— Поезжай, Василий, сам отдохни, а к вечеру прибудешь ко мне, — ответил ему и сам широкой рысью двинулся теперь на восток, домой, по другой улице.
И здесь было все мне знакомо с детства. Два двора Друзенко, два двора Катинятка, два двора Сабельниковых, вот двухэтажная Войсковая больница, дом полковника Грамотина, дом хорунжего Мачнева, который был ранен при гибели Императора Александра II, сидя на козлах рядом с кучером, тогда будучи урядником. Получив чин хорунжего и какое-то денежное вознаграждение, сам он, казак станицы Ильинской, переселился в нашу станицу, купил богатый кирпичный дом и жил замкнуто «барином»95.
Чтобы оторваться от приятных, так острых, так волнующих воспоминаний своего далекого и невозвратного милого детства, через площадь перевел свою застоявшуюся кобылицу в широкий намет, вдохнул в себя воздух и под мелкий дождик навстречу мне остановил ее только у своего дома.
Прощай! Прощай, не только невозвратное детство, но и те казачьи семьи, с которыми я только что говорил и которых уже больше никогда не увидел.
Тогда я не представлял, что в эти дни трагически переворачивалась одна из страниц многовековой казачьей жизни, оригинального и интересного организма в Российском государстве.
Набег красных на станицу Темижбекскую
Утром 18 февраля в Кавказской неожиданно появились беженцы и вооруженные казаки станицы Темижбекской, во главе с атаманом-вах-мистром. Оказалось — красные атаковали Темижбекскую со стороны станицы Расшеватской. Это было полной неожиданностью.
Для ликвидации этого продвижения красных немедленно были брошены Партизанские отряды есаула Польского и сотника Жукова, а в поддержку им — 1-й Лабинский полк. Красные были уже на полпути к станице Кавказской. Их конница была быстро сбита и бросилась назад — часть в Темижбекскую, а главная масса прямо на север. Это была, думаю, глубокая разведка.
Партизанские отряды с молодецким задором устремились на Темижбекскую и заняли ее, а Лабинцы гнали красных 12 верст на север и отбросили их за реку Челбасы, в направлении станицы Дмитриевской. Боя красная конница не дала, но скачка по снежному полю обеих сторон была красочная.
Выполнив задачу, 1-й Лабинский полк возвращался в Кавказскую. Настроение было отличное. Чтобы дать казакам почувствовать силу своего полка, построил его в резервную колонну с пулеметной командой посредине строя; темной массой конницы по широкому, ровному белому полю шел в Кавказскую. Эта масса конницы до 700 шашек в сотнях и 22 пулемета на линейках при своих номерах, конечно, представляла прочную силу. И ее надо было психологически показать казакам в резервной колонне, но не в растянутой на целую версту «в колонне потри». К тому же полк шел без дороги, по заледенелому снегу «толоки» (непаханое поле).
Казакам разрешено было курить и негромко разговаривать в строю, что всегда очень нравилось рядовому казачеству. Но все офицеры — на своих местах, так как неожиданности могли быть всегда.
В таком положении строя, не доходя, может быть, одной версты до железнодорожного переезда Ставрополь—Кавказская, полк увидел своего командира корпуса генерала Науменко, рысью идущего навстречу полку с несколькими ординарцами. Это было неожиданно. Остановив полк и скомандовав только: «Смирно-о!.. Господа оф-фицеры! (без обнажения шашек)», — подскакал к нему и доложил о выполненной задаче.
Генерал Науменко в хорошем настроении. Он дает мне небольшой кулек Георгиевских крестов для казаков, дает копию телеграммы Войскового Атамана генерала Букретова для прочтения перед строем, благодарит полк за воинскую стойкость и рысью возвращается в Кавказскую.
Здесь я должен поместить некоторый частный штрих. Передавая копию телеграммы Атамана Букретова, генерал Науменко, как бы вскользь, предложил мне лично донести председателю Краевой Рады о стойкости и вчерашней успешной атаке 1-го Аабинского полка, чем фиксировалось бы боевое состояние частей корпуса. Не вдаваясь в рассуждение тогда, и по моменту, и по молодости своих лет, я телеграммы не послал и вообще совершенно не принял во внимание слова его. И уже потом, за границей, и из разговоров, и из казачьей печати узнал, что у генерала Науменко как Походного Атамана были разногласия с Радой, и он должен был оставить свой пост. И теперь в печати указывается, что тогда, под Кавказской, 2-й Кубанский конный корпус, которым командовал генерал Науменко, якобы «разложился». Конечно, это было не так. И если в станице Дмитриевской 10 февраля «дрогнули» некоторые полки корпуса, то в эти дни пребывания их в Кавказской корпус был в достойном порядке тех дней «общего упадка духа» всех армий генерала Деникина.
Телеграмма Атамана была прочтена перед полком, но — в степи, в холоде, с утра ничего не евшим и казакам, и офицерам — всем она была малоинтересна по тому моменту. Да и все ли казаки в строю слышали мои слова? Да и воевали, сражались тогда казаки против красных не из-за похвалы, а из-за жизненной необходимости.
Сам я содержание телеграммы забыл, недавно нашел и обратил на нее внимание. Вот она: «Аихие действия Лабинцев и Кавказцев, конных и пластунов, 16-го февраля при отбитии наступления красных на станицу Кавказскую и хутор Романовский, где доблестные Лабинцы и Кавказцы совершенно разгромили красных, взяли целиком в плен 443-й и 444-й советские полки в составе 600 человек и 8 пулеметов — заставили биться сердца всех Кубанцев, честно любящих свой Край.
Объявите мое Атаманское спасибо славным сынам родной нашей Кубани — непобедимым Аабинцам и Кавказцам, перед доблестью которых будет преклоняться все население Кубанского Края»96.
В телеграмме Атамана Букретова и в приказе97 по Войску от 20 февраля есть разночтения. В телеграмме указывается, что захвачено 8 пулеметов, тогда как полком было захвачено 18 пулеметов, которые в тот же день остались при полку. Они были на тачанках и с полной упряжкой. В приказе же указано, что захвачено 20 пулеметов и 5 орудий.
Опередив колонну красных, выползавшую из-за переката, 1-й Ла-бинский полк атаковал ее в лоб. Короткое ружейно-огневое сопротивление — и красноармейцы побросали оружие и сдались. Подскакавший генерал Науменко немедленно бросил полк на север, чтобы занять хутор Аосев, поэтому полк не мог знать ни численности сдавшихся, ни того, из чего состоял их обоз, приблизительно в 30 упряжек. Возможно, там были орудия с зарядными ящиками и патронными двуколками.
Удивительно и то, что в двух полках пехоты у красных оказалось только 600 штыков, то есть по 300 человек в полку.
Указано, что «445-й полк почти весь унижтожен», чего в действительности не было.
Если полки имели по 300 штыков, то 445-й полк должен быть тот, который был полностью захвачен 1-й сотней есаула Миная Бобряшева, отступавший от станицы Кавказской на северо-запад по шляху к Лосеву, видимо, для присоединения к своим главным силам. Он отходил двумя группами и на глаз, издали, на ровной местности, определялся приблизительно в 250 штыков.
Много конных атак совершили кубанские полки на пехоту красных. И кто в них участвовал, тот знает, что пехота, отстреливаясь, даже и упорно, не выдерживала духовно, безудержно несущейся на нее конницы с блеском шашек, шагов за сто бросала винтовки на землю, поднимала руки вверх и бежала навстречу казакам, как показатель «полной сдачи», прося милосердия — прося «не рубить их». И я не помню случая, чтобы казаки рубили уже сдающихся, безоружных. И в реляциях, считаю, о такой фантазии писать не нужно.
Так было и 16 февраля. Красные открыли огонь по полку, но, видя его бесплодность, побросали винтовки и побежали навстречу казакам с поднятыми вверх руками. Хотя так сдается пехота во всех армиях и всех государств.
В той атаке полк понес малые потери, но вот участник атаки, тогда молодой казак Михаил Енин, в своем письме сообщал, что «в бою под х. Лосевым погиб наш доблестный долголетний атаман станицы Уруп-ской Михаил Гамагин»98.
