— Помню, — нахмурился Алейников. — Был такой. Но лично не встречались.

— Он уже несколько лет в федеральном розыске. Еще за ставропольские дела. И таится где-то змеей подколодной, сука такая… И еще — агентурную информацию получили. Хромой вроде решил двигать из Грузии в родные края.

— Ха, — всплеснул руками Алейников. — Сам Султан Даудов. Вот бы кого увидеть.

— Что он тут забыл — не понимаю.

— Главное, мы его не забыли, — с угрозой произнес Алейников.

Ваха вжал приклад автомата в плечо, тщательно прицелился, мягко, как учили, потянул спусковой крючок.

— Пу! — крикнул он.

Ваха всегда наслаждался ощущением, когда отдача вдавливает приклад в плечо — мягко, ласково. А потом вылетает посланная твоим пальцем смерть. И высшее наслаждение, когда она находит свою цель и враг падает, захлебываясь кровью. Это не сравнимо ни с чем! Патронов на его век хватит. И врагов тоже.

— Пу! — еще раз воскликнул он, досадуя на то, что хозяин запретил палить и после нажатия на спусковой крючок не бьет по ушам гром выстрела.

Он обхватил автомат за ствол, поудобнее уселся на проржавелой, вросшей глубоко в землю, прикрытой холщовой тряпкой кабине трактора и томно потянулся. Сегодня было жарковато, но деревья дарили благословенную тень. И в холодной речке, питаемой бьющими из недр ключами, охлаждались две пластмассовые бутылки с очаковским пивом, которые сегодня с утра купили в станице по пятьдесят рублей. Джохар как раз отправился за одной из них.

Ваха жадно сглотнул, предвкушая, как сейчас пиво потечет по его губам, как польется в рот. Это хорошо. Но могло быть еще лучше, если бы… Ох, лучше не думать… Все дело в том, что жизнь полосатая. То хорошо, то плохо. Например, еще пару дней назад Ваха был вполне доволен жизнью. А перед этим было совсем плохо, так что думал — не выжить.

На его лоб легла тень, когда он вспомнил события, уже ставшие страшным прошлым. Никто не верил, что русские отважатся на вторую чеченскую кампанию. Не верили даже тогда, когда Басаев с Хаттабом ринулись на Дагестан, а потом откатились, неся серьезные потери. Не верили, и когда русские самолеты бомбили лагеря воинов ислама. Но русские колонны перешли границу, и Ваха ощутил, что привычный мир закачался, как при землетрясении, и по нему змейками поползли трещины. Ваха вовсе не обладал несгибаемой волей, достойной истинного воина ислама. И ему больше нравилось стрелять самому, чем сидеть под канонадой с заложенными ушами и с ужасом видеть, как местность ровняют установки залпового огня «Град», а 152-миллиметровые орудия сносят с шоссе, как будто те бумажные, грузовики с боевиками.

Ох как было жутко. И обидно! Ведь он привык ощущать себя с братьями по вере хозяевами жизни. И вот настала пора почувствовать, каково это — быть загнанной дичью. На этот раз русские взялись за дело методично, с размахом, и, кажется, не собирались отступать.

Федералы без труда заняли равнинную часть Чечни, легко разнеся в пыль все укрепления, которые строились на протяжении последних лет, и привычно завязли сначала в Грозном, а потом в Аргунском ущелье, охаживая время от времени его склоны вакуумными бомбами. Мужчины ушли в горы, опасаясь, что русские поступят так, как поступили бы они на их месте — будут жестоко добивать врага. Но иваны в очередной раз показали свою слабость. Никаких репрессий не последовало Зато была принародно объявлена амнистия. И перед тем, как уходить из Чечни, Хромой построил своих людей и вывел из строя несколько человек, среди которых был и Ваха. У Вахи засосало под ложечкой, когда хозяин ткнул в него кривым длинным пальцем. За этим жестом могло последовать что угодно — удары палками за нарушение дисциплины или даже расстрел. Но хозяин просто сказал:

— На вас у русских нет доказательств. Вы спускаетесь с гор, идете в милицию. Говорите, что раскаялись и хотите жить мирно. Вам будут задавать вопросы, но это не страшно. Потом вас отпустят И вы будете ждать своего часа.

— Какого часа? — не понял Ваха. Он вообще многие вещи понимал плохо.

— Ночи святых ножей, когда мы будем резать русских, как скот!

— Мы поняли, — поспешно кивнул друг Джохар, стоявший рядом с Вахой.

Хромой неторопливо, постукивая ладонью по деревянной кобуре со «стечкиным», прошелся перед своими бойцами, остановился перед Вахой, внимательно посмотрел на него и произнес:

— Будешь ждать, чтобы по первому зову снова взять оружие, Ваха. Ты меня хорошо понимаешь?

— Да, да, — подобострастно закивал тот, пытаясь выдержать тяжелый взгляд Хромого.

— Если с головой у тебя будет не в порядке и ты забудешь о своем долге, я вылечу твою голову… Отрезав ее…

Ваха сглотнул. Он слишком хорошо знал Хромого и не сомневался в его словах.

Все получилось как по писаному. По телевизору показали несколько воинов ислама, которые спустились с гор, были паспортизированы и отпущены на свободу. «Чечня возвращается к мирной жизни», — вещали по телевизору. А Вахе было смешно. Он вспоминал слова Хромого и знал, что Чечня просто затаилась, чтобы резать врага, когда тот расслабится.

— Ночь святых ножей, — повторял он про себя как заклинание. Но вот незадача — чем дальше, тем меньше ему хотелось, чтобы эта ночь наступила Ведь устроился он в новой жизни очень даже неплохо.

Никаких компрометирующих материалов у следственных органов на него не было. После проверки и недолгого пребывания в камере он получил ненавистный российский паспорт. Ему сохранили жизнь. Он вернулся домой, в станицу Ереминскую, и застал ее нетронутой войной — на улицы не упал ни один снаряд. Артиллерия федеральных сил лишь слегка поработала к северу от станицы по укреплениям исламского полка.

В станицу стали возвращаться жители. Русские вновь провели туда электричество, и зажглись лампочки, там восстанавливали телефонную связь и водопровод — вещи, о которых в Чечне в последние годы стали забывать. А еще они вновь отстраивали школы, от которых, как говорил Хромой, один вред — ведь мусульманину надлежит изучать только Коран, лишние знания лишь смущают ум правоверного и сеют зерна сомнения, с чем Ваха был полностью согласен. Сам он знал свой автомат, умел считать деньги и пасти скот и не хотел больше ничего.

Жизнь входила в свою колею. Люди, правда, жили тяжело. Еще при Дудаеве началось скатывание в натуральное хозяйство, когда люди занимаются не торговлей, а обменом одних вещей на другие — запчастей к машине на мясо, сена на бензин, керосина на хлеб. Денег в ходу почти не было. Они водились лишь у избранных. Сам Ваха никогда не был хозяином и не рассчитывал им стать, но готов был служить любому хозяину, лишь бы хорошо кормили и давали деньги, лучше доллары, потому что они не падают в цене и с ними можно жить хоть в Москве, хоть в Турции.

Вернувшись домой, Ваха быстро сориентировался и пристроился к бизнесу, которым занимался и до того проклятого дагестанского похода, — производству бензина. И опять очутился на мини-заводе.

Мини-завод — эдакий большой самогонный аппарат, в котором перегоняется в бензин нефть, — может обслуживать один человек. А с полученного продукта, если не связываться с транспортировкой за пределы республики и с розничной реализацией, а сбыть его на ближайшей узловой станции — навар за одни только сутки получается больше тысячи долларов. Естественно, львиная доля уходит на взятки, на дело освобождения чеченского народа, но того, что остается, хватает на безбедную жизнь и хозяину, и работникам.

Поскольку Ваха раньше имел дело с бензином, да еще неплохо зарекомендовал себя у Хромого, его и Джохара нанял хозяин нескольких подобных «производств». В обязанности, помимо обеспечения производственного процесса, входила охрана объекта. Работа — не бей лежачего. Бензовоз подъезжает, хозяин забирает мутный зеленый бензин, который потом продается в Дагестане и Чечне — дальше не идет из-за безобразно низкого качества, и в этом бизнесе завязаны и милиция, и военные. Всем нужны деньги. Все хотят иметь в этой жизни свой навар…