Есть основания полагать, что к мысли о необходимости заняться в первую очередь улучшением жизни народа склонялись такие члены Политбюро, как Куйбышев, первый секретарь ЦК КП(б) Украины Станислав Косиор и Ян Рудзу-так. Кроме того, немало толков вызвал «крик души» номинального президента СССР Калинина, который в 1932 г., услышав на литературном вечере в Ленинграде стихотворение, восхвалявшее чекистский террор, воскликнул: «Нам часто приходится прибегать к террору, но нельзя террор прославлять. Наша трагедия в том, что приходится идти на такие ужасные меры, но ни к чему мы не стремимся более, чем к отказу от террора»16.
Не входя в круг лиц, определявших политическую линию, Кирова поддерживал Михаил Тухачевский. Бывший офицер царской армии, он примкнул к большевикам в 1918 г. и в Гражданскую войну стал видным красным командиром. Теперь, в возрасте сорока одного года, Тухачевский стал одним из крупнейших военачальников и настаивал на безотлагательной модернизации Красной Армии. Еще во время войны с Польшей в 1920 г. между ним и Сталиным возникла напряженность, и с той поры генсек относился к нему неприязненно. В 1928 г. Сталин назвал «чепухой» дальновидное письмо Тухачевского, в то время начальника Генерального штаба Красной Армии, в котором предлагалось перевооружение армии и ускоренное развитие военно-воздушных и бронетанковых сил. После этого письма Тухачевского назначили командующим Ленинградским военным округом. Вступив в командование округом, Тухачевский сблизился с Кировым. Еще с Гражданской войны он поддерживал тесные связи с Орджоникидзе и Куйбышевым. Осложнение международной обстановки и рост опасности нападения заставили Сталина отозвать Тухачевского в Москву и назначить его заместителем Ворошилова по вопросам перевооружения армии17 Несомненно, в отношении политического курса партии Тухачевский разделял мнение Кирова и его единомышленников.
Перейдя Рубикон коллективизации и индустриализации, Сталин до поры до времени не возражал против облегчения возложенного на народ бремени. Удалось убедить его и в том, что для повышения производительности нужны некоторые перемены в экономической политике.
Незадолго до Январского (1933) пленума ЦК ВКП(б) Орджоникидзе привел к Сталину одного из ведущих инженеров-металлургов, А. Завенягина. На вопрос Сталина о том, что сейчас для промышленности важнее всего, Завенягин ответил: «Освоение», — и назвал целый ряд недавно построенных заводов, которые никак не удавалось вывести на проектную мощность. Сталин согласился и говорил об этом на пленуме. Соответственно, в резолюции пленума отмечалось, что первая пятилетка была пятилеткой строительства новых заводов, а вот «...вторая пятилетка, если она хочет рассчитывать на серьезный успех, должна дополнить нынешний лозунг нового строительства новым лозунгом освоения новых предприятий и новой техники»18.0 перемене курса говорит также и сообщение Сталина о том, что во второй пятилетке темпы промышленного роста составят 13-14%, что меньше ранее официально упомянутой цифры.
«Освоение» означало нечто большее, чем овладение новыми технологиями. С отказом от нэпа государство взяло на себя управление практически всей экономикой. Чтобы обеспечить сколько-нибудь эффективное хозяйствование, нужно было укрепить бюджетную дисциплину и стимулировать производительный труд. Одним из средств стимулирования явилось разрешение колхозникам продавать продукты с приусадебного участка на колхозном рынке по свободным ценам. Эта мера, как и некоторые другие, имела целью придать экономике хоть сколько-нибудь гибкости, повысить продуктивность19. Сталин, судя по всему, этому не противился.
Согласно «Письму старого большевика», сторонники нового курса имели в виду не только улучшение жизни народа, они хотели также и оздоровления внутрипартийной атмосферы. Именно этому воспротивились люди из ближайшего окружения Сталина, прежде всего Каганович и Ежов: они опасались, что с отказом от политики репрессий их карьера будет кончена20.
Несомненно, противодействие оздоровлению обстановки внутри партии имело место, но «Письмо старого большевика» неверно указывает его источник, возможно, потому, что Бухарин сообщил Николаевскому далеко не все, что он мог бы рассказать о Сталине. Кое-кому в сталинском окружении эта линия могла не нравиться, но эти люди, будучи подручными Сталина, ни в коем случае не выступили бы против, если бы видели, что Сталин сам склоняется к такой линии.
Настоящим препятствием в борьбе за сталинскую душу был сам Сталин. Он мог согласиться, что для подъема морального духа народа на этот народ нужно меньше давить, но примиренчество в партии никак не могло ему понравиться
— оно помешало бы свести счеты с затаившимися врагами. Сталин не оставил сомнений на этот счет. Выступая на Январском пленуме ЦК ВКП(б), он говорил не только о необходимости проводить более умеренную экономическую политику, но и о своевременности еще одной чистке в партии.
В течение нескольких месяцев после Январского пленума Сталин никак не проявлял готовности оставить в покое «двурушников», притворявшихся большевиками, скорее наоборот. Одновременно с директивой о чистке от 28 апреля 1933 г.21 появилась статья Ярославского, в которой впервые шла речь о «генеральной» чистке. До этого «генеральные» чиста! партии проводились всего два раза — в 1921 и 1929 гг. В середине мая 1933 г. в редакционной статье «Большевика» появилось разъяснение, чем эта «генеральная» чистка должна отличаться от предыдущих двух. Если прежде речь шла об оппозиционерах, открытых врагах, то теперь ставилась задача выкорчевывать классово чуждые и враждебные элементы, обманом пробравшиеся в партию и пытающиеся изнутри вредить делу строительства социализма. Неспособные ввиду торжества генеральной линии партии к открытому противостоянию, антипартийные группы, такие, как группы Сырцова-Ломинадзе, Рютина и Смирнова-Эйсмонта-Толмачева, применяли «тактику замаскированной, глубоко законспирированной борьбы, двурушничества»22. Чистка началась 1 июня 1933 г. в Москве, Ленинграде и восьми других крупных городах и областях. Специально образованные комиссии проверили личные дела более миллиона коммунистов, из партии исключили примерно каждого шестого.
Сторонников курса на примирение не остановила происходящая чистка. Понимая, что добиться успеха будет трудно, они удвоили усилия, чтобы заручиться поддержкой Сталина. Основной метод — «биографическая терапия». К тому времени им стало ясно, что Сталину нужен именно его идеализированный образ, так как малейшая попытка противиться его обожествлению приводит вождя в ярость. Начало положил Горький: видимо, ему, знаменитому писателю, легко было разобраться в характере Сталина; во всяком случае, он показал, что самый верный способ уйти от гнева Сталина и избежать его мести — это всячески демонстрировать свое благоговение перед ним, которое Сталин принимал как должное.
В общем, как считает «старый большевик», Горький стремился убедить Сталина в том, что никто не сомневается в гениальности его политики, что его лидерство неоспоримо и снисходительность к прежним противникам только укрепит его положение. «Старый большевик» не берется судить, насколько все эти рассуждения звучали для Сталина убедительно, но не сомневается, что Сталину понравилось предположение Горького о том, как в будущем его жизнь и деяния будут описывать биографы:
«Сейчас Сталина заботят не только его теперешние дела, но и то, как о нем когда-нибудь напишут. Ему хочется, чтобы его изобразили не только сильным и беспощадным в борьбе против заклятых врагов, но также и человеком простым и великодушным, когда обстоятельства позволяют ему проявлять великодушие. Не этим ли объясняются его попытки изображать Гарун аль-Рашида
— тоже человека восточного и не менее примитивного? Как бы то ни было, Горький знал, как сыграть на этом, чтобы умерить подозрительность Сталина, его мстительность...»
Кое-чего удалось добиться. Каменев, которого Горький очень уважал, был допущен к Сталину и получил возможность покаяться в своих прегрешениях и отречься от оппозиционеров. Его поставили во главе издательства «Академия».
