Усилия обоих обвиняемых защитить себя оказались тщетны. По указке Сталина запуганные участники пленума подвергли Бухарина и Рыкова жестокой травле. Их оправдания объявлялись двуличием и гнусным стремлением дискредитировать НКВД. О происходившем позволяет судить опубликованный фрагмент протокола.
«БУХАРИН. В чрезвычайно, исключительно трудное время — я о нем и писал (в письмах в Центральный Комитет. —Авт.'). И поэтому здесь не было никакого элемента запугивания, ни ультиматума...
СТАЛИН. А голодовка?
БУХАРИН. А голодовка, я и сейчас ее не отменил, я вам сказал, написал, почему я в отчаянии за нее схватился, написал узкому кругу, потому что с такими обвинениями, какие на меня вешают, жить для меня невозможно. Я не мог выстрелить из револьвера, потому что тогда скажут, что я-де самоубился, чтобы навредить партии; а если я умру, как от болезни, то что вы от этого теряете. (Смех?)
ГОЛОСА. Шантаж!
ВОРОШИЛОВ. Подлость. Типун тебе на язык. Подло. Ты подумай, что ты говоришь.
БУХАРИН. Но поймите, что мне тяжело жить.
СТАЛИН. А нам легко?»
Для изучения дела была создана комиссия под председательством Микояна, а затем объявлен двухдневный перерыв. Возможно, в качестве акта личной мести Сталин включил в комиссию Крупскую и сестру Ленина Марию Ильиничну, а также большую группу лиц, на которых он, Сталин, мог, как он знал, положиться.
Против исключения Бухарина и Рыкова из Центрального Комитета и партии никто из членов комиссии не возразил. Голосуя, некоторые добавляли: «Предать суду и расстрелять». Другие: «Предать суду без применения расстрела». Сталин в момент голосования сказал: «Суду не предавать, а направить дело Бухарина-Рыкова в НКВД». (Это, конечно, означало, что Сталин уготовил на долю двух этих людей участь исполнителей главных ролей в предстоявшем третьем большом показательном процессе.) Крупская и Ульянова — должно быть, с тяжелым сердцем — присоединились к остальным, проголосовав «за предложение т. Сталина», и оно было принято76.
Во время небольшого перерыва в заседании пленума Бухарин набросал короткое письмо, озаглавленное: «Будущему поколению партийных руководителей», заставил свою жену выучить его наизусть, а затем сжег. Покидая дом в последний раз, Бухарин поцеловал девятимесячного сына и попросил прощения у жены. К зданию, где проходил пленум, он и Рыков подошли вместе. Им не дали возможности выслушать приговор, который был уже предрешен. Восемь человек перехватили их у входа и доставили прямо на Лубянку77
Итак, Центральный Комитет уступил нажиму Сталина, определив тем самым на ближайшие четверть века будущее партии-государства, а также судьбу самих своих членов, большинству которых была уготована недолгая жизнь после пленума. Венцом уступчивости высшего партийного органа явилось то, что он одобрил сталинской план проведения кампании террора.
Оказывалось ли в тот момент сколько-нибудь значительное противодействие? Судя по имеющимся данным, на этот вопрос следует ответить отрицательно. Как указал в докладе на XX съезде КПСС Хрущев, «в выступлениях ряда членов ЦК, по существу, высказывались сомнения в правильности намечавшегося курса на массовые репрессии», и их сомнения наиболее ярко выразил Павел Постышев78. Но все дело в том, что, кроме Постышева, никто из участников пленума о таких сомнениях, которые, надо полагать, были широко распространены среди них, вслух не заявил79
Постышеву, несомненно, потребовалось незаурядное мужество, чтобы вообще заговорить об этом. По словам Хрущева, Постышев выступил в защиту члена ЦК Компартии Украины Карпова. Он не поставил под сомнение чистку или принесение в жертву Бухарина и Рыкова. Упомянув о тяжелых годах коллективизации и индустриализации, когда кое-кто «перешел во вражеский лагерь», а «здоровые элементы» боролись за партию, Постышев заявил: «Я никак не предполагал, что пройдя этот крутой период, Карпов и ему подобные попадут в лагерь врага... А вот по показаниям якобы Карпов с 1934 года был завербован троцкистами. Я лично думаю, что в 1934 году здоровому члену партии, который прошел длительный путь ожесточенной борьбы с врагами за дело партии, за социализм, попасть в стан врагов невероятно трудно. Я этому не верю... Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом в 1934 году пойти к троцкистам. Странно это...»80.
В этот момент Сталин прервал его и спросил: «Кто вы такой?» — и Постышев ответил: «Большевик я, товарищ Сталин, большевик!»81. После пленума, на котором критиковалась его работа на Украине, Постышева перевели на пост секретаря Куйбышевского обкома, и Куйбышев стал его последней станцией на пути к гибели.
Основной доклад о вредительстве в промышленности сделал Молотов. Он объявил главным организатором вредительства в тяжелой промышленности Пятакова. Поскольку последний занимал столь высокий пост, сказал Молотов, вредители и шпионы обладали всеми возможностями для внедрения своих людей в главки, тресты, на предприятия. Нарисовав картину экономики, пораженной вредительством, которое организовали «японо-иемецко-троцкистские агенты», Молотов отверг утверждения некоторых хозяйственников, будто выполнение и перевыполнение планов доказывают, что вредительство не представляет собой сколько-нибудь серьезной опасности. Действительно, сказал он, возглавлявшийся Ратайчаком отдел химической промышленности Нарком-тяжпрома перевыполнил планы 1935 и 1936 гг., но это лишь доказывает, что «и вредители не могут заниматься только вредительством, потому что тогда они не уцелеют». Главная ответственность за разоблачение вредителей лежит на НКВД. Но и сами хозяйственники обязаны заниматься этим. Они должны воспитывать в себе умение выявлять врагов в своей среде82.
Кульминацией пленума стала большая речь, произнесенная Сталиным 3 марта. Однако, прежде чем проанализировать ее, рассмотрим проблему, которая возникла перед Сталиным в этот момент. Чистка, начавшаяся после убийства Кирова, вылилась в два крупных процесса. Многие считали, что они позволили мстительному Сталину свести счеты со своими старыми врагами — бывшими оппозиционерами, число которых составляло несколько тысяч человек. Но значение этих процессов вышло далеко за рамки такого сведения счетов. Они должны были служить оправданием предстоящей огромной волны репрессий. Этого люди не ожидали. Они не предвидели, что будут арестованы сотни тысяч подозреваемых в заговорах, скрытно настроенных антисоветских «двуличных» граждан, что их заставят сознаться в двурушничестве и преступлениях, что они будут расстреляны или сосланы. Перед Сталиным теперь возникла задача создать у членов Центрального Комитета представление об СССР как обществе, кишевшем врагами, носившими маску лояльности к партии и советской власти. Но слова Сталина были обращены не только к тем 130 высокопоставленным коммунистам, которые участвовали в закрытом заседании в Кремле. Его речи предстояло появиться на страницах «Правды». Слушателями Сталина были и страна, и внешний мир. Таким образом, речь должна была оправдать развертывавшуюся кампанию террора, и Сталин очень старался придать ей убедительность.
Он начал с характеристики ситуации, изображая ее такой, какой, по его замыслу, должен был представить ее себе народ. Иностранные агенты, утверждал Сталин, проникли во все или почти во все хозяйственные, государственные и партийные органы. Они заняли там и руководящие, и рядовые должности. А некоторые руководители как на местах, так и в столице, проявив беспечность, благодушие и наивность, не сумели выявить вредителей, шпионов и убийц. Как это могло произойти? — поставил вопрос Сталин. И ответил: не из-за отсутствия предупредительных сигналов. Такие сигналы поступали. Сперва убийство Кирова, которое продемонстрировало двуличие врагов, скрывающихся за масками большевиков; потом закрытое письмо Центрального Комитета от 18 января 1935 г., в котором мнение, будто по мере прогресса страны враг становится слабее, объявлялось «отрыжкой правого уклона»; затем закрытое письмо от 19 июля 1936 г., потребовавшее от парторганизаций максимальной бдительности. Однако эти предупреждения не покончили с беспечностью, благодушием и политической слепотой партийных товарищей. «с-ц шыгог
