Если мы хотим понять, почему «обратного перевода» для Сталина не существовало, надо учитывать, что означало для него причислить кого-нибудь к стану врагов. Это означало, во-первых, что он относил человека к одной из выработанных большевистской политической культурой категорий — контрреволюционеров, антикоммунистов, врагов советской власти, классовых врагов, врагов народа. Сталину было абсолютно необходимо именно так оценить такого человека, а не просто как своего личного противника. Ведь, если человек становился врагом коммунизма, его критическое отношение к Сталину можно было истолковать как оппозицию вождю, являющемуся в силу своих гениальных способностей самым главным защитником коммунизма. Отрицательное отношение к Сталину таким образом превращалось в признание этим антикоммунистом факта, что партии очень повезло с таким вождем, как Сталин. Это как бы негативный способ утверждения идеального образа Сталина. Однако мстительность Сталина по отношению к такому человеку становилась нисколько не меньше.
То, что такой человек мог быть старым коммунистом, казавшимся искренне преданным партии и ее делу, для Сталина означало: этот человек — самый опасный тип врага, двурушник, скрывающийся под маской преданности партии и народу. Всякий, кого Сталин начинал рассматривать через призму такого образа врага, был обречен. Теперь любое изъявление чувства преданности становилось в глазах Сталина еще одним подтверждением двурушничества.
В характере Сталина была склонность к тяжбам. Он был пристрастен к использованию зала суда в качестве арены для своей мести. Излюбленная форма осуждения врагов — осуждение их на открытом процессе как преступников, публично признавшихся в заговоре против партии и дела коммунизма.
Политические процессы возникли в самом начале советской истории. Так называемый показательный процесс, означавший использование зала суда в политико-дидактических целях, был проведен еще при Ленине: тогда, в 1922 г., на скамье подсудимых оказались эсеры25. При Сталине же судебные заседания стали похожи на драматические спектакли, как, например, Шахтинский процесс. Так же, как и настоящие актеры в театре, не только судьи и обвинители, но и сами подсудимые исполняли в них заранее отведенные им роли. Кульминацией всякого показательного процесса было признание. Играя главные роли, подсудимые со всеми мельчайшими подробностями сознавались в политических преступлениях, которые якобы совершали они сами и другие лица в рамках контрреволюционного заговора.
Выше мы уже говорили о различных политических целях первых показательных процессов: драматизировать опасность войны, придать воинственный настрой «культурной революции», внушить плановикам и хозяйственникам необходимость головокружительных темпов индустриализации, удалить сторонников правых с постов в управлении хозяйством, разгромить «правый уклон». В этих случаях потребность Сталина во врагах имела политические, а не психологические основания. Лично он мог даже не питать к тому или иному человеку никакой злобы. Об этом свидетельствует тот факт, что некоторые из жертв политических процессов начала 30-х годов были позднее освобождены. Однако в игру включались и психологические мотивы. Задействована была потребность в защите идеального образа и сведения счетов с разными людьми. В своих поступках Сталин руководствовался не только требованиями политики «революции сверху», но и интересами личного культа и жаждой мести.
Стандартным обвинением первых показательных процессов было обвинение во «вредительстве», т. е. в экономическом саботаже. Действительно, кое-где случаи вредительства имели место. Об одном из них, происшедшем в Магнитогорске, рассказывает, например, Джон Скотт. Как-то утром механики обнаружили, что подшипники и смазочные кольца большой турбины забиты песком. Позднее выяснилось, что сделано это было до крайности озлобленными рабочими из числа насильно пригнанных на стройку кулаков26. Однако нет свидетельств о том, что такие случаи имели широкое распространение. В действительности был лишь один вредитель, действовавший в широких масштабах, — сам Сталин, неумело управлявший процессами экономического развития. Как по политическим, так и по психологическим соображениям ему надо было найти виновных, чтобы «спроецировать» на них всю ответственность за свои многочисленные промахи и ошибки. Итак, он везде находил сознательных вредителей и наказывал их — к величайшему ущербу для дела индустриализации, ибо, как правило, жертвы не только не были повинны во вредительстве, но, напротив, являлись трудолюбивыми и квалифицированными специалистами, делавшими все возможное, чтобы обеспечить успех начатым в промышленности преобразованиям.
Вопрос «Кто виноват?», поставленный в заглавие антикрепостнического романа А. Герцена (1845), превратился отныне в заклятый вопрос сталинской России. Отвечая на него, Сталин заявлял: «Не я!», а потом во всем обвинял «их — наших врагов». Показательные процессы были призваны доказать все это в драматически убедительном виде.
Меньшевистский процесс 1931г. (процесс «Союзного бюро меньшевиков») — поразительный пример политики оправдания Сталина. В то же время этот политический процесс использовался Сталиным для отмщения тем людям, которые фигурировали в его сознании как враги. Десять видных советских специалистов, большинство из которых имели меньшевистское прошлое, обвинялись в создании в 1928 г. контрреволюционной заговорщической организации «Союзное бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Цель организации — руководство широкой вредительской деятельностью. «Союзное бюро» будто бы находилось в сговоре с «Меньшевистской делегацией» за границей (эта организация существовала в действительности), возглавляемой Рафаэлем Абрамовичем и другими лицами. Кроме того, подсудимых обвиняли в сотрудничестве с Промпартией и с еще одной внутренней контрреволюционной группой — неонародничес-кой Трудовой крестьянской партией. Предполагаемые руководители этой последней, в том числе такие известные экономисты-аграрники, как А.В. Чаянов и НД Кондратьев, были разоблачены и осуждены в 1930 г. как идейные вдохновители «правого уклона».
Трудовая крестьянская партия была чистейшей фикцией. Намек на ее существование можно было найти в рассказе-утопии, написанном всесторонне одаренным экономистом и писателем Чаяновым и опубликованном в начале 20-х годов. В нем изображена Россия будущего — теперь уже процветающая страна средних крестьянских хозяйств, опирающихся на современные деревенские общины под благим управлением Партии крестьянского труда. Чаянов и некоторые другие его коллеги — все лояльные интеллектуалы — были арестованы после того, как у заместителя председателя ОГПУ ЯД Агранова возникла идея — вероятно, поданная Сталиным — организовать показательный процесс, на котором бы раскрылось существование какой-нибудь заговорщической кулацкой крестьянской трудовой партии. Хотя оказавшихся жертвами людей и заставили при помощи пыток, давления и хитрости подписать все необходимые признания, дело получилось уж слишком дутым, чтобы его можно было выносить на показательный процесс. Поэтому разбиралось оно за закрытыми дверями. Чаянов же позднее погиб в заключении27
Среди подсудимых, проходивших по «меньшевистскому» делу; были: известный экономист и влиятельный человеке Госплане В.Г. Громан, экономист Госбанка В. В. Шер, член ВСНХ А.М. Гинзбург, должностные лица Наркомата торговли — М.П. Якубович, АЛ. Соколовский, Л.Б. Залкинд, финансист А.Ю. Финн-Енота-евский, автор «Записок о революции» Н.Н. Суханов. Четверо других подсудимых обвинялись в сотрудничестве с «Союзным бюро», не являясь при этом его формальными членами. Среди них: В.К. Иков и И.И. Рубин (экономист, проработавший несколько лет в Институте Маркса-Энгельса). В обвинении говорилось, что в 1928 г. Р. Абрамович нелегально приехал в Советскую Россию с целью выяснения ситуации. Он предписал членам «Союзного бюро» организовать акции по созданию экономического кризиса, ведущего к внутреннему восстанию и вооруженной интервенции извне. Все четырнадцать подсудимых обвинялись во вредительской деятельности: преднамеренной дезорганизации сети потребительско-снабженческих кооперативов, нарушении сложившейся системы распределения продуктов, таким образом создавая «видимость» острого дефицита товаров в некоторых регионах страны; определении или слишком высоких, или слишком низких плановых показателей в целях развала экономики; саботаже кредитной системы Госбанка; сознательном принятии в Госплане разрушительных для хозяйства плановых смет28. Короче говоря, обвиняемые взяли на себя большую часть уголовной ответственности за возникший благодаря Сталину в годы первой пятилетки хаос, бесхозяйственность и нищегу.
