Особое место в уличной торговле, преимущественно на Невском, принадлежало книгам. Книги продавались вразнос. Но были и «летучие букинисты», которые располагались вдоль оград, как церковных, так и казенных учреждений, например, у ограды Владимирского собора на Владимирском проспекте, у ограды бывшей Мариинской больницы (ныне больница имени Куйбышева) на Литейном проспекте и в других местах, удобных для расположения книжного товара. Какие книги продавались вразнос? Прежде всего, так называемая бульварная литература. Сюда надо отнести «Ключи счастья» Вербицкой, произведения Бебутовой, Брешко-Брешковского и других. Очень часто продавались самоучители разных языков. Успеху продажи их способствовала устная реклама продавцов, гарантировавшая практическое освоение языка за шесть месяцев. Прохожие соблазнялись и покупали. В большом ходу была продажа книги Фореля «Половой вопрос». Продавалась и литература явно порнографического характера. Автором этой литературы был некто Барков. Для более сильного воздействия на читателя эта литература писалась в стихотворной форме. Наименования произведений были настолько пошлы, что прохожие, особенно женщины, не могли без смущения проходить мимо продавца, который с особым смаком и громко выкрикивал свой товар, вызывающе улыбаясь в ответ на возмущение публики. Однако продажа этой литературы никем не преследовалась, несмотря на ее разлагающее влияние на молодежь и подростков. Что же касается «летучих букинистов», то диапазон их торговли был очень широк. Особенно широко были представлены приложения к журналам «Нива», «Природа и люди», «Родина»[127] и к другим. Тут были полные собрания произведений разных авторов, продавались и отдельные книги этих собраний для пополнения утраченных экземпляров. Продавались и комплекты журналов за разные годы. Особым спросом пользовались тогда юмористические журналы «Будильник»[128], «Осколки»[129], «Сатирикон»[130] и другие. Особенно ценного и редкого материала у «летучих букинистов» не было. Такой материал продавался в букинистических магазинах на Литейном проспекте, в Александровском рынке[131] и в других местах. Однако в редких случаях, в виде исключения, и здесь любители книг находили для себя нужную книгу. Старьевщики, точильщики, паяльщики, холодные сапожники Наиболее яркими представителями скупки старых вещей у населения города были татары. Войдя во двор, они окидывали взглядом все этажи дома и выкрикивали: «Халат, халат!»[132], ожидая приглашения зайти в какую-нибудь квартиру. А это приглашение делалось через открытую форточку, с указанием номера квартиры, в которую ему следовало зайти. Одеты они были в длиннополую одежду, а на голове — тюбетейка. Через плечо на спину был перекинут мешок из полосатого матрасного материала, который они придерживали одной рукой. В этот мешок собирались все скупленные у населения старые вещи. Скупали они преимущественно носильные вещи, но не отказывались и от других вещей домашнего обихода. Купив предложенную им вещь, они начинали выспрашивать у хозяйки квартиры такие вещи, которые были нужны им, на которые был спрос и которые, следовательно, обеспечивали выгодный сбыт. Татары-скупщики были очень навязчивы и назойливы. Если им на глаза попадалась вещь, которая их привлекала и соблазняла, они начинали приставать, чтобы им эту вещь продали. Иногда своей настойчивостью они доводили хозяйку до такого состояния, что она продавала облюбованную ими вещь против своего желания, лишь бы отвязаться от назойливого старьевщика. С татарами надо было торговаться, так как они назначали цену самую мизерную. В процессе торговли обе стороны шли взаимно на уступки, — хозяйка цену набавляла, татарин — снижал, пока, наконец, не достигалось соглашение. Иногда к услугам этих татар прибегали в случае, если надо было приобрести что-нибудь редкое, дефицитное, особо нужное. Такие комиссионные поручения татары принимали охотно и почти всегда их выполняли, так как это были люди, для которых не было ничего невозможного. Кроме татар были еще скупщики утиля. Появляясь во дворе, они выкрикивали: «Костей, тряпок, бутылок, банок!»[133] Услугами этих людей население пользовалось охотно, так как тогда не существовало пунктов приема этого утиля, а главное — они приходили на дом. К ремесленникам, которые обслуживали население на дому, можно было отнести точильщиков и паяльщиков, а на улице — «холодных сапожников»[134]. Точильщики, появляясь с точильным станком за плечом на дворе, выкрикивали, предлагая свои услуги: «А вот, точить ножи, ножницы, бритвы править!» Это, пожалуй, единственная категория бродячих ремесленников, которая сохранилась до настоящего времени в своем первоначальном виде. Паяльщики предлагали свои услуги: «А вот, чинить, паять, лудить самовары, кастрюли лудить, паять, починять!»[135] Хозяйка, нуждавшаяся в услугах точильщика или паяльщика, сообщала им в открытое окно номер квартиры, куда эти ремесленники и шли за заказом. Станок свой точильщик оставлял на дворе, а паяльщик поднимался по лестнице в квартиру со всей своей походной мастерской. «Холодные сапожники» встречались на окраинах города, на толкучках возле рынков, на набережной Обводного канала. Весь несложный инвентарь их заключался в табуретке, на которой они сидели, и в ящике, в котором помещался весь инструмент, а в руке — железная лапа, на которую насаживался сапог. Клиент же, ожидая починки сапога, стоял, как аист, на одной ноге. Уличные музыканты и певцы По дворам города, кроме шарманщиков, ходили бродячие музыканты. Иногда это были одиночки, иногда — маленькие коллективы в 2–4 человека. К одиночкам можно было отнести скрипачей и баянистов. Среди первых были большей частью люди пожилого возраста. Из их среды нередко выделялись люди талантливые, по разным причинам не нашедшие себе в жизни более достойного применения. Были и музыканты-ремесленники, игра которых не приносила радости слушателям. В зависимости от квалификации таланта и культуры музыканта, строился и репертуар их выступления. Что же касается музыкантов-баянистов, то тут преобладала молодежь и люди среднего возраста. Репертуар их состоял преимущественно из народных песен или популярных песен современности. После 1904 года к последним можно отнести «Гибель Варяга»[136], «На сопках Маньчжурии»[137] и другие. В состав музыкальных коллективов входили и струнные (скрипка), и духовые, и клавишные (баяны) инструменты. Нередко в состав такого коллектива входил еще человек-оркестр. Это была исключительно яркая фигура. На ней следует остановиться подробнее. На спине висел большой турецкий барабан с двумя медными тарелками наверху. К локтю правой руки была прикреплена колотушка, которой он отбивал такт на барабане. К каблуку ботинка правой ноги был прикреплен трос, пропущенный сквозь барабан до медных тарелок. Движением ноги он приводил в действие тарелки. На голове был конусообразный металлический шлем, весь увешанный бубенцами. Тряся головой, он приводил в действие бубенцы. В левой руке был металлический треугольник, звук которого включался в общее исполнение музыкального номера ударом железной палочки правой рукой. Таким образом такой человек представлял собой всю группу ударных инструментов. вернуться О журналах «Нива», «Природа и люди», «Родина» см. примеч. [306], [307], [308] к разделу «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям». вернуться «Будильник» — сатирический еженедельный журнал с карикатурами; издавался в Петербурге (1865–1871) и в Москве (1873–1917). вернуться «Осколки» (1881–1916) — петербургский юмористический еженедельный журнал с карикатурами. вернуться «Сатирикон» (1908–1914) — петербургский еженедельный сатирический журнал; с 1913 г. «Новый сатирикон». вернуться В Ново-Александровском рынке «под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг — символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам» (Засосов, Пызин. С. 107). вернуться «„Халат, халат! Халат, халат!“ — заунывно, как муэдзин, кричал татарин с типичным монгольским лицом. На нем восточного покроя халат из полосатой ткани, летом — простой, зимой — на вате. Халат подпоясывался узким поясом. Под халатом — цветная русская рубаха, на ногах — русские сапоги. На голове — войлочная валяная шляпа, похожая на нынешние стэтсоны (фетровый головной убор с широкими полями. — А. К.). Иногда, как бы для комизма, вместо шляпы — обыкновенный прозаический котелок. За плечами — вместительный холщовый мешок. Открывалась форточка, кричали: „Эй, халат-халат, поди сюда!“ Халат подходил. „Здравствуй, князь!“ — приветствовали его. Почему-то к ним было принято такое обращение. „Халат-халат“, „халатник“ — скупщик старья и ненужных вещей. Хотите, можно продать старую калошу, хотите — хоть всю обстановку квартиры. Мешок татарина казался необъятным. Бог его знает, что только в нем сможет уместиться. Татарин покупал вещь, отчаянно торгуясь. Он вставал, делал вид, что уходит, снова возвращался, клялся, что добавляет копейку себе в убыток, еще набавлял копейку, только для приятного знакомства и, окончательно сторговавшись, спрашивал: „А нет ли еще чего продать? Нет? Продай вот эту лампу! — Зачем она тебе? — А вот продай“. И опять начинался торг, который мог длиться хоть сутки. В результате довольной хозяйке казалось, что она выгодно продала несколько ненужных вещей за хорошую цену, а, конечно, на деле-то вся выгода доставалась ловкому торгашу» (Григорьев. С. 251). «В это разнообразие напевов и ритмов то и дело врывается угрюмое бурчание татар-старьевщиков: Халат, халат. Халат, халат» (Оболенский. С. 13). «Не пропускали ни одного дня, чтобы не посетить нашего двора, казанские татары, они занимались скупкою старых вещей от населения. Они ходили в длинных халатах, на голове носили тюбетейки. Придя на двор, они отрывисто кричали: „Халат, халат“» (Ключева. С. 206). вернуться «Петербургский двор целый день был полон звуков: то это музыка бродячих артистов, то выкрики бродячих торговцев. Каждый из этих выкриков имел свою твердо установленную мелодию и ритмику, которая, не меняясь, переходила от поколения к поколению. Вот, например, слышится: „Стей-й… Тря-яп… тылок, банок про-дава-ать!“ (костей, тряпок, бутылок…). Выкрик делался гортанным, сдавленным звуком. Первые два слова выпевались протяжно, с большим интервалом, на высокой ноте. Потом скороговоркой звук шел вниз, и только последнее „а-ть“ тянулось долго на низкой ноте. Это — тряпичник, с грязным мешком за плечами, с металлическим прутом, загнутым на конус заостренным крючком. Он скупал за гроши всякую ветошь, ненужный хлам, пузырьки, флакончики, пустые консервные банки. Потихоньку, чтобы не увидел дворник, тряпичник лез в помойную яму и начинал там ковырять своей палкой, разыскивая добычу. Потом улов разбирался. Вымытая стеклянная посуда шла в аптеки, на винные склады, кости — на костеобжигательный завод, а тряпки сортировались и упаковывались в тюки. На окраинах, в специальных заведениях, этим занимались женщины и дети. Большие куски, лучше сохранившиеся, шли кустарям на платья для кукол и даже на шапки. Льняное тряпье — на бумажные фабрики: там его размалывали в пыль, из которой приготавливали лучшие сорта бумаги. Шерстяное же тряпье — в Лодзь; тамошние фабриканты, первейшие жулики, приготовляли из него с помощью всяких ухищрений знаменитое по своей непрочности лодзинское сукно» (Григорьев. С. 249). вернуться «Характерной фигурой на площадке (Ново-Александровского рынка. — А. К.) были „холодные“ сапожники. У каждого висела кожаная сумка через плечо, в сумке лежали инструмент и гвозди. На другом плече висели мешок с кожевенным товаром для починки обуви, а также старая обувь, которую он скупал, а мог и продать. Главной эмблемой его профессии была „ведьма“ — палка с железной загнутой лапкой, на которую он надевал сапог для починки. Целый день, в мороз и жару, сапожники слонялись по толкучке, дожидаясь клиентов» (Засосов, Пызин. С. 108). вернуться «„Чинить, паять, лудить, кастрюли починять!“ — вопил бродячий паяльщик со своим инструментом в руках. За спиной у него на бечевке болталась связка дребезжащей посуды. Если починка была несложная, мастер тут же и выполнял ее, раскалив паяльник на паяльной лампе. Более сложную работу он брал домой и приносил после. Почему-то среди паяльщиков было много цыган — коричневых, бородатых, с серьгой в ухе» (Григорьев. С. 249–250). «Очередным номером был паяльщик и лудильщик, он не стеснялся кричать и кричал громче всех: „Паять-лудить кастрюли, ведра, лоханки и — глазки для приманки“» (Ключева. С. 206). вернуться На гибель во время Русско-японской войны в 1904 г. крейсера «Варяг» в том же году было написано несколько песен: «Варяг» (слова Я. Н. Репнинского, музыка М. Ф. Богородицкого); «Памяти „Варяга“» (слова Е. М. Студенской, музыка Виленского и др.). вернуться Песня «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии» (слова Скитальца (С. Г. Петрова), музыка И. Шатрова), посвящена памяти Мокшанского полка, погибшего во время Русско-японской войны в 1905 г. |
