Искусству присматриваться к людям и разоблачать их учили и другие статьи. Обращалось внимание на то, что любые вражеские козни можно выдать за обычные должностные проступки. Так, сигнал, полученный от беспартийного бухгалтера Сельскохозяйственного банка, помог разоблачить некоего К, который имел задание перерасходовать государственные фонды, а затем как член террористического центра использовать эти средства для финансирования контрреволюционной деятельности. Отсюда следовала мораль: «Люди, бесшабашно расходующие и разбазаривающие государственные средства, обычно либо оказываются врагами, либо их явными пособниками»50. Согласно такой концепции, лица, осужденные по закону от 7 августа 1932 г., относившему хищение государственной собственности к тягчайшим преступлениям, не только приговаривались к положенному десятилетнему тюремному заключению, но в отдельных случаях признавались «врагами народа». Так, проходившая стажировку в Московской прокуратуре молодая женщина столкнулась с фактом, что в эту категорию было включено несколько работниц кондитерской фабрики «Большевичка», которые ради того, чтобы накормить своих голодных детей, украли на фабрике печенье51.
В журнале «Большевик» описывались вражеские методы, к которым прибегали в прессе и издательском деле. Например, в учебнике по стилистике профессора Бархина, изданном в 1936 г., содержалось практическое задание написать сочинение, начинающееся словами: «Завод, на котором работает мой отец (брат, мать)», а затем ответить на такие вопросы, как местонахождение завода, его размеры, тип и мощность изготавливаемых станков, используемое топливо, численность рабочей силы, а также куда поставляется его продукция. Подобные упражнения, указывал партийный журнал, позволяют любому внедрившемуся в школу шпиону собирать нужную для буржуазных разведок информацию. Статья также предупреждала об опасности опечаток, используя которые враги могут при отсутствии бдительности у наборщиков назвать, например, «теоретический уровень» «террористическим уровнем», «Брестский мир» — «братским миром» и вместо «подобная программа вредительства» напечатать «победная программа вредительства». Отсюда делался вывод: «Вредительство в этой области (нередко не без участия враждебных лиц из редакций) весьма разнообразно»52.
Приведенные примеры показывают, как инструкции о методах разоблачения вражеской деятельности служили созданию своего рода искусственной политической паранойи. Для параноиков характерно в зловещем свете интерпретировать события, которые на самом деле ничего зловещего не содержат, а также усматривать враждебность в действиях, которые могут быть и не связаны с враждебными намерениями. В своих рассуждениях параноики исходят из того, что случайностей не бывает, и придумывают изощренные объяснения, дабы убедить и себя и других в том, что поступки, кажущиеся случайными, совершены со злым умыслом в стремлении нанести ущерб. Теперь такой образ мышления формировался литературой, издаваемой Центральным Комитетом. Она учила народ, как распознавать зловещие, контрреволюционные мотивы, лежащие в основе повседневной жизни. В ней случаи растраты государственных средств, воровства печенья, допущенные в книгах опечатки и учебники с описанными выше текстами представлялись уловками шпионов. Поскольку именно Сталин на февральско-мартовском пленуме призвал «обучаться» разоблачению коварных вражеских методов, едва ли можно сомневаться в том, что он и был главным источником параноидального мышления, усвоить которое должен был народ.
К весне 1937 г. страну затопил мутный поток доносов. Первоначально с ними стали выступать на партийных собраниях, на которых обсуждались материалы февральско-мартовского пленума, особенно речи Сталина.
Для коммунистов опасность стать объектом обвинений была более вероятной, чем для беспартийных, а над высокопоставленными лицами нависла большая угроза, чем над людьми, находившимися на низших ступенях социальной лестницы. Но, как показывают приведенные примеры, чувствовать себя в безопасности не мог никто. Вопреки мрачному юмору тех лет (в одном анекдоте некий человек, отвечая на ночной стук в дверь, говорит находящемуся за ней милиционеру: «Вы ошиблись, коммунисты живут выше») отсутствие партийного билета от ареста и осуждения не защищало. Жертвами пали множество людей, не имеющих никакого отношение к политике. Многие были родственниками арестованных, студентами арестованных профессоров, секретарями арестованных чиновников, подчиненными арестованных офицеров и т. д. и т. п. Таких лиц обвиняли в «контактах» или «семейных связях» с «врагами народа». Так, рабочего завода или служащего учреждения, руководитель и должностные лица которых оказались арестованными как члены вредительской организации, могли обвинить в принадлежности к ней. Обвинения, связанные со служебными связями, помогают объяснить кампании доносов и десятикратное увеличение числа арестов в 1936-1937 гг., о чем сообщил в секретном докладе на XX съезде Хрущев.
На основании п. 10 ст. 58 Уголовного кодекса «пропаганда и агитация» с целью низвержения или подрыва режима, под чем понималось распространение и даже просто хранение литературы подобного содержания, считались преступлением и карались заключением в лагерь на срок от пяти до восьми лет. Многие из-за доносов были обвинены по этой статье, например, за хранение такого «подрывного документа», как завещание Ленина, официально объявленное фальшивкой. По ст. 5, п. 10 за неосторожные высказывания было осуждено много крестьян и рабочих, продавцов, которых товарищи по заключению называли «болтунами»53. Так, в 1937 г. кто-то донес на одного крестьянина, что он когда-то сказал, что до коллективизации, дескать, жил лучше54. На уборщицу в одном правительственном учреждении донесли, что она, подойдя к висевшему на стене портрету Сталина с пыльной тряпкой в руке, сказала: «А теперь, мой дорогой рябенький, я вытру тебе лицо»55. :и. . -г, айг»г-цг«' и.. !
На судьбе человека мог роковым образом сказаться самый невинный поступок в прошлом или настоящем. Так, на одного человека донесли, что он снимал комнату на даче, принадлежавшей арестованному историку56. Крестьянина, бросившего топор, который случайно попал в лежавший рядом портрет Сталина, арестовали как террориста (п. 8 ст. 58 Уголовного кодекса) и приговорили к восьмилетнему заключению57. На молодого актера, служившего статистом в театре им. Вахтангова и подрабатывавшего себе на жизнь малярными работами в заводском клубе, директор последнего написал донос, в котором обвинил его в неуважении к Сталину, когда тот, крася стену, перевесил портрет Сталина в другое место, поместив его рядом с репинской картиной «Бурлаки». За это он и был арестован58. Вагоновожатая трамвая в Харькове была уволена за то, что ее бывший муж за десять лет до этого подписал письмо оппозиционеров59
На коммунистку Клару Ангилович, которая вела в одном из ленинградских институтов курс теории литературы, студенты донесли, что она троцкистка, поскольку, оценивая диссертацию, посвященную троцкистской школе литературоведения, заметила, что в ней приведено «мало троцкистской литературы»60. Даже на шестидесятилетнюю колхозницу из Подмосковья донесли, что она «троцкистка». Она же была настолько далека от политики и неграмотна, что спутала слово «троцкистка» со словом «трактористка» и в разговоре с сокамерницами заметила: «Да старух и не ставют на трахтор-то...». Будучи приговоренной к десятилетнему тюремному заключению как участница террористической организации, она спросила свою сотоварку (ею оказалась Евгения Гйнзбург): «А что, доченька, слышь-ка, ты тоже, стало быть, трахтистка?»61. Некая Мария Ивановна, жившая уроками семидесятилетняя учительница, задала выучить наизусть стихи из принадлежавшей ей книги издания 1923 г., в которой была помещена не замеченная ею фотография Троцкого. Ее ученик обнаружил этот снимок и показал его классному руководителю, а тот передал книгу в НКВД. Два дня спустя Мария Ивановна навсегда исчезла: ее арестовали за «контрреволюционную троцкистскую деятельность»62.
