Любопытно еще отметить, что в центре города на посты в наиболее важных местах подбирались видные городовые, которые имели внушительную внешность: или статные старики с большой бородой, у которых грудь была увешана медалями, или, хотя и молодые, но рослые, представительные, с красивыми усами. Одним словом, следили за тем, чтобы городовой был не только «блюстителем порядка», но и украшением улицы, площади, набережной или правительственного учреждения, у которого он стоял.

Холостые городовые находились на казарменном положении при управлении полицейской части, семейные — жили на частной квартире, поблизости к месту службы. Последнее условие было необходимо на случай экстренного вызова при чрезвычайных обстоятельствах.

Не менее заметной фигурой на улице был и околоточный надзиратель. Околоточный надзиратель обслуживал участок полицейской части. Обязанностей у него было много: он обходил и проверял посты дежурных городовых, следил за чистотой и порядком на улице, следил за санитарным состоянием дворов, торговых помещений, рынков, проверял соблюдение паспортного режима, присматривал за ненадежными лицами как в уголовном, так и в политическом отношении, и много других. Когда проходил по своему участку околоточный надзиратель, все дворники были начеку. А если у ворот дворника не оказывалось, звонил в дворницкую, да так звонил, что дворник пулей летел к воротам, — знай, мол, что у ворот начальство ждет.

Одет был околоточный надзиратель в серую офицерскую шинель с погонами темно-зеленого (бутылочного) цвета с широкой серебряной полосой, фуражка была офицерского типа с кокардой. Брюки заправлены в русские сапоги, тоже офицерского типа, аккуратные — голенище «бутылкой», то есть твердое. Летом — белый китель с офицерским кушаком. Вооружение — револьвер и шашка.

Околоточный надзиратель всегда ходил с портфелем. Иначе и нельзя, ведь сколько он протоколов и актов составит, пока обойдет свой участок, сколько людей оштрафует за всякие нарушения, непорядки. Чин околоточного надзирателя был небольшой, следующий после городового. Но от него зависело многое, — хочу казню, хочу милую. Вот почему и дворники, и владельцы лавок, магазинов и другие во всем старались угодить околоточному надзирателю, чтобы не нажить неприятностей. Пристав и его помощники в полицейской части — начальство высокое, далекое, а вот околоточный^[143], как иногда коротко звали околоточного надзирателя, начальство непосредственное, всегда тут как тут, как бельмо на глазу. Вот его и боялись.

На улицах Петербурга появлялись иногда и конные городовые и жандармы. Но появлялись они редко. Они как бы всегда находились в резерве на случай разгона политической демонстрации в городе. Разгонять демонстрации, пресекать выступления уличных ораторов, производить аресты на улице лежало на обязанности пешей полиции. Но когда эти демонстрации начинали носить внушительный характер и пешей полиции было не справиться, тогда вызывали конную полицию и жандармов.

В наиболее тревожные дни конную полицию прятали во дворах домов, в местах предполагаемых демонстраций, откуда они делали свой налет с шашками наголо, расталкивая людей крупами лошадей с окриками: «Осади на панель!» Выражение «осади» было очень характерно для полиции того времени. Конную полицию вызывали, главным образом, на рабочие окраины, а жандармов — в центральные части города. Те и другие, вооруженные шашками, начинали действовать более решительно. Первым делом они врезались в толпу и начинали топтать людей. А если встречали сопротивление демонстрантов, которые забрасывали их камнями, то пускали в ход шашки. При массовом восстании народа, как это было в 1905 г. и 1917 г., вызывались казаки, которые разгоняли демонстрации нагайками, а если этого было недостаточно, то и шашками, и наконец, — войска для расстрела демонстрантов. Улицы, площади и набережные Петербурга много видели трагических эпизодов в борьбе народа с самодержавием.

Во время забастовок у ворот фабрик и заводов всегда дежурил отряд конных городовых. После подавления революции 1905 года на улицах Петербурга еще долгое время можно было наблюдать патрули конных городовых днем и особенно ночью. Патруль, как правило, состоял из двух конных городовых. В тревожное время — больше. В одиночку они никогда не выезжали.

По форме своей конные городовые отличались от пеших только головными уборами. У конных городовых головной убор был высокий, пирожком, с черным султанчиком. Очень красивая парадная форма была у жандармов: голубой мундир с блестящими пуговицами по бокам и голубая шапочка такого же фасона, как у конных городовых, но с большим белым султаном из конского волоса. Недаром жандармов коротко иногда называли «голубыми».

В Петербурге было широко распространено нищенство. В первую очередь следует отметить сборище нищих на паперти храмов. Это сборище представляло собой жалкое зрелище. Тут были дряхлые старики и старухи, и молодые женщины с детьми, и калеки со всеми видами увечья, демонстративно выставлявшие напоказ изувеченные конечности, и молодые здоровые мужчины с явно алкоголической внешностью, симулировавшие тяжелые увечья. Все они были очень бедно одеты. Одежда на них была старая, поношенная, рваная или вся в заплатах. Некоторые из них были одеты просто в рубище. Посетителям храма приходилось при входе в храм и выходе из него проходить сквозь длинный строй нищих, стоявших и сидевших по обе стороны прохода и заунывно выпрашивавших милостыню.

Много нищих было и на улицах, особенно в людных местах. Многие из них сидели на тротуаре, особенно калеки, положив перед собой шапку, в которую собирали подаяние. Другие следовали по пятам прохожего, не отступая, пока не получат подаяния. Просили под разными предлогами. Стараясь разжалобить прохожего, они горестно повествовали ему о своей несчастной жизни, о своем горе, возможно, действительном, возможно, мнимом.

Ходили нищие и по квартирам. Это была особая категория нищих, преимущественно погорельцев или пострадавших от других стихийных бедствий. Нищими этими были женщины с детьми. Позвонив в квартиру, они просили не только милостыню деньгами, но и старыми носильными вещами. Сердобольные люди оделяли их и деньгами, и разными обносками.

Было много и нищих-профессионалов^[144]. Среди них встречались такие удачливые люди, которые на этом поприще составляли себе целый капитал. Нередко приходилось встречать в газетах заметки о смерти какого-нибудь нищего-профессионала, который оставил большие денежные сбережения. Такие сообщения делались, главным образом, в газете «Петербургский листок»^[145], которая была очень падка на всякого рода мелкие сенсации.

Ходили по улицам и по дворам благообразные старцы монашеского вида, собиравшие деньги на восстановление погоревшего храма. Войдя во двор, сняв шапку, они громко просили пожертвовать на храм, называя ту местность, где этот храм находился. В открытую форточку деньги бросали во двор к ногам сборщика. Запечатанной кружки для сбора у них не было, все дело было построено на полном доверии к такому старцу. Для сбора денег на улице у сборщика была дощечка-складень. Одна часть, горизонтальная, обшитая красным бархатом, служила для сбора денег, на другой, вертикальной, на атласе был вышит крест. Эта дощечка как бы сглаживала уж слишком доверчивый характер сбора (без запечатанной кружки) — все же деньги давались жертвователем не в руки сборщика, а на что-то такое, что служило каким-то ритуалом.

Ходили по улицам и странники. Они ничего не просили. Но внешний вид их обращал на себя внимание прохожих. На Невском проспекте среди нарядной толпы, как выходец из другого мира, появлялся высокий, представительный старец, убеленный сединой. Он был босой, с обнаженной головой, в парусиновом подряснике. На груди висел большой медный крест или икона. В руках — большой металлический посох с крестиком наверху. В таком виде старец ходил в любую погоду и летом и зимой. Это был один из видов религиозного подвижничества.