Арлесса складывала руки и жмурилась, показывая, как проснуться из сна:

– <i> Я повелитель своих снов,</i> - говорила она важно, -<i> Я научу тебя управлять снами. Дай руку... Вот твоя сигна, держи её крепко, помни о ней. Во сне ты почувствуешь её, и она станет твоим маяком. Ты вспомнишь, что это сон и сможешь выбраться...</i>

Роман не мог проснуться, он не мог выбраться, и сигны не было рядом, чтобы уколоть ладонь.

"Шли они в долине, где плач и стон, и скрежет зубовный", – шептал монах, перебирая чётки и делая охранный знак над его головой. А день сливался с ночью, и ночь стыдливо отворачивала лик, чтобы не видеть день. Ворона желал получить печать, и получил её легко, без особых усилий. Он не калечил Романа. Зачем ломать игрушки?  Он обещал пытать мать, а Арлессу поклялся пропустить через взвод солдат. Ром

Роман отдал печать. Он вырвал бы и нутро, чтобы защитить близких. А дальше, сломав первый барьер и найдя способ шантажировать брата, Ворона методично взялся за остальное. Он заковал Романа в цепи и опаивал дурманом, сделав брата внушаемым и безвольным, без остановки твердил одно и то же, заставляя поверить, лишая всяческой надежды. Уговаривал, уламывал, но не бил - за любую ошибку Романа, за любое неправильное поведение страдали мать и сестра. В конце концов, Роман начал верить, что они страдают из-за него, только по его вине, а Динас не уставал подливать масла в огонь, вырывать из разума остатки понимания, пока рассудок Романа не погрузился в кромешную темноту.

Небо седело и плакало небесами слёз, не желая участвовать в злодеянии. Небо обливалось дождём, а раздавленный, униженный Роман Артани сломанной куклой лежал в пышно обставленной богатой комнате, пока на гниющей соломе в подвале, обнявшись, дрожали от холода сестра и мать, слушая... слушая с содроганием, прислушиваясь, как в замке стучат топоры – равнодушные свидетели продолжения жизни: Ромейн строили заново.

Динаса Артани не было в замке! Это не он напал на Ромейн. О нет. Он пришёл через несколько дней - мужественный и прекрасный герой, ведя с собой армию солдат. Узнав о беде Ромейна, преданный сын просто не смог остаться в стороне, но он опоздал. Какое горе!

Прихлёбывая вино, брат заходился глумливым гоготом, рассказывая о том, что Ромейн был продан. Пока отец протирал штаны в замке и метал молнии благородства, готовилось нападение, и Ромейн ждала война, а Динас... Динас спас Ромейн! Он заключил сделку на выгодных условиях, выторговав не смерть и хаос, но жизнь. Что значит пара сотен жертв по сравнению с тысячами?

Ромейн - не замок и не поместья, Ромейн - земли и люди. Подданным плевать, кто придёт к власти, лишь бы хозяин кормил сытно и обеспечивал потребности. Ворона станет заботливым князем для Ромейна... Он сказал Ромейна? Нет, Ромейна не будет. Возродится Вальдерн и новая династия ди Вальдо – так он отомстит за своё изгнание тем, кто отвернулся от него, выбросил на обочину жизни в семнадцать лет, дрожащего и жалкого, не знающего ничего.

Он лишился денег, титула, крова и семьи, но он никогда не забывал Ромейн. А теперь он герой. Он князь, - Ворона благодарно целовал печатку на руке, отмытую от земли и крови. Она была велика для пальцев, неудобна, но тяжесть власти действовала на Ворону особенным образом. Он упивался своим положением, упивался тем, что может легко шантажировать семью друг другом.

Он заставил Романа выполнять свои приказы, заставил молчать о случившемся, угрожая жизнями матери и сестры, он обещал, манил надеждой, что если Роман будет послушен, мать и сестра получат хорошие условия содержания. А если оставят своё упрямство и согласятся признать Динаса князем, сыграют свои роли правильно, никто не пострадает. Они заживут дружно и счастливо.

Безумец, не осознающий собственного кощунства. Он давил на разум, угрожал, шантажировал, предлагал подумать - стоит ли месть и упрямство тысяч жизней мирный жителей, поверивших и проглотивших случившееся нападение норманнов? Но норманнов не было - были наёмники, соблазнившиеся золотом и не знающие, насколько коварен их правитель. А если Артани настолько глупы, что готовы противопоставить себя Динасу, что они сделают? Где смогут найти подмогу?

Войска короля пришли на помощь. Армию привёл Динас – освободитель Ромейна. Сумасшедший князь, садист и психопат, не понимающий глубины безумия, насилующий безропотного брата. Потому что за любое сопротивление, плохое поведение, - говорил монстр, – Страдают мать и сестра.

- Веди себя хорошо, - повторял он, - Веди себя хорошо, не зли меня...

И Роман не злил, ибо разум Артани помутился, не выдержав не пыток и истязания, но предательства, окутавшего Ромейн, лжи, распространяющейся вокруг протухшим ядом. Не выдержал стука топоров и слов лекаря, роняющего слёзы, верившего, что изверги-норманны, не пощадив защитников замка, угнали женщин в плен. Они и были в плену изверга, томились в подвале, пока на поверхности продолжалась жизнь и стучали топоры, отстраивая замок...

Тук... Тук... Тук...

Нет спасения... Тук... Нет надежды... Тук... Злодеяния творятся ежечасно, и солнце не сходит с ума от отчаяния, а продолжает светить, каждое утро вставая на горизонте, чтобы равно пролить свой свет добру и злу... Тук... Преступления зарастают травой забвения... Тук... И никто не вспоминает, на чьих костях растёт трава... Тук... Негодяи разгуливают на свободе и творят злодеяния - буднично и легко... Тук... В любой момент может случиться всё, а в бытие нет великой тайны, ибо жизнь обрывается легче сломанного колоска, и падают на землю, рассыпаясь, зёрна человеческих страстей и забот, остаются лежать в могилах кости, а топоры стучат, стучат, и строятся дома, рождаются дети, женятся, живут, умирают... Топоры продолжают стучать.

Роман погрузился в темноту. В этой темноте не было просвета, стона и плача, зубовного скрежета - лишь спасительная темнота, пустота прострации; разум отторгал реальность, не мог воспринимать, всё сливалось в один хоровод мелькающих событий, безликих лиц...

Ворона раздражался, заставляя Романа есть кашу. Роман послушно открывал рот, а каша стекала по подбородку, и Роман не видел смысла её вытирать. Ворона вытирал сам - тщательно, без следа брезгливости. Он ухаживал за ним, мыл, кормил, переодевал, рассказывал о своих планах, водил гулять и носил на руках, не в силах расстаться со своей драгоценной куклой. А по ночам давал волю мерзкой похоти и отвратительной изобретательной фантазии, потерявшей сдерживающие тормоза.

Кто из них был более безумен? Безумие Романа пришло в криках Арлессы, рвущей на себе волосы, умоляющей не трогать брата. В проклятиях матери, желающей вырвать собственные глаза, чтобы они не видели злодеяний, и если бы она могла, придушила бы его своими руками. Но если осталась в Динасе капля человеческого, а не звериного, и если не боится он людей - пусть побоится бога, но не оскверняет брата. Динасу гореть и мучиться в аду, но пусть не затягивает туда брата, ибо чем заслужил Роман подобное насилие и унижение? Разве не был он единственной доброй душой, протянувшей руку змее - не знающий, что змеи ядовиты и опасны, что жалят смертельно и больно.

Безумие Романа родилось в стуке топоров, в мерзких шепотках, звуке снимаемой одежды, в омерзительных прикосновениях, чёрном кощунстве насилия, свершившемся прежде, чем засохла на ступенях человеческая и звериная кровь. Прежде, чем застыли не омытые тела отца и брата, и равнодушная лопата разбила мёрзлую землю, выкапывая погребальную выгребную яму, чтобы скидать трупы воедино, друг на друга, не делая различий между защитниками замка и наёмниками. Их засыпали вместе, и никто не воткнул крест, не было погребальных костров, не было звона колоколов, только стук безжалостных топоров, поющих о том, что жизнь продолжается.