Людвиг был крайне наивен, ожидая, что человек, инстинктивно отвергавший всякую попытку проникнуть в его затаенные мысли, даст прямой ответ на вопрос о сходстве между ним и Петром. Сталин никогда бы так не сделал. Он, конечно, не мог не видеть параллели между своей ролью и ролью Петра в истории страны, но никогда не сказал бы об этом прямо. О таком сходстве он упомянул косвенным образом в своем выступлении на пленуме ЦК ВКП(б) в ноябре 1928 г. Более того, Сталин всячески старался представить Петра в совершенно новом обличье: не как незрелого капиталиста-промышленника и садиста-си-филитика (таким Петр изображен в учебнике М. Покровского), а как борца, героически сражающегося с отсталостью, трагически надломленного строителя государства. В этом Сталину поспособствовал Алексей Толстой.
Потомок дворянского рода, Толстой эмигрировал в 1919 г. В 1921 г. в Берлине он присоединился к «сменовеховскому» кружку-, в большевизме Толстой узрел силу, способную защитить русскую государственность. Возвратившись в 1923 г. в советскую Россию, он отдал весь свой талант на служение советской власти, за что и был прозван «рабоче-крестьянским графом». Им была создана целая галерея образов Петра; это и рассказ, и пьеса (имевшая три варианта), и роман, и киносценарий. Прямая заинтересованность Сталина (с 1929 г.) толкала писателя на путь все большей идеализации образа царя.
Первые зарисовки Толстого отражают идею тщетности петровских преобразовательных проектов в отсталой России. В рассказе «День Петра», написанном в 1918 г., Петр предстает как жестокий деспот, одержимый желанием при помощи террора преобразовать православную Русь. Вот как описывается в рассказе строительство Петербурга: «Кому он был нужен, для какой муки еще новой надо было обливаться потом и кровью и гибнуть тысячами, — народ не знал». На тех же, кто жаловался и задавал вопросы, доносили в так называемую сыскную избу. Пароль «Слово и дело» внушал ужас. Виновного в цепях отправляли в тайную канцелярию московского Преображенского приказа, где подвергали ужасным пыткам, в которых иногда принимал участие и сам царь. «Но думать, даже чувствовать что-либо, кроме покорности, было запрещено, — пишет автор рассказа «День Петра». — Так царь Петр, еще на пустошах и болотах, одной своей страшной волей укреплял государство... Повсюду сновали комиссары, фискалы, доносчики; летели с грохотом по дорогам телеги с колодниками; робостью и ужасом охвачено было все государство»58.
В конце 1928 г. Толстой, теперь уже советский писатель, начал работу над новым произведением о Петре — пьесой «На дыбе». Название это намекало на образ царя-реформатора, пытающего в своих застенках Святую Русь. Тщетность всех реформаторских начинаний выразительно изображена в финальной сцене: во время сильнейшего наводнения в Петербурге вместе со всем остальным флотом идет ко дну и любимый фрегат Петра. Наблюдая из окна, как все выше и выше поднимается вода, Петр произносит: «Да. Вода прибывает. Страшен конец».
Здесь царь уже не вызывающий отвращение персонаж, но трагический герой. Перед нами проходят сцены из жизни новой России, занятой созидательным трудом, и мы видим, что одиночество Петра — это одиночество всякого патриота, озабоченного множеством трудностей. Так, например, он ведет переговоры с голландскими купцами, которые, добравшись до Петербурга, поняли, сколь труден путь для направляющихся в русские порты торговых кораблей, опасающихся шведских военных судов. Петр жалуется: «Вот — месяц болен, а государство уже врозь ползет... Измену чую повсюду, падалью смердит... Шведы, шведы, морок проклятый. Кабы не шведы, мы б теперь с Голландией, с Неметчиной, и с Англией, и с королем французским торговали... Разорение — войне конца не видно... В Польше посадили Станислава Лещинского — и Польша против нас... Король Карл ищет нашего вконец оскудения... Но хочу видеть у людей думу о пользе государственной — не одно воровство... Не служат, не работают — кормятся. Русские мне шведа страшнее...»59
В 1929 г. 2-й МХАТ предпринял постановку пьесы «На дыбе». О том, что произошло после, рассказывает один известный русский ученый и писатель старого поколения, позднее покинувший Советскую Россию60. Государственный цензурный орган (Главный репертуарный комитет) хотя и не был против включения пьесы Толстого в репертуар театра, тем не менее опасался, как бы ее не истолковали как скрытую монархическую пропаганду. Поэтому решили, что одобрение или неодобрение постановки будет зависеть от результатов ее предварительного просмотра и обсуждения как учеными-литературоведами, так и руководителями страны. Среди явившихся на просмотр был и Сталин. Однако незадолго до конца спектакля он покинул свою ложу и направился к машине, сопровождаемый обеспокоенным директором театра Иваном Берсеневым. Некоторые из выступавших в последующей дискуссии, заметив преждевременный уход Сталина, старались изо всех сил, критикуя пьесу за слишком уж героически выведенный образ Петра и обвиняя ее в монархизме. Однако взявший затем слово Берсенев сообщил всем о том, что по пути к машине «товарищ Сталин, беседуя со мной, оценил постановку следующим образом: «Великолепная пьеса. Жалко только, что Петр был изображен недостаточно героически». Итак, пьеса получила одобрение, ее можно было показывать публике.
Позднее сам Толстой подтвердил в основных чертах всю эту историю, вспоминая, что «постановка первого варианта «Петра» во 2-м МХАТе была встречена РАППом в штыки и ее спас товарищ Сталин, тогда еще, в 1929 г., давший правильную историческую установку петровской эпохе»61. Эта «правильная историческая установка» требовала изображать Петра как героя первого крупного перелома в русской истории. Гибкий же экс-граф, циник и любитель хорошо пожить, стремился вовсю угодить Сталину. Он и генсек стали друзьями. «Иосиф Виссарионович очень внимательно ознакомился с нашими планами, одобрил их и дал указания, которые мы положили в основу нашей работы, — сообщал позднее сам Толстой, поясняя далее общий смысл сталинских указаний. — Эпоха Петра I — это одна из величайших страниц истории русского народа. По существу, вся петровская эпоха пронизана героической борьбой русского народа за свое национальное существование, за свою независимость. Темная некультурная боярская Русь с ее отсталой, кабальной техникой и патриархальными бородами была бы в скором времени целиком поглощена иноземными захватчиками. Нужно было сделать решительный переворот во всей жизни страны, нужно было поднять Россию на уровень культурных стран Европы. И Петр это сделал. Русский народ отстоял свою независимость»62. Короче говоря, первоначальное пессимистическое отношение Толстого к петровской эпохе превратилось в конце концов в совершенно противоположное.
Эта новая оптимистическая установка была воплощена в большом историческом романе Толстого «Петр Первый», над которым писатель начал работать в 1929 г. Первая часть, посвященная предыстории петровских преобразований и юности Петра, увидела свет в 1930 г. Допетровская Русь в изображении Толстого — подавленная, измученная страна, оказавшаяся в состоянии глубокого кризиса. В народе зарождается желание перемен, которые суждено начать, преодолевая сопротивление знати, вдохновленному патриотической идеей, талантливому, волевому, чрезвычайно энергичному и пытливому юноше Петру— будущему реформатору. Разъезжая по Западной Европе, Петр тянется к трудовому люду, а не к представителям высших сословий. Первая часть романа завершается возвращением Петра из Европы и кровавым подавлением стрелецкого восстания 1б98 г.-. «Всю зиму были пытки и казни. В ответ вспыхивали мятежи в Архангельске, в Астрахани, на Дону и в Азове. Наполнялись застенки, и новые тысячи трупов раскачивала вьюга на московских стенах. Ужасом была охвачена вся страна. Старое забилось по темным углам. Кончалась византийская Русь. В мартовском ветре чудились за балтийскими побережьями призраки торговых кораблей*.
Во второй части романа повествуется о начале преобразования России, о поражении армии Петра под Нарвой, далее — о первых русских победах в Северной войне и, наконец, об основании в 1703 г. маленькой крепости под названием «Питербурх»: «Открытое море отсюда было — подать рукой. Ветер покрывал его веселой зыбью. На западе, за парусами шведских кораблей, стояли высокие морские облака, — будто дымы другого мира»65. Третья часть, так и оставшаяся незаконченной, должна была завершиться изображением Полтавской битвы — победного исхода и финала всех преобразований в России.
