По заданию из штаба корпуса 2-я Кубанская дивизия должна выступить из Кавказской 19 февраля после обеда, занять хутор Лосев и заночевать там.
4-я Кубанская дивизия со всеми другими частями выступит 20-го прямо к станице Дмитриевской. К ней должна подойти и наша дивизия и совместно атаковать эту станицу. Все эти распоряжения мы получили днем 19-го. Генерал Науменко вызвал меня к себе и, как бы дружески, сказал следующее:
— 1-й Лабинский полк самый сильный и стойкий в корпусе. Я Вас прошу с оркестром трубачей и с песнями во всех сотнях помпезно пройти по Красной улице, мимо станичного правления и дальше в восточную половину станицы по Вашему усмотрению, чтобы разбудить сердца всех, и в особенности Кавказцев.
Эти свои желания генерал Науменко произнес как бы в частном порядке, всегда очень любезно со своим подчиненным.
В Уставе внутренней службы Императорской армии сказано, что всякое желание начальника, высказанное даже в частном порядке, равносильно приказанию и его надо выполнить.
В данном случае желания командира корпуса были очень резонными, похвальными и соответствовали моему воинскому чувству.
Согласно этому заданию, 1-му Лабинскому полку приказано выстроиться на площади у здания управления Кавказского отдела, которое было у начала Красной улицы с западной стороны. Полк выстроился перпендикулярно улице, почему и был виден всем, кто жил и был на ней.
Через два двора матери полковника И.И. Забей-Ворота находился наш дом. На парадном крыльце его столпилась вся женская половина нашей семьи, с зятем и четырьмя племянниками-подростками — всего 13 душ. Показательно несчастливое число.
Попрощавшись с ними коротко, совершенно запросто, когда уезжаешь из дому на два-три дня, верхом выехал к полку, отстоявшему от них шагах в 150.
Кто же мог знать тогда, что я уже больше никогда не вернусь к ним?! Лежал мокрый снег с грязью. Слегка морозило. Мой помощник полковник Булавинов, произнеся длинную команду «встречи», взял шашку «подвысь», наметом подскакал ко мне и мягко, спокойно не рапортует, а будто бы рассказывает:
— В 1-м Лабинском полку в строю находится 20 офицеров, 650 шашек, 22 пулемета, а всего 750 лошадей.
Оркестр трубачей продолжал греметь «полковым встречным маршем», а станичная публика на тротуарах, на коридорах, на базарной площади, что рядом, чины управления отдела и военно-ремесленной школы, давно не слышавшие «духовой музыки», да еще в конном строю, с любопытством глазели на все.
На мое приветствие полк ответил бодро, громко. Объяснив желание генерала Науменко о помпезном движении полка по станице — скомандовал:
— Справа по-три!.. Первая сотня!.. Трубачи, вперед и — начинай!
Прохожу мимо своего дома. Вижу — бабушка и мать улыбаются и плачут одновременно. Они крестят меня с крыльца. Я снимаю папаху, крещусь также и кланяюсь им. Вся остальная молодежь семьи машет руками и мне, и полку. Оркестр трубачей заглушает все слова и фразы, несущиеся с парадного крыльца. Я активно вглядываюсь в их лица — ласково и бодряще. Я и сам уже машу им рукой и этим вызываю слезы и у старшей сестры, и у жены брата.
Полк идет, идет и постепенно заслоняет от меня видеть всех их бесконечно любящих существ. Я оглядываюсь еще и еще... Взмахи рук с платочками продолжаются без конца и, наконец, тонут вдали за длинной колонной конных казаков. Тонут, тонут и скрылись совсем для того, чтобы уже никогда не увидеть в этой жизни.
То оказалось последнее прости с семьей.
Гремит хор трубачей. Заливаются сотни линейными крикливыми песнями. Жители станицы, так давно слышавшие песни в конном строю, всеми семьями высыпали на улицу. На парадном крыльце севостьянов-ского дома стоит генерал Науменко. Командую «Равнение налево!». Командир корпуса улыбается, здоровается с каждой сотней отдельно, благодарит за службу молодецких Аабинцев, и сотни, пройдя его, вновь заливаются песнями.
Пересекаем церковную площадь. Сотни прерывают песни, снимают папахи, крестятся и вновь поют, поют строевые песни. На порожках станичного правления стоит весь цвет станичной администрации во главе с атаманом станицы. Перед полковым знаменем они берут под козырек, и я официально отвечаю им этим же.
Пройдя несколько улиц, полк свернул на север, пересек железнодорожную магистраль Ставрополь—Кавказская и двинулся по шляху на Лосев. Он был свободен от красных.
Одна ненормальность. Полковая пулеметная команда
Наутро следующего дня дивизия выстроилась за хутором в ожидании своего начальника. На правом фланге, по старшинству, стоят 1-й и 2-й Кубанские полки. Они малочисленны. Справа, с юга, показался штаб дивизии. Впереди шел временный начальник дивизии, молодой полковник А.И. Кравченко. Правее его — начальник штаба дивизии, пожилой генерал. Эти полки без оркестра, почему командирами полков подаются команды без воинского пафоса. Кравченко проезжает их и не здоровается.
«Когда же он успел повидать эти полки?» — думаю.
При приближении к Аабинской бригаде подаются соответствующие команды. Оркестр 1-го Лабинского полка приветствовал своего начальника дивизии полковым маршем. Кравченко смутился, что-то говорит генералу и потом махнул рукой оркестру, что означало «прекратить». Оркестр остановился, начальник дивизии проезжает мимо и не здоровается с полками Лабинцев. Все в недоумении.
Пройдя верст пятнадцать, дивизия остановилась и спешилась перед Дмитриевской. Там уже находилась 4-я дивизия, как и другие части корпуса. Выстрелов не было слышно, и мы не знали —■ что же происходит впереди?
Подхожу к своему близкому другу еще по военному училищу 1910 года полковнику Кравченко, отвожу его от штаба дивизии и спрашиваю:
—■ Почему ты, Афанасий Иванович, не поздоровался с полками?
— Да знаешь, Федор Иванович, неудобно при генерале. Ведь он старше меня, — отвечает смущенно Кравченко.
— Ты начальник дивизии, Афоня, а генерал у тебя начальником штаба. Ты понимаешь эти взаимоотношения? — горячо говорю ему.
— Так-то это так, Федор Иванович, но все же как-то неудобно. Он старше, он генерал-лейтенант, да еще Генерального штаба, прямо-таки, ей-богу, неудобно при нем здороваться с полками, — оправдывается он.
— Нет-нет, Афоня!.. Ты больше так не делай и здоровайся с полками, — безапелляционно дружески внушаю ему.
Меня магнитом тянет к себе наша пулеметная команда. 22 собственных пулемета!.. Это ведь большая огневая сила! И богатство полка.
Кто командовал полком, тот поймет мои командирские чувства. И я иду туда, чтобы посмотреть, чтобы полюбоваться ими.
Вижу — есаул Сапунов сам обходит пулеметные линейки и, видимо, так переживает радость.
— Пулеметная команда — СМИР-НО-О! — кричит громовым голосом неугомонный Сапунов, как заправский службист-урядник.
— Да, я вас сегодня уже видел. Вольно! — успокаиваю его.
И мы осматриваем уже вместе главным образом лошадей, в коих также заключается «сила пулеметной команды». Сапунов хорошо потрудился в Кавказской, и все лошади были в хороших телах.
— А вот, господин полковник, и Ваши добровольцы-станичники! — докладывает Сапунов, и я вижу линейку с пулеметом в паре добрых лошадей и возле пулемета — Кавказцы и друзья детства Алексей Горош-ко и Иван Коробченок.
С гнедым мускулистым конем в поводу, с черной густой бородой, в домашней тужурке, но при полном орркии — тут же стоит урядник-конвоец «дяденька Алексей Протопопов», как называли мы его в детстве.
— Здравствуйте, други, — по-домашнему говорю им.
— Здравия желаем, господин полковник! — по-строевому отвечают они густым баритоном для солидности.
— Ну... не подкачайте! — вторю им.
— Не беспокойтесь, господин полковник!.. Дело привычное! — за всех отвечает Горошко.
Первейший друг моего детства, озорник тогда, он был старше меня на 2 года, но слабее физически, не так ловок, «в единоборстве» был побежден и с тех пор, по уличному обычаю среди мальчиков, подчинялся победителю.
