— Ты чего-то не догоняешь, моджахед ты наш разлюбезный, — произнес Алейников. — А я тебе объясню. Ты не местный. Ты чужой. Никто тебя не хватится. Никто о тебе узнавать не будет. Никто обмен не предложит. Тебя использовали, и теперь ты никому не нужен. Ты знаешь, как поступают с наемниками?

— Я не боюсь смерти. Это вы, жалкие псы, боитесь смерти. У вас сердца женщин, а не мужчин.

— Не боишься смерти? А ты знаешь, что такое собачья смерть? Когда мусульманин гибнет не от пули, а от петли. А потом мусульманину отрезают голову.

Моджахед уставился в землю.

— Потом мусульманину вспарывают живот. И бросают на съедение собакам. А знаешь, что такие мусульмане не попадают в рай…

Алейников умел общаться с подобной публикой. Он научился ее убеждать… Не прошло и четверти часа, как моджахед начал говорить.

— Зачем Хромой вернулся? — спросил начальник криминалки.

— Он не говорил. Он дал денег. Обещал больше денег. Он много чего обещал.

— И что, выполнял свои многочисленные обещания?

— Махмуд заставил бы выполнить….

— И чего ты, Махмуд, собирался дальше делать?

— Ушел бы с ним… В Турцию.

— Сам-то откуда?

— Из Киргизии.

— Не любят вашего брата там?

— Ничего. Пройдет время, мы и там свое возьмем… Мы везде возьмем свое.

— Нет, не удастся… Где сам Хромой?

— Я не знаю. Он нас оставил. У него дела. У него здесь много дел.

— Ну да. Посетить могилы предков. Вопросов было много. Моджахед продолжал врать. Но врал он плохо.

Наконец с ним закончили беседу и усадили в «Урал».

— Поехали…

Утро все изменило. Рассвет обычно все ставит на свои места. И раскладка была уже другая. Даташ-юрт блокировали тремя бронетранспортерами внутренних войск. Все ходы и выходы перекрыли. Предстояла кавказско-русская народная забава под названием зачистка.

— Просматриваем бегло дома. Особенное внимание тому сектору, откуда велся обстрел, — инструктировал Алейников своих подчиненных, оперов, собровцев и взвод спецназа внутренних войск. — Оружие вряд ли найдем — хоронят его здесь умело. Всех, у кого документы хоть немного не в порядке, — за шкирман. И вообще, задерживаем людей на любых основаниях…

Душманы научились прятать оружие так, что его нелегко отыскать даже с помощью специально натасканных собак и металлоискателей. Но иногда везет. Неделю назад на зачистке накрыли небольшой склад — три автомата и пять цинков с патронами. И чем больше народу выдернешь в отдел после зачистки, тем больше шансов скачать какую-то полезную информацию.

Алейников мрачно посмотрел на село, которое будто вымерло — жители схоронились по своим домам. Он терпеть не мог эти мероприятия, когда идешь по лезвию бритвы, где с одной стороны граната или пуля душмана, а с другой — прокурорские работники с кодексом, как с топором, страшно озабоченные соблюдением прав бандитствующих чеченских обывателей. И все это под улюлюканье журналистов и европейских комиссий по борьбе с геноцидом. То ли дело адресная ювелирная работа, когда знаешь, кого и где брать…

— Начали. — Алейников дал отмашку.

Загудели двигатели, машины двинулись вперед, будто сжимая с двух сторон село в клещи.

Алейников сидел в медленно движущемся «уазике» как на иголках. Ему не нравилась тишина в селе. Он знал, что в этом ваххабитском заповеднике им не дадут работать спокойно. Что-то здесь приготовили непрошеным гостям…

Опасения его оправдались достаточно быстро. Стоило бронетехнике проехать с сотню метров по селу, как отовсюду начали стекаться женщины. Они двигались целенаправленно, перекрывали дорогу, и на их лицах читалась отчаянная решимость.

— Мы мирные люди! — послышались визгливые голоса.

— Зачем приехали?!

— От бандитов житья не было! Военные такие же бандиты!!!

Людской поток запрудил улицу. Техника, естественно, встала. Начинался привычный концерт.

— Вот шалавы мерзкие! — в сердцах воскликнул Мелкий брат.

— Засадный полк. Боевая сила душманов, — усмехнулся Алейников.

Женщины в Чечне были достаточно серьезной силой у бандитов, относящихся к ним как к бессловесному скоту. Это тянулось еще с первой чеченской войны, когда эти рвущие на себе космы, визжащие ведьмы, за которыми маячили собранные угрюмые бородачи, останавливали своими телами танковые колонны. Так и пошло с той поры — стоит выехать на любое мероприятие в город, поселок, на рынок — тут же скликается эта женская боевая сила. Они отбивают задержанных, ложатся на пути бронетехники. Из-за таких живых щитов удобно стрелять из автомата, потому что душман знает, что русский солдат воспитан как защитник, а не убийца, и женщин он не тронет. И не будет стрелять в ответ, принимая на грудь пули. А если и ответит, а еще лучше кого-то убьет, так для бандита это праздник. Как же! Оккупанты открыли стрельбу по мирным жителям! Где прокуратура. Совет Европы, мировая общественность и трибунал в Гааге?!

Алейников вылез из кабины «уазика». Оглядел толпу. Здесь были молодые и пожилые женщины, одетые в длинные платья, затянутые в платки. Их мозолистые ладони привыкли к тяжелой работе. Одна держала на руках ребенка. Другие сжимали сухие кулаки. И в глазах была какая-то противоестественная решимость…

Ну конечно же, вон за женщинами маячит пара мужчин. Куда без них, вдохновителей?! Алейников кивнул собровцам, спрыгнувшим с брони остановившегося сзади БТРа:

— Взять тех уродов!

Двое бойцов послушно рванулись в толпу, уверенно ввинтились в нее, орудуя локтями и прикладами, сопровождаемые истошным визгом, сумели схватить одного из бородачей, прижали его щекой к броне БТРа, заломали руки, защелкнули наручники.

Толпа загудела, визги стали еще истошнее:

— Вон!

— Гестапо!

— Уходите!

Толпа надвинулась.

Алейников смотрел на эту толпу спокойно. Он немало повидал таких толп на своем веку. И отлично знал, что личность в них теряется. Толпа — это своеобразный единый организм, стремящийся разрядить свою хлещущую через край энергию, переработать ее в агрессию и разрушение… Но он знал и слабости толпы. Шагнув вперед, он резко взметнул руку и гаркнул со всей мочи:

— А ну тихо!

Окрик на некоторое время возымел свое действие.

— Здесь проводятся оперативно-профилактические мероприятия силами подразделений МВД России. В случае воспрепятствования их проведению я имею полное право применить силу…

— Ты кто такой?

— Фашист!

— Отдай Ахмата!

Толпа, замешкавшаяся на миг, снова приобрела единую целеустремленность и хлынула вперед.

Алейников едва успел уклониться от полетевшего в него камня. Камень стукнулся в борт БТРа. Нахмурившись и сжав губы в тонкую нить, начальник криминалки кивнул собровцу. Тот лениво выступил вперед и выпустил очередь чуть выше голов женщин. Другой собровец угостил пинком вырвавшуюся вперед особенно горластую чеченку.

Толпа отхлынула. Одержимость жаждой разрушения в толпе очень быстро перерастает в ужас и панику, и тогда толпа распадается. Но сейчас она балансировала на грани страха и агрессии. Начался обычный базар:

— Управы нет, да?

— Напишем…

— Ты кто такой?

— Кто я? — усмехнулся Алейников, поправляя автомат. В отутюженном камуфляже, рослый, массивный, с грубым волевым лицом, с кобурой на боку, в которой устроился «стечкин», он очень напоминал натасканного пса войны и был сейчас в глазах собравшихся олицетворением той мощной силы, которая пришла с севера и перекорежила устоявшийся здесь бандитский мирок. От этого русского веяло спокойной уверенностью в своей силе и правоте. — Я не скрываю. Подполковник Алейников. Начальник криминальной милиции Нижнетеречного района. Запомнили?

Гомон стал тише. В этом селе половина жителей перебывала в ополчении и в разных бандах, и здесь отлично знали героев этой войны, как с одной, так и с другой стороны. А слава о бывшем заместителе командира СОБРа Алейникове еще с первой войны разнеслась по всему району. И случай трехгодичной давности в станице Левобережной все помнили отлично. Тогда во время проведения операции сложилась примерно такая же ситуация, вот только толпа была побольше и поагрессивнее, и она сумела засосать в себя сотрудника патрульной службы, которого едва не разорвали на части. Тогда собровец недолго думая пальнул в толпу из подствольника. У парня заклинило в голове, позже его перевели в другое подразделение, поскольку психов в СОБРе не держат. Но этот случай сыграл им на руку — подопечные Алейникова и он сам заработали репутацию отмороженных, с которыми бодаться — себе дороже.