Итаниец предпочитал брать и никогда не представлял себя в роли самки. Противоестественно, непривычно природе Сорры. Он был охотником, но добровольно сделался дичью, и всё о чём грезил – оказаться сверху. Завалить Артани, взять, утверждая собственное право обладания, пометить, оставляя запах, следы. Укус на шее. Мой. Он и пометил, наставив множество засосов в процессе – единственная оставшаяся привилегия. Отныне Сорре придётся наступить себе на горло, переломать собственную суть, играть роль. Он сам сделал подобный выбор.

Алиссин с удивлением и страхом рассматривал женское тело, не зная, насколько правдоподобна трансформация, но Роман не заметил подвоха. Плюнув на щепетильность, Сорра взял в руки чужой не попадающий член и сам направил, куда нужно. Подвох в теле таился – Сорра не ожидал подобной безумной боли.

Он до крови прикусил губу, мысленно прося прощения у всех девственниц, которых покрывал в своей жизни, потому что когда тебе в пи... (пардон, – сказал автор) девственные ворота рая запихивают огромную дубину размером с локоть, вытерпеть невозможно. С размером он перегнул, и хоть ди Валь для своего роста был весьма прилично оснащён, собственная дубина Сорры была, пожалуй, побольше. Но в данный момент именно дубину – судя по ощущениям – запихивали, не запихивали, а буквально вбивали в него, а он... «Сука, ну просто охуенные, бля, ощущения, ди Валь!» был счастлив!

Сорра всегда подозревал, что он моральный мазохист, но не знал, что до такой степени. Помянув недобрым словом маму, папу, а заодно всех остальных родственников ди Валя, принц вытерпел, не позволяя себе оттолкнуть Романа, хотя подмывало не просто оттолкнуть, а (давайте простим Сорре и автору вульгарный слог) ёбнуть от души и с чувством пару раз. А потом выдать что-то проникновенное – вроде «поиграли и хватит, а теперь играем в новую игру под названием «сейчас кому-то занеможется». И поменяться местами.

Сакральные ангелы могут отвернуться и съебать с горизонта Алексиса. Потому что если после всего, что ему приходится терпеть во имя любви, он не получит задницу ди Валя в качестве бонуса за страдания... мир, сука, устроен очень несправедливо.

Он устроен очень несправедливо, потому что Алиссин ди Эрро влюблён в грубого скота Артани и не променяет бессердечное животное ни на какую иную живность.

«Роман, да что б тебя... в мои опытные руки», – мысленно простонал Алексис, с обидой понимая, что несмотря на свои мысленные угрозы и обещания, он из кожи бы вывернулся, но первый раз Артани прошёл бы куда более приятно, чем его собственный.

Встревоженный взгляд Романа, замутнённый наслаждением и страхом за возлюбленную, искупал грехи. Осознав, что Алиссинди страдает и стонет вовсе не от наслаждения, Роман чуть с ума не сошёл. Решил остановиться, и в этом месте чуть с ума не сошёл Сорра, понимая, что он точно свихнётся с этим чёртовым Артани.

– Всё хорошо, ромэ, продолжай...

Алексис успокаивающе (и кто кого должен успокаивать?) погладил золотистые плечи, притянул Романа ближе, обвивая шею руками, и впился в губы поцелуем, заглушая собственный стон. Обхватил ногами, чтобы придурок не вздумал отстраниться, и задвигался. Сначала через боль, но постепенно боль растворялась, уходила, уступая место вернувшемуся желанию и восхитительному чувству наполненности другим человеком.

Алексис и не знал, что подобное бывает, но по мере того, как Роман продолжал фрикции, перед глазами звёзды замерцали вспышками хороводов. Слились в одну большую разрастающуюся планету, готовую взорваться и распуститься огненным цветком, пролиться щедрой влагой.

Алисин, совершенно забыв о первых неприятных ощущениях, любил Артани. Готов был расцеловать его маму, папу, создателя... и бесстыдно кричал в голос, не сдерживаясь. Подмахивал бёдрами навстречу смуглому любовнику – восхитительно мокрому, горячему, тяжело дышащему.

Глаза Романа закатывались. Он хрипло выстанывал, находясь на совершенном пределе, мучимый распирающей, кипящей лавой наслаждения. Жаждал выплеснуться, и не смог сдержаться – подарил себя Алиссинди, забившись в судороге, но почти в схожей судороге дрожала мечущаяся по подушкам итанийка, выкрикивая безостановочно...

– Ромэ... ромэ... ромэээ...

Они занимались любовью всю ночь, до самого рассвета. Роман пытался остановить Алиссинди, справедливо полагая, что в первый раз лучше перетерпеть, но был вынужден сдаться страстному, кружащему голову напору, с восторгом и восхищением осознав, как ненасытна, оказывается, сероглазая возлюбленная.

Воздушный ангел на улице и стальная тигрица в постели.

***

За окном серебрилось утро. Солнце просвечивало сквозь неплотно прикрытые ставни, вычерчивая на полу знаки теней, скользило лучами по деревянным стенам, танцевало на ложе, воспевая песни рассвета гомоном оживающего города и оглушительным воркованием голубей за окном, прилетевших искать поживы на подоконник.

Роман счастливо улыбался, рассматривая мраморные плечи утомившейся и уснувшей возлюбленной. Сейчас по ним робко крался солнечный луч, стремясь поцеловать ресницы, а Роман прикрывал ладонью, не желая тревожить девушку, уютно прикорнувшую затылком на плече.

Он с обожанием смотрел на раскинувшуюся Алиссинди, любовался её совершенным телом и, не справившись с восторгом, трепетно поцеловал бледное измученное ночными скачками личико.

Алисси проснулась, слегка приоткрыв сонные глаза, нахмурилась неуловимо, на секунду пугая Романа льдистой бесконечностью туманых глаз – во взоре девушки мелькнуло недоумение, а затем разлилось безбрежное ласковое море.

– Цветочек мой... иди сюда, – мурлыкнув, пробормотала итанийка и, властно притянув Романа за шею, запечатала уста поцелуем прежде, чем граф успел сказать «доброе утро».

– Доброе утро, Алисси, – шепнул Роман радостно и смущённо одновременно.

– Доброе, ромэ, – загадочно улыбаясь, отозвалась девушка и, обняв второй рукой, перекатилась сверху, вцеловывая слова в губы, – Оно очень доброе.

– В нём есть ты! – пылко воскликнул Роман, и Сорра, спрятав иронию, легонько чмокнул напарника в нос, отдавая заслуженную награду. «Заслужил». Алиссин всегда подозревал, что ди Валь – умничка.

Умничка гладил любимую за попку и буквально топил в бесконечной ласковой заботе, немедленно выразив беспокойство, как себя солнышко чувствует, не хочет ли солнышко кушать... Солнышко морально сияло, физически страдало, но покушать благосклонно согласилось.

А Роман любил – так любил, отдавал всего себя. Между ними и не могло быть иначе. Они созданы друг для друга, созданы и предназначены небесами. Наверное, задолго до рождения высшие силы всё решили за них, и теперь подарили встречу. А как иначе можно объяснить нереальное ощущение животного узнавания? Единение ума, понимание чувств...

Алиссинди словно знала о Романе абсолютно всё: его привычки, вкусы, манеры; а Роману казалось, что он знает и понимает Алисси с полуслова, и он угадывал её мысли, договаривал фразы, безошибочно знал, что Алиссинди не переносит мёд. Откуда он знал? Знал. Всё правильно, естественно, словно они прожили тысячу лет, а время, небрежным росчерком швырнув под ноги годы жизни, вернулось к точке старта, сохранив память и предложив начать сначала. Но они помнили, что любили друг друга тысячу лет.