А между тем неустрашимые русские моряки освободили тогда от наполеоновского гнета Ионический архипелаг и учредили там новую республику; они всемерно и притом успешно боролись в Италии с белым террором, установили порядок в Неаполе и Риме’1. Россия, несомненно, (приобрела в ту войну
1 Это, между прочим, особенно подчёркивал и Фердинанд IV, писавший Ушакову, что прибытие русского флота в Неаполь было единственной
именно 'благодаря действиям своего флота реальные выгоды: на Ионических островах была создана тогда не только база поли-' тического влияния России, но и военная база, русский аванпост в Европе и на Ближнем Востоке; вместе с тем оставленные открытыми Константинопольские проливы (личная заслуга Ушакова-дипломата, умевшего ладить с турецкими дипломатами44) обеспечивали для русского юга быстрое развитие его торговли со странами Средиземноморского бассейна.
10. ОТСТАВКА.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ
С возвращением из средиземноморского похода окончилась боевая деятельность Ф. Ф. Ушакова, проделавшего в общей сложности около сорока морских кампаний. Наступило царствование Александра I — самая мрачная эпоха в истории русского флота.
При Александре I отрицалась необходимость для России сильного флота. В соответствии с этим всем морским учреждениям, в частности и Морскому корпусу, стремились придать характер организации, близкой к сухопутной. Во флот проникла шагистика, солдатская муштра, которой император всегда придавал огромное значение, в корпусе было введено изучение фронтовой службы, морские шляпы заменены сухопутными
причиной всех последовавших событий, что освободителем Рима является тот же русский флот и что спокойствием, воцарившимся в Италии и Римской области, ои обязан только Ушакову.
киверами, причём малейшее нарушение фор’мы влекло за собой строгие взыскания. Дошло до того, что качества моряка стали определять главным образом знанием ружейных приёмов и фронтовой выправкой.
Вполне понятно, как должны были чувствовать себя в подобной обстановке настоящие моряки, постоянно испытывавшие на себе, по выражению современников, «презрительное» отношение к флоту и его выдающимся представителям. Подобную «презрительность» тяжело испытал на себе Сснявин, стяжавший заслуженные лавры в Средиземном море во время войны 1806—1807 «гг.
При Александре I, исполнителем предначертаний и личным другом которого был Аракчеев, нужны были другие люди, к числу которых, разумеется, Ушаков не принадлежал. В 1802 г. он был переведён с Чёрного моря на Балтику, с назначением на должность главного командира Балтийского гребного флота и начальника корабельных команд в Петербурге. Название должности звучало достаточно громко, но фактически Ушаков, ещё полный энергии и сил, был отстранён от дел.
Петербургские бюрократы недолюбливали «слишком решительного» адмирала. Ушаков почувствовал это уже в дни своих побед на Средиземном море. Ещё тогда он писал в Константинополь Томаре: «За все мои старания и столь многие неусыпные труды из Петербурга не замечаю соответствия. Вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими-нибудь облыжностями расстроен; но могу чистосердечно уверить, что другой на моём месте, может быть, и третьей части не исполнил того, что я делаю. Душою и всем моим состоянием предан службе и ни о чем более не думаю, как об одной лишь пользе государевой. Зависть, быть может, против меня действует за Корфу; я и слова благоприятного никакого не получил, не только ничего того, что вы предсказывали. Что сему причиной? Не знаю. Столь славное дело, каково есть взятие Корфы (что на будущее время эпохою может служить), принято, как кажется, с неприятностью, а за что,—не знаю. Мальта ровесница Корфу; она другой год уже в блокаде и когда возьмётся, ещё неизвестно, но Корфу нами взята почти без всего и при всех неимуществах».
Однако начатые против Ушакова в период Ионической кампании интриги не смогли привести к его отстранению от руководства в разгар боевых операций. Теперь же, очевидно, счи- 44
тали, что можно обойтись и без него, и постепенно «сдать в архив» старого «морского волка».
Такое отношение, конечно, оскорбляло Ушакова, но в то же время нисколько не мешало ему иопрежнему горячо интересоваться любимым флотом и благополучием своих подчинённых. О служебной деятельности Ушакова за это время, к сожалению, сохранилось очень мало данных, но в архивных документах морского (ведомства имеются его докладные записки на имя морского министра, -в которых он /предлагал разные меры для облегчения «наряжаемых «а работы казённых людей», настоятельно рекомендовал покупку в Галерной гавани частных домов, чтобы устроить в них казённые квартиры для офицеров гребного флота, тогда живших по всему городу, и т. п. В 1806 г., во время войны с Францией и Турцией, Ушаков пожертвовал на военные нужды алмазную челенгу, подаренную ему султаном Селимом. Александр вернул пожертвование с лестной запиской. «Знак этот, — писал император, — должен сохраняться в потомстве вашем, как памятник подвигов, на водах Средиземного моря вами оказанных, н отныне впредь будет свидетельствовать, сверх военных доблестей ваших, и примерное соревнование ко благу любезного отечества» ].
Своё приношение Ушаков сделал отнюдь не от значительных материальных достатков. Имение, пожалованное ему Екатериной, он, повидимому, так и не получил, а с немногочисленных крестьян, доставшихся ему по наследству от отца, не взимал оброка. Жил он исключительно на овоё жалованье, очень скромно, помогая единственным своим родственникам — племяннице и двум племянникам. Это подтверждается, между прочим, и прошением Ушакова об отставке, в котором говорится, что он не просит ни наград, ни имений, обещанных ему предшественниками Александра, а всего лишь средств на пропитание
21 января 1807 г. Ушаков согласно его прошению был уволен по болезни от службы с мундиром и пенсией в размере полознн-ного жалованья, т. е. как это обычно полагалось тогда в подобных случаях.
По выходе в отставку Ушаков переселился к себе на родину в Темниковский уезд. О последних годах жизни непобедимого моряка, его внешнем и нравственном облике сообщает нам Бантыш-Каменский, неутомимый собиратель известии о русских «достопамятных людях». 45 46
«Ф. Ф. Ушаков,—писал этот автор,—был роста среднего, сухощав, в плечах широк; лицо «мело моложавое, приятное, и в глубокой старости всегда «грал на оном румянец. Нрава был чрезвычайно вспыльчивого: беспорядки, злоупотребления заставляли его выходить из приличия; но гнев скоро утихал. Камердинер его Федор один только и умел обходиться с ним, и когда Ушаков сердился, слуга сначала хранил молчание, отступал от него, но потом сам возвышал голос на господина, который, в свою очередь, удалялся от слуги и не прежде выходил из кабинета, как удостоверившись, что гнев Фёдора миновал».
Бантыш-Каменскнй отмечает, что, занимаясь рассмотрением в оси но-судебных дел, Ушаков «щадил мужа, отца семейства многочисленного», и выносил приговоры очень мягкие, что он «чрезвычайно, дорожил казённым интересом, утверждая, что в собственных деньгах должно быть щедрым, в казённых скупым, и правило сие доказывал на деле...» Бантыш-Каменский сообщает далее, что в деревне Ушаков вёл жизнь почти отшельническую и «оставил после себя любопытные записки, которые ныне (30-е годы XIX столетия. — В. С.) принадлежат Г. Ме-таксе Он известен был своими подвигами на море, сколько современник его Суворов победами на суше; умел поселить в подчинённых дух непоколебимой храбрости; обращал особенное внимание на артиллерию, действовавшую у него всегда с отличным успехом; с малыми силами бил неприятеля, гораздо сильнейшего».
В заключение своих сообщений об Ушакове Бантыш-Каменскнй приводит случай из жизни Ушакова, свидетельствующий о его беспристрастности и высокой честности: «Доказательством благородной, чуждой зависти души Ушакова служит следующий анекдот46. Адмирал Сенявин в бытность свою на Чёрном море штаб-офицером навлёк на себя неудовольствие Ушакова к потом совершенно лишился его расположения, так что иногда доходило до формальных жалоб со стороны последнего. В 1805 г., когда Ушаков находился в Петербурге, кто-то сказал ему, что в Кронштадте снаряжается эскадра для отправления в Средиземное море, но что ещё не известно, .кто будет ею начальствовать. «Я не люблю, не терплю Сенявина, — отвечал ^Ушаков,— но если бы зависело от меня, то избрал бы к тому одного его». Рассказывают, будто бы этот же самый ответ дал он и одной особе, посланной от императора Александра 47 48
