В 30-е годы среди старых большевиков ходила и другая версия смерти жены Сталина. Поговаривали, что Сталин ее застрелил или задушил в приступе ярости во время ссоры, вернувшись с банкета поздно ночью³².

В любом случае, нет сомнений, что Сталин несет ответственность за смерть жены. Эта смерть, как бы она ни произошла, была актом протеста против сталинского произвола. По словам Светланы Аллилуевой, Сталин до конца жизни мучительно искал причину этой трагедии и винил в ней кого угодно, кроме самого себя.

Рождение теории заговора ‘

Уход жены из жизни как укор Сталину стал последним из испытанных им в 1932 г. ударов, и конец этого года стал для него временем внутреннего кризиса. Еще в юности Сталин был склонен к замкнутости; теперь он более, чем когда-либо, ушел в себя и превратился в совершенного затворника. Он перестал ездить в Зубалово и начал строить себе дачу в Кунцево, в которой жил до конца своих дней. Кремлевскую квартиру Сталин сменил — он не мог оставаться там, где умерла Надя. Сохранив некоторые связи с детьми и родственниками, он уже не был постоянно, как раньше, при Наде, окружен тем обществом, душой которого она была. Этим он лишил себя возможности получать беспристрастную информацию из непринужденных разговоров окружающих о происходящем в стране. Затворничество явилось отражением внутренней перемены в Сталине. По словам дочери, «все катастрофически переменилось изнутри. В самом отце что-то сломалось»³³.

После первого потрясения и приступов неудержимой ярости Сталин постепенно пришел в себя, возобновил политическую деятельность, и его жизнь более или менее вернулась в прежнюю колею. Душевное равновесие Сталина, однако, было восстановлено ценой сложившегося у него убеждения в том, что в партии и во всем советском обществе гнездится измена или возможность измены. Еще в 20-е годы он был снедаем подозрениями, что у него множество врагов, вынашивающих коварные замыслы, теперь же эти настроения резко усилилась. Он внушил себе, что может стать жертвой разветвленного заговора, нити которого тянулись из определенных кругов недоброжелателей в партии. Только так он мог осмыслить положение, в котором оказался³⁴.

Ситуация в стране была критическая. Да, успехи индустриализации налицо, но в целом картина далеко не отрадная. Взятие крепости социализма штурмом по старой российской традиции принудительного государственного строительства обошлось слишком дорого и не лучшим образом отразилось на развитии страны. Последствиями террора в деревне и насильственной коллективизации стали небывалый в истории России голод и потеря примерно половины поголовья скота, не говоря уже о неисчислимых людских потерях. Понимая, что многие коммунисты винят в неудачах именно его, Сталин горел жаждой мщения.

Признать, что он мог в чем-то ошибаться, признать справедливость критики в свой адрес Сталин был не в состоянии: такое признание означало бы отказ от самого себя, от веры в собственную непогрешимость. Именно поэтому он должен был приписывать себе и своему мудрому руководству все достижения, а все издержки и провалы объявлять неизбежными или объяснять происками врагов. Более того, перемены, произошедшие за годы пятилетки, он должен был считать не менее значительными, чем результаты Октября, а самого себя он видел зодчим, единственно достойным возглавить строительство социалистического общества. Партия обожествила Ленина — Сталин тоже достоин поклонения как вождь, без которого «второй Октябрь» был бы невозможен. Многие, особенно простые люди, действительно преклонялись перед Сталиным — славословия в его адрес заполняли советскую печать, все больше публиковалось биографических материалов о Сталине как замечательном революционере, о его подвигах в прошлом и настоящем. Но были и недоброжелатели, склонные к очернительству, преуменьшению исторических достижений. Эти враги, вместо того чтобы благодарить судьбу за возможность идти вперед под мудрым руководством товарища Сталина, занимались критиканством и плели против него заговоры.

Можно предположить, что именно таким было умонастроение Сталина в это время. Неспособный видеть в своих действиях ничего заслуживающего критики, Сталин не мог не считать тех, кто ему не верил и осуждал его политику, злоумышленниками, намеренно пытающимися саботировать социалистическое строительство, всячески вредить и порочить его как руководителя. В рютиных он видел только контрреволюционеров-террористов, вредителей, врагов народа, внешне лояльных и потому тем более опасных. Он знал, что недовольных много, — это означало, что многие строят заговорщические планы уничтожения Сталина и всей системы. Естественно, главными заговорщиками для него были те, кого он считал своими личными врагами.

Все это подтверждается датированным 29 июля 1936 г. совершенно секретным циркулярным письмом ЦК республиканским, областным, городским и районным комитетам ВКП(б), в котором говорилось о «террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока». Утверждалось, что блок ставил своей задачей «террор против самых выдающихся вождей партии, прежде всего товарища Сталина». Знаменательно, что крупномасштабный антисоветский заговор датируется в письме концом 1932 г.³⁵ Несомненно, инициатором письма от ЦК был сам Сталин, и указанное в нем время, когда якобы возник этот заговор, свидетельствует, что Сталин поверил в его существование именно тогда, под впечатлением всего происшедшего.

Более того, о том, что Сталин в то время думал именно так, свидетельствуют и некоторые его публичные выступления. Обращаясь к выпускникам военных академий в Кремлевском дворце 4 мая 1935 г., Сталин начал с того, о чем он говорил еще в 1931 г. Страна еще не залечила раны после четырех лет Первой мировой войны и трех лет Гражданской войны, в стране полуграмотное население, промышленные предприятия как оазисы в безбрежной пустыне крошечных крестьянских хозяйств — и эту страну нужно поставить на рельсы современной индустрии и механизированного сельского хозяйства. Вопрос стоит так: или добиваться этого в кратчайшие сроки и укрепить таким образом социализм, или потерпеть неудачу, и тогда страна потеряет независимость и станет игрушкой в руках империалистических держав. Страна испытывает жесточайший технологический голод, и положение можно поправить только за счет огромных жертв и жестокой экономии во всех сферах, включая питание и снабжение промышленными товарами. Конечно, при столь огромных задачах едва ли можно ожидать быстрых и повсеместных успехов, но трудности необходимо преодолевать и без колебаний идти к намеченной великой цели.

Но не всем товарищам хватает решимости и терпения. «Среди наших товарищей, — сказал Сталин, — нашлись люди, которые после первых же затруднений стали звать к отступлению. Говорят, кто «старое помянет, тому глаз вон». Это, конечно, верно. Но у человека имеется память, и невольно вспоминаешь о прошлом при подведении итогов нашей работы. Так вот, были у нас товарищи, которые испугались трудностей и стали звать партию к отступлению. Они говорили: «Что нам ваша индустриализация и коллективизация, машины, черная металлургия, тракторы, комбайны, автомобили? Дали бы лучше побольше мануфактуры, купили бы лучше побольше сырья для производства ширпотреба и побольше бы давали населению всех тех мелочей, чем красен быт людей. Создание индустрии при нашей отсталости, да еще первоклассной индустрии — опасная мечта»». Сталин сказал, что, конечно, три миллиарда рублей в иностранной валюте, добытые благодаря жесточайшей экономии и вложенные в развитие тяжелой индустрии, можно было бы израсходовать в целях подъема производства потребительских товаров — но только за счет подрыва основ социализма, разоружения перед лицом внешнего врага, порабощения своей и чужой буржуазией. Это тоже был бы план, но план отступления, тогда как, следуя выбранным путем, страна пришла к победе социализма.

Отступники, продолжал Сталин, не ограничиваются разговорами. Они угрожают поднять партию против ее Центрального Комитета-, более того, «они угрожают кое-кому из нас пулями». «Видимо, — продолжал Сталин, — они рассчитывали запугать нас и заставить нас свернуть с ленинского пути. Эти люди, очевидно, забыли, что мы, большевики, — люди особого покроя... Они забыли, что нас ковал великий Ленин, наш вождь, наш учитель, наш отец, который не знал и не признавал страха в борьбе... Понятно, что мы и не думали сворачивать с ленинского пути. Более того, укрепившиеся на этом пути, мы еще стремительнее пошли вперед, сметая с дороги все и всякие препятствия. Правда, нам пришлось при этом по пути помять бока кое-кому из этих товарищей. Но с этим уж ничего не поделаешь. Должен признаться, что я тоже приложил руку к этому делу»³⁶.