Он обыгрывал на пляжном берегу подряд всех дилетантов, так как сам официально играл по первой категории. «По первой категории» он делал вообще все, за что всерьез брался. Это не мешало, однако, жене числить его в «растяпах». Мужская реакция на те разгромные выигрыши была нередко одной и той же:

— Но самый блестящий ваш выигрыш — это, бесспорно, ваша жена!

Так потерпевшие сглаживали свои провалы. А женщины начинали при этом пленяться спокойствием моря или, наоборот, его возбужденностью.

Поскольку Гриша плавать не умел, жена на его купаниях не настаивала и даже удерживала его: не хотелось, чтобы ее супруг барахтался возле берега в окружении горластых детей и мам. Случалось, он купался в ее отсутствии… И даже куролесил в воде с мальчишками, от которых порой мало чем отличался. Узнав об этих забавах, она вскричала: «И это доктор физикоматематических наук? Бывший заместитель руководителя засекреченной научной лаборатории? Нынешний программист-электронщик?.. Можно сказать, при всех садится на мель!»

О приставаниях на воде она мужа неукоснительно информировала.

— Я бы обиделся, если б оказалось иначе. — И никаких ревнивых, взбудораженных уточнений! — Я уверен, что ты активно применяешь защиту.

— Если муж-растяпа не применяет ее…

— Ошибаешься! Я сегодня применил защиту прославленного шахматиста Нимцовича и наступление в духе молодого Капабланки. Хотя и не на их уровне… Но партию выиграл!

Так он отделывался, шутил. А Белла раздражалась совсем не на шутку:

— Главная выигранная тобою партия — это партия, которую согласилась тебе составить я! Даже в пух и прах разгромленные тобою признают это.

— Само собой! И я признаю.

Само собой… И верность тоже «само собой». Все же надо было ей хоть разок его припугнуть! Но на благую результативность устрашения легендарная бабушка советовала ей никогда не рассчитывать.

Когда ее спрашивали: «Вы работаете?», Белла с достоинством отвечала: «А как же… Помощницей профессора-киноведа!» Значиться в безработных был не ее удел.

Мужу она говорила иное:

— Там я помогала больным и немощным всего города, а здесь вожу в коляске одну одинокую беспомощность, немощь…

— Ты же сама его выбрала. За мощь интеллекта!

— Но он ко мне пристает.

На самом деле, он приставал к ней с разговорами о киноискусстве.

В первый день знакомства он сказал, что Белла напоминает ему зрелую Симону Синьере, не преминув сообщить, что подлинная фамилия Симоны — Каминкер. Евреям свойственно подчеркивать принадлежность знаменитостей к их национальности и даже причислять к ней представителей других народов, если они того заслуживают. Профессор делал это с упоением… Ему не хватало Стенли Крамера, Стивена Спилберга и Элизабет Тэйлор — он отыскивал еврейские корни и у отцов итальянского неореализма. И, безусловно, у Эйзенштейна, что было спорно. Через неделю профессор обнаружил в Белле сходство со зрелой Софи Лорен. И в первом и во втором случае он имел в виду возрастную зрелость. Но в принципе сравнения выглядели несколько странно, ибо у Симоны не было ни малейшего сходства с Софи.

— Мне чудится обобщенный внутренний образ!

Согласно профессорскому возрасту, ему уже многое чудилось… В частности, киноведу чудилось, что Федерико Феллини, прочитав его книгу «Советский кинематограф на новом этапе», воспользовался некоторыми его «идеями и открытиями».

— Но каким образом ваша книга к нему попала?

— Я ее собственноручно вручил… Федерико приехал в Москву на Международный кинофестиваль со своим шедевром «Восемь с половиной» — и получил положенную ему награду. Когда он благодарил жюри и московских зрителей, я умудрился взбежать на сцену — ловкий еще был! — и протянуть мой труд. Мне почудилось, что он этого ждал…

— Но как ему удалось ваш труд прочитать? Разве Феллини владел русским?

— Если Толстой пытался проникнуть в иврит, чтобы постичь Тору, почему Феллини не мог познакомиться с русским языком? — Он не сказал «чтобы прочитать мою книгу», но в подтексте это подразумевалось. Может, он имел в виду свой труд в числе других сочинений о советском киноискусстве? — Феллини сказал мне на чистом русском: «Спасибо!», а Мазина, стоявшая рядом, сказала: «Большое спасибо!». Так что есть некие основания предполагать…

Называя себя помощницей профессора, Белла не только не преувеличивала свое значение в жизни его, но даже преуменьшала. В сущности, она вовсе не «метапелила», а руководила профессором-киноведом: в какой парк отправиться, какую газету читать, какие киноканалы предпочтительнее смотреть. И к каким периодам длинного существования профессорского воспоминательно возвращаться… Она возила киноведа в кресле, потому что у него отнялись ноги — те самые, которые когда-то взбежали на сцену и подскочили к Феллини.

Она его возила, а он по дороге делился своими прозрениями и идеями, иные из коих, по его догадке, пригодились Феллини. Которого он в дальнейшем панибратски именовал Федерико.

— А почему вы сами-то не воспользовались своими идеями? Не воплотили их на экране? — наивно полюбопытствовала Белла, далекая от киноискусства.

— В связи с вашим вопросом, позволю себе рассказать анекдот… Тонет человек. А еврей бегает по берегу и дает советы: «Хватайте его за плечи! Подныривайте под него… И на поверхность выталкивайте, на поверхность!» Кто-то ему самому советует: «Рабинович, если вы так хорошо умеете плавать, прыгайте и тоже спасайте!» — «Я не умею плавать, — отвечает еврей. — Я понимаю плавать». Вот такая смешная история. И я тоже не умею создавать фильмы, но понимаю, как нужно их создавать.

— И мой муж не умеет плавать, — зачем-то оповестила Белла. — Такой растяпа!

Факты и случаи из истории семьи своей всегда были у нее на подхвате.

— Или еще пример из жизни, — продолжал размышлять киновед. — Белинский был выдающимся критиком, гениев поучал, а сам сочинил пьесу, которую ни один театр не взялся ставить. Понимать и уметь — не одно и то же.

Он был напичкан хрестоматийными фактами и примерами. Белла запоминала и повторяла иные из его рассуждений, искренне веря, что они принадлежат ей. Иногда киновед предавался и грешным воспоминаниям:

— Преподавать на актерском факультете не довелось. И хорошо… Зато довелось испытать лирические отношения со студентками того факультета. Преподавай я у них, это бы оказалось запретным, этически недопустимым. Не называю имен… Это не по-мужски! Ибо те имена имениты… Простите, Белла, за тавтологию!

— Он рисуется… Живописует свои донжуанские подвиги, — известила она супруга.

— Ну, все это в прошлом. Я бы тоже перед тобой рисовался, — преспокойно констатировал он.

Одевался профессор так, будто Белла по утрам катила его в институт и ему вот-вот предстояло взойти на киноведческую трибуну: он неизменно был в костюме, перешитом под модный, в накрахмаленной, безупречно белоснежной рубашке с опустившей крылья бабочкой.

— Наряжается, чтобы понравиться…

Белла, хоть и теряла надежду, но еще пыталась пробудить в муже ревнивые подозрения.

— Я бы тоже ради тебя наряжался.

Он беззаветно ей верил. И Белла сама неосмотрительно дала ему на то основания.

Случилось, что колеса профессорского кресла застряли, запутались между камнями, забуксовали в песке. Белла терпеть не могла ситуаций, в которых выглядела смешно или беспомощно. На ее борения с песком и камнями обратила внимание женщина, как говорится, проходившая мимо.

— Давайте-ка я… — произнесла она по-русски, поняв, что метапелить могут в основном только ее землячки. Взглянула на Беллу вблизи и застыла в оторопелости. Даже уронила сумку, распухшую от продуктов. У сумки во чреве звякнуло что-то стеклянное, но женщина ее не подняла. Зато еще выше подняла голову… — Это вы, Белла Арнольдовна?!

— Это я, — механически, не прекращая туда-сюда дергать коляску, ответила Белла.

— Боже, как мне повезло… здесь вас увидеть! Не верю глазам… Вы же спасли моего мужа! Помните? — Белла в своей прежней жизни стольких спасала, что упомнить всех спасенных попросту не могла. Но механическим кивком подтвердила, что помнит. — У него, у мужа моего, начиналась гангрена. Вы приняли меня сразу, без очереди. Никогда не забуду! Вышли мне навстречу из кабинета, когда вам доложили. Не забуду и вашу любезную секретаршу… — «Доложили», «секретарша», «вышли из кабинета»… Эти слова вернули Беллу в невозвратную, неповторимую пору. — Вы направили нас с мужем в Киев, в медицинский Центр. Помните? Договорились, чтобы и там тоже вне очереди… Я молюсь за вас чуть ли не ежедневно! Не удивляйтесь… Почти каждый день!