На самом-то деле никакого меньшевистского заговора не было так же, как и не существовало никакого «Союзного бюро». Абрамович смог убедительно доказать, что во время своей якобы нелегальной поездки в Россию в 1928 г. он находился в Западной Европе. Верно, что бывшие меньшевики, работавшие в советских хозяйственных органах, весьма критически оценивали нереальный характер планирования, возобладавшего в 1929 г. Громан же, в частности, даже смог предвидеть, что авантюристические шаги Сталина приведут к экономической катастрофе. Он говорил об этом на одном из собраний дискуссионного меньшевистского кружка, собиравшегося неофициально в течение 20-х годов и называвшего себя «Лигой наблюдателей»²⁹, щ щотч .уи,!К. гщ;./'*)

Единственная правда в обвинении состояла в том, что проходившие по делу имели контакты с меньшевиками за границей. Так, Иков переписывался с некоторыми живущими за границей меньшевиками. Кроме того, в руки нескольких обвиняемых попали номера издающегося в Берлине «Социалистического вестника». Что касается вредительства, то здесь не обошлось без Сталина и Микояна. Якубович, проведший много лет в лагерях и реабилитированный после смерти Сталина, рассказывал в своих показаниях Генеральному прокурору СССР следующее. Будучи начальником Управления промышленных товаров в возглавляемом Микояном Наркомате торговли, он однажды нарушил правительственное постановление о выделении некоторых видов товаров для отправки на стройки Магнитогорска и Кузнецка — вместо этого он направил их в Москву. Но, как говорил далее Якубович, сделал он это не по своей воле, а по прямому распоряжению Микояна, устно сообщившего ему, что таковы были указания самого Сталина. Когда же Якубович стал колебаться, так как от него требовали нарушения государственной распределительной политики, Микоян сказал ему так.- «Разве вы не знаете, кто такой Сталин?». И вот Якубович поступил так, как велел ему через Микояна сам Сталин. Через несколько же дней он прочитал в «Правде» о том, что он, Якубович, нарушает правительственное постановление, по своему произволу посылая в другое место предназначенные для Магнитогорска товары. На процессе Якубовича обвинили во вредительстве³⁰. Итак, Сталин заставил Якубовича через Микояна совершить тот единственный поступок, который дал основание для обвинения во вредительстве.

Как из показаний того же Якубовича, так и из других источников мы узнаем о том, как сломили и заставили обвиняемых — многие из которых были людьми необычайной моральной и физической силы — играть роли преступников на этом политическом процессе. Более всех приложил руку к самобичеванию и обвинению других Суханов. Его обманули, пообещав прощение за оказанные услуги. Находясь впоследствии в Верхнеуральском политическом изоляторе, он протестовал против такого коварства³¹. Алкоголика Громана склонили к сотрудничеству при помощи бутылки водки, которую то подавали ему, то отбирали в нужный момент. Икова, единственного из подсудимых, имевшего связи с меньшевиками за границей, подкупили обещанием мягкого приговора. Лишь его одного из всех, проходивших по делу, через восемь лет заключения выпустили на свободу и разрешили снова поселиться в Москве в 1939 г. Гинзбург и Якубович сопротивлялись упорнее остальных. Пока выдерживали, терпели пытки и избиения. Потом попытались совершить самоубийство, вскрыв себе вены. Наконец, подвергнутые тяжелой пытке — долгому лишению сна, — они сдались. Но даже при этом Якубович перестал сопротивляться только тогда, когда к нему привели его старого друга в. Шера и тот признал себя участником «Союзного бюро», а самого Якубовича назвал своим сообщником. Как-то раз, отказываясь признать одно из предъявленных ему обвинений, Якубович сказал своему следователю Наседкину: «Но вы должны понять, этого не было и не могло быть!». На что Наседкин ответил: «Я знаю, что этого не было, но таково требование Москвы».

Наконец мы сталкиваемся с самым удивительным поворотом: «Союзное бюро» в каком-то странном смысле действительно существовало — как организация, созданная самим ОГПУ. После того как Якубович был окончательно сломлен, между ним и другим обвиняемым, М.И. Тейтельбаумом, работавшим прежде в Наркомате внешней торговли, была устроена очная ставка. Когда в комнату вошел Якубович, следователь Апресян встал и вышел. Тейтельбаум сообщил Якубовичу, что его били и заставили признаться в том, что он брал взятки за границей с капиталистических торговых фирм; он же не может вынести мысль о том, что на суде его выставят в качестве мошенника; Апресян намекнул ему о необходимости переменить показания, признавшись в участии в контрреволюционном «Союзном бюро», тогда он становится виновным не во взяточничестве, а в контрреволюционном преступлении. «Товарищ Якубович, — продолжал Тейтельбаум, — умоляю вас — включите меня в “Союзное бюро”. Лучше я умру как контрреволюционер, а не как мошенник и негодяй». Тут в комнату вошел Апресян. «Ну как, договорились?» — обратился он к ним с усмешкой. Глядя в умоляющие глаза Тейтельбаума, Якубович тогда произнес-. «Я согласен. Подтверждаю участие Тейтельбаума в «Союзном бюро». После этого Апресян предложил Трйтельбауму написать на основе заявления Якубовича новое показание. Рассказывая о данном случае в своем письме к Генеральному прокурору, Якубович замечает: «Вот так было создано “Союзное бюро”».

Сталин вряд ли испытывал личную вражду по отношению к большей части обвиняемых, проходивших по первым политическим процессам. Однако были и те, кому он мстил как врагам. Как мы уже говорили выше, Громан в узком кругу — хотя вряд ли в тогдашней России мог существовать безопасный узкий круг — являлся весьма красноречивым критиком сталинской политики индустриализации. Суханов же разжег мстительность Сталина, опорочив его репутацию в своей книге «Записки о революции», хорошо известной в России в начале 20-х годов, несмотря на меньшевистское прошлое автора. В этой книге Суханов язвительно назвал Сталина «серым пятном» на фоне революционного 17-го года. Осуждение Суханова на процессе и последующее его тюремное заключение должны были казаться Сталину вполне заслуженным наказанием, которое должно было припугнуть партийных историков и также отбить у них охоту изображать Сталина в 1917 г. так, как сделал Суханов. Меньшевистский процесс был также средством мести Сталина и Давиду Рязанову. Хотя он и не был в числе подсудимых, один из них — Рубин, — подчиняясь оказываемому на него давлению, упомянул его имя. Позднее это было использовано для того, чтобы погубить Рязанова.

До каких пределов могла доходить мстительность Сталина по отношению к врагам вроде Рязанова, показывает обращение во время следствия с Рубиным, ранее работавшим под руководством Рязанова в Институте Маркса-Энгельса и очень уважающим его как своего наставника. После ареста Рубина с ним обращались со всей возможной жестокостью (так, в течение длительного времени он находился в карцере, размеры которого не позволяли ему даже передвигаться), но он все равно отказывался признаваться в преступлениях, которых не совершал. Наконец ОГПУ с помощью одного крайне дикого средства удалось сломить его. К Рубину приводили совершенно незнакомого ему человека, которого грозили застрелить, если он — Рубин — будет упорствовать. После двух таких посещений, каждое из которых оканчивалось убийством, Рубин сдался. На суде же он сообщил, что, узнав о скором своем аресте, немедленно отдал Рязанову на хранение запечатанный конверт, в котором находились документы, касающиеся меньшевистского заговора³². Рассказывают, что Рязанова потом вызвали на Политбюро и Сталин потребовал от него открыть место, где находились эти изобличающие материалы. Рязанов же ответил на это: «Вы их не найдете нигде, разве лишь там, куда сами положили»³³. Исключенный из партии и смещенный с поста директора института, Рязанов перебрался на жительство в Саратов — как бы в ссылку. Впоследствии он погиб во время Большого террора. Позднее, в 1931 г., Институт Маркса — Энгельса слили с Институтом Ленина. Во главе объединенного института был поставлен В.В. Адоратский, человек, заурядный в области марксизма, зато обладавший достаточной гибкостью и понимавший, что возвеличиванием Сталина как великого теоретика можно добиться безопасности и успеха.