Таким — в самом сжатом виде — был подход Сталина к революции сверху. И если многие и оставались в неведении относительно того, что он разработал этот подход еще до того, как обрел политическую способность его реализовать, то отчасти благодаря Троцкому и другим, которые распространяли неверное представление о Сталине как политическом импровизаторе, мало проявлявшем интерес к каким-либо теориям и идеям, а заинтересованном лишь в упрочении собственной власти.
Моя интерпретация возникновения и подъема царизма продемонстрировала приоритет внешней политики над внутренней в качестве ключевого фактора. Требования обороны и усиления собственного могущества сыграли решающую роль во внутренней политике первых русских царей, направленной на привлечение всех классов к обязательной службе на благо централизованного государства. И в политической программе Сталина задачи внешней политики в условиях «враждебного капиталистического окружения» вновь оказались первоочередными. Все прочее должно было быть подчинено одной великой задаче скорейшего наращивания военно-промышленной мощи.
К революции через войну
В отличие от национал-большевизма правого крыла партии в сталинском варианте делался обдуманный упор на грядущие коммунистические революции за рубежом. Но не в качестве необходимого условия для строительства полностью социалистического общества в России, как считали левые, а в качестве условия для «окончательной», т. е. бесповоротной и необратимой, победы социализма. Распространение международной коммунистической революции было необходимо как гарантия безопасности Советской России, занятой строительством социализма, против окружающих ее враждебных сил. Сталин утверждал это в 1926 г. с предельной ясностью.
«Думать, что капиталистический мир может равнодушно смотреть на наши успехи на хозяйственном фронте, успехи, революционизирующие рабочий класс всего мира, — это значит впадать в иллюзию. Поэтому, пока мы остаемся в капиталистическом окружении, пока пролетариат не победил, по крайней мере, в ряде стран, мы не можем считать свою победу окончательной, следовательно, какие бы успехи ни показали в своем строительстве, мы не можем считать страну диктатуры пролетариата гарантированной от опасности извне. Поэтому, чтобы победить окончательно, нужно добиться того, чтобы нынешнее капиталистическое окружение сменилось социалистическим, нужно добиться того, чтобы пролетариат победил, по крайней мере, еще в нескольких странах. Только тогда можно считать нашу победу окончательной»1. Тех зарубежных наблюдателей, которые не воспринимали подобные неоднократные заявления Сталина всерьез и считали его национальным государственным деятелем, озабоченным лишь развитием «одной отдельно взятой страны», ожидали в будущем сюрпризы.
Сталин, однако, хранил верность мировой революции весьма неленинского образца, что проистекало из его особого национал-большевизма. Ленин, а после него левая оппозиция делали ставку на революции в «передовых» странах; сталинское видение грядущих революций благодаря его русоцентризму было сосредоточено на соседних странах, большинство из которых под эту категорию не попадало.
В 1921 г. Сталин высказал точку зрения, что для Советской России, остающейся пока «социалистическим островом», было бы лучше, если бы она имела «в качестве соседей одно крупное, индустриально развитое или несколько советских государств»2. В 1924 г. он вновь подтвердил эту свою позицию, написав, что пути развития мировой революции «не так просты», как казалось прежде. Некогда считалось, что революция произойдет посредством одновременного вызревания элементов социализма в более развитых странах, однако теперь такая идея нуждалась в значительной корректировке. Более вероятной перспективой представлялось, что мировая революция осуществится путем революционного «отпадения» все новых и новых стран от системы
Збб империалистических государств, которые последуют путем «первой отпавшей страны»3. Два года спустя в процитированном выше заявлении о необходимости «социалистического окружения» Сталин указал, где, по его мнению, будут расположены новые отпавшие страны. «Социалистическое окружение» должны будут составить граничащие с Россией государства.
Сталин представлял мировую революцию как процесс, распространяющийся из Советской России в страны, которые, благодаря географической близости, могли стать составными частями «социалистического окружения». Это позволило бы будущей социалистической России создать глубоко эшелонированные оборонительные рубежи и контролировать территории и ресурсы, отделившиеся от капиталистического мира; в этом случае успех иностранной интервенции становится невозможным. Рассуждая подобным образом, Сталин предвидел возникновение биполярного мира. Согласно большевистской доктрине, революция расколола мир на два враждебных «лагеря», которые, по мнению Сталина, стали двумя полярными «центрами притяжения». Одним из них, как он отмечал в 1925 г., была «Англо-Америка», другим — Советская Россия4. Он затем развил эту мысль в беседе с сочувствующими американцами. «Таким образом, в ходе дальнейшего развития международной революции и международной реакции будут складываться два центра мирового масштаба: центр социалистический, стягивающий к себе страны, тяготеющие к социализму, и центр капиталистический, стягивающий к себе страны, тяготеющие к капитализму»5
Поскольку Сталин рассматривал дальнейшее развитие международной революции, учитывая «географический» фактор, его мысль обратилась к дипломатии как к ключевому методу достижения этих целей. И здесь он, опираясь на учение Ленина, постепенно отходил от него. Из всей ленинской теории ничто не впечатляло Сталина так сильно, как идея о том, что межкапиталистические противоречия и разногласия есть бесценный дар, которым должна воспользоваться советская дипломатия. Назвав их в 1925 г. «величайшей поддержкой нашей власти и нашей революции», он продолжал:
«Это может показаться странным, но это — факт, товарищи. Если бы две основные коалиции капиталистических стран во время империалистической войны в 1917 году, если бы они не вели между собой смертельной борьбы, если бы они не вцепились друг друг}' в горло, не были заняты собой, не имея свободного времени заняться борьбой с Советской властью, — едва ли Советская власть устояла бы тогда. Борьба, конфликты и войны между нашими врагами — это, повторяю, наш величайший союзник»6.
Однако если Сталин хранил верность Ленину в вопросе о первостепенной важности раскольнической дипломатии, то отошел от него, найдя ей новое применение. В ленинской теории и практике дипломатия служила оборонительным оружием для поддержания раскола среди капиталистических «головорезов» и предотвращения их объединения против большевистской России. Для Сталина же дипломатия являлась одновременно и оборонительным, и наступательным оружием; ее миссия состояла в том, чтобы расчистить путь для территориального продвижения революции в процессе сохранения раскола среди противников. На эту мысль наводил сам Ленин. Назвав Брестский мир первым примером раскольнической дипломатии, он отмечал: «Не следует приходить к заключению, что договоры могут быть похожими лишь на Брестский или Версальский. Это неправильно. Может существовать и третий вид договора, выгодный для нас». Он не раскрыл отличительные черты такого третьего вида договоров. Сталин, знаток ленинских работ и начетчик, видимо, тщательно изучил
этот отрывок и много над ним размышлял. Брест и Версаль как невыгодные в первом случае для России и во втором случае для Германии договоры объединяла утрата жизненно важных территориальных интересов. И можно было логически предположить, что «третий вид договора» отвечал революционным интересам, фиксируя территориальные притязания. Ориентация Сталина, отличающаяся от ленинской, привела его именно к такому выводу.
Но каким образом могла Москва использовать раскольническую дипломатию для осуществления территориального продвижения революции? Сталин рассуждал, что такой цели можно достичь путем создания условий для развязывания войны между двумя группировками враждебных государств. Такая война откроет Советской России возможность для расширения своего влияния на соседние страны, являющиеся кандидатами на включение в «социалистическое окружение».
