Подобно Шахтинскому делу, процесс над Промпартией послужил нескольким политическим целям Сталина. Во-первых, процесс способствовал созданию атмосферы террора, когда стало возможным оказывать давление на техническую интеллигенцию, заставляя ее таким образом принять участие в проведении индустриализации. Во-вторых, процесс дал повод убрать из всех хозяйственных органов управленцев — сторонников «правых» и насадить там сталинистов. В-третьих, процесс раскрыл якобы существующий заговор капиталистического мира с целью свержения советской власти, что давало Сталину возможность утверждать: капиталистическое окружение не просто «географический» факт. Тем самым снова возрождалось представление о военной угрозе,
40?
которая служила как бы фоном для мобилизации миллионов советских людей на самоотверженный труд по созиданию могущества государства.
То, что Рамзин во время заключения занимался своей обычной работой, не являлось единичным случаем. Суды над так называемыми вредителями сопровождались негласными арестами технических специалистов. Эти аресты стали следствием заявления, сделанного Сталиным на XVI съезде партии, о том, что вредительская деятельность раскрыта «во всех отраслях нашей промышленности»18. В действительности же, массовые аресты инженеров осуществлялись для того, чтобы с помощью террора подхлестнуть производительность труда. Негласный советский корреспондент выходившей в Берлине меньшевистской газеты «Социалистический вестник» писал в апреле 1931 г., что из 35 тыс. имеющихся в стране инженеров в заключении находится 7 тыс. В тюрьмах, где размещались инженеры, ОГЛУ организовывало специальные «технические бюро». Сначала они были созданы в Москве и Харькове, а потом появились и в других городах19. Настанет время, и Александр Солженицын, основываясь на собственном опыте, опишет одно из таких заведений в романе «В круге первом».
Во вредительстве, однако, обвиняли не только одних инженеров. По свидетельству одной из газетных статей той поры, вся советская наука пропитана научно-теоретическим вредительством. Так, в экономической науке имеются вредительские теории таких плановиков, как Б. Базаров и Н. Кондратьев (их проекты не предусматривали ничего похожего на героические сталинские темпы индустриализации). Вредительство в широких масштабах обнаруживали в лесоводстве, микробиологии, горном деле, мелиорации, технике высоких напряжений, даже ихтиологии. Представители последней из вышеназванных наук доказывали, что по причине естественных законов воспроизводства пятилетний план совершенно не годится для рыб. По мнению автора статьи, такая позиция ученых-ихтиологов может указывать только на то, что СССР ничем не отличается от капиталистических стран (получалось, что советская рыба должна размножаться быстрее рыбы капиталистической). Далее автор статьи обрушивался на журнал «Охрана природы» за попытку утаить «вредительские поползновения» под видом выступления против того, чтобы в гигантских советских хозяйствах распахивались большие пространства земли, частично покрытые лесом. Согласно этому же автору, другая статья вредительского характера в том же журнале выражает сожаление по поводу быстрого исчезновения первозданного вида Ямской степи и отождествляет, таким образом, охрану природы с охраной от социализма20.
«Культурная революция»
Шахтинское дело послужило толчком для событий 1928-1931 гг., которые вошли в историю как «культурная революция». Она означала серию атак на «культурном фронте». Объектом атак «культурной армии» стала неграмотность. В государственных учреждениях имели место «социальные чистки», призванные выявить и уволить сотрудников непролетарского происхождения. Целью подобных чисток в сфере высшего образования было избавление от «социально чуждых» элементов среди студентов. Профессорский состав, подобно инженерам, попавшим в категорию «буржуазных специалистов», подвергался преследованиям, имевшим нередко плачевный исход.
В ходе кампании за «пролетарское продвижение» множество коммунистов и беспартийных рабочего происхождения попали в высшие учебные заведения. При этом, надо отметить, вся система высшего образования стала ориентироваться на потребности индустриализации. Хотя движение за «пролетаризацию» пользовалось поддержкой снизу, со стороны тех, кого партийные и профсоюзные органы мобилизовывали на учебу в вузы, оно тем не менее оставалось одним из проявлений реформаторства сверху. Сталин дал свое одобрение этой тенденции, выступая в июне 1931г. перед собранием представителей промышленности. Он заявил, что рабочий класс «должен создать для себя свою собственную производительно-техническую интеллигенцию», а потом добавил: «Ни одному правящему классу не удалось обойтись без своей собственной интеллигенции»2'. По-видимому, Сталин намеревался создать новую элиту, или субэлиту («интеллигенцию»), состоящую из образованных людей, преданных его режиму и способных найти свое место в становившемся все более индустриализированном хозяйстве.
Результаты оказались впечатляющими. За пятилетку численность промышленных рабочих выросла на 3 млн человек. Соответственно, все шире распахивались двери высших учебных заведений. При приеме преимущество предоставлялось лицам пролетарского происхождения. С 1927/28 уч. г. по 1932/33 уч. г. количество принятых в вузы возросло со 1б0 тыс. человек до 470 тыс., т. е. в три раза. При этом доля студентов пролетарского происхождения увеличилась с 1/4 до 1 /2. Поступало в вузы и много молодых людей с неполным средним образованием, однако имевших не менее пятилетнего рабочего стажа. В качестве примера мы можем привести будущего советского руководителя Л. Брежнева. В 24 года, имея стаж рабочего, он поступил в металлургический институт в своем родном городе Днепродзержинске22.
«Культурная революция» 1928-1931 гг., охватившая все сферы культуры — искусство, образование, науку, технику, — соответствовала головокружительным темпам индустриализации и коллективизации. Ее можно назвать «культурной пятилеткой». Она проходила под лозунгом разрушения авторитета «старой интеллигенции». В этом отношении показательными являются события, происходившие в исторической науке.
На сем поприще знамя «культурной революции» развернули М.Н. Покровский и его ученики. Огонь был открыт по еще активно работающим историкам старой закалки и их последователям. Все они получили ярлык «классовых врагов на историческом фронте». Главными мишенями сторонников Покровского стали профессора С.Ф. Платонов и Е.В. Тарле. Оба работали в Ленинграде, где и подверглись нападкам в ходе одной из академических «чисток», проводимой под эгидой общества историков-марксистов. Платонов был предан поруганию за то, что якобы пытался в своей книге «Петр Великий» «превозносить идею монархии, изображая “великого царя” как вождя народа»23. Также ему ставилась в вину его небольшая работа, посвященная Ивану Грозному. В ней историк называл царя Ивана тираном и даже описывал, с каким удовольствием наблюдал тот за муками истязаемых по его повелению людей. Лишь однажды за всю свою жизнь, писал Платонов, Иван испытал чувство раскаяния и сожаления — после убийства собственного сына. Однако в то же время Иван Грозный, согласно Платонову, был выдающимся царем-преобразователем, создавшим в лице опричнины средство борьбы с земельной аристократией. «Как ни суди о личном поведении Грозного, — писал историк, — он останется как государственный деятель и политик крупною величиной»24.
В результате на Платонова наклеили ярлык «монархиста» и «националиста». Его обвинили в принадлежности к действовавшему в исторической науке «контрреволюционному вредительскому центру» и выслали в Самару. Тарле же, проходивший по делу Промпартии, оказался в тюрьме. Не умри Платонов в Самаре (1933), он дожил бы до тех времен, когда, подобно Тарле, удостоился бы в сталинской России больших почестей. Написанная еще до революции работа Платонова «Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв.», в которой прослеживается благосклонное отношение к опричнине, в 1937 г. была переиздана тиражом 10 тыс. экземпляров. В предисловии к работе с уважением говорилось о личности покойного автора. Как раз к этому времени не без участия самого Сталина Иван Грозный и Петр Великий были признаны народными царями.
