— Они сменами работают, — продолжил Фофа. — Обычно одна-две машины. Клиентуру свою хорошо знают, так что даже напрягаться не надо, чтобы деньги собрать. Но бывает и кулаками поработать приходится.

— Фофа, это все известно. Конкретнее.

— Я знаю командира одной группы. Он погоняло, такое имеет — Пробитый.

— Пробитый… Что-то знакомое.

— Бывший прапорщик-мариман. На каких-то учениях болванкой ему по чайнику звездануло. Он, видать, и до этого головой не особенно силен был, а тут вообще крышу снесло. С ним из братанов никто не связывается. Поговаривают, он Лома завалил.

— Это в Приморском районе?

— Да.

— А за что?

— Вроде Лом ему что-то поперек сказал, оскорбил. А Пробитый стерпит, сразу в драку не кинется. Просто пообещает завалить. И завалит. Лома после этого разговора никто не видел.

— Даже так.

— Ну да. Пробитый в Сибири промышлял, здесь где-то пару лет. Чокнутый на оружии. Стреляет с двух рук по-македонски. Корейцу он какие-то услуги оказывал.

— Завалил кого из конкурентов?

— Я не знаю. Возможно, и так. Кореец его уважает.

— А чего тогда на трассу посадил?

— Не знаю. Это их дела.

— Когда они выставляются? — Ушаков вынул записную книжку и сделал в ней отметки. Блокнот в кармане — главное оружие опера.

— Вот, — Фофа вынул мятую бумажку и старательно разгладил ее. — Тут все. Номера их машин. Люди, кого они обувают. Если взять эту бригаду, ниточка к Ломоносову потянется.

Ушаков прочитал ее и сунул в карман.

— Вообще, братва Корейца распустилась, — покачал головой Фофа. — Житья от них нет. Чего хотят, то и делают. Распустили вы их.

— Не мы, — раздраженно бросил Ушаков.

— Правильно, коллеги ваши. УБОП… Вон у Гурина с Корейцем какая-то любовь непонятная.

— Какая?

У Гурина, как начальника отдела по бандитизму УБОПа, в сейфе лежало наблюдательное дело на группу Корейца.

— А черт знает, — пожал плечами Фофа. — Вообще, ваши коллеги… — Он только покачал головой.

— Не любишь УБОП? — усмехнулся Ушаков.

— А кто его любит? С розыском все понятно — и задержит опер, и морду в сердцах набьет, но как-то понятно: вот мы, вот вы. И взаимоуважение присутствует. А они…

— Что?

— Ваш УБОП — как братва отмороженная работает. Считай, еще одна бригада объявилась. У них свой интерес.

— Какой такой интерес?

— Вам лучше знать…

Ушаков усмехнулся. Как бы это узнать?

Глушко вернулся ночью. Самолет из Мюнхена опоздал на два часа из-за погодных условий — Полесск прикрыл одеялом плотный туман, который только что начал развеиваться, но так и не развеялся до конца.

— Здравствуй, дорогой, — проворковала Инесса, целуя мужа и видя, что тот злой, как черт.

Он буркнул что-то неопределенное, кивнул ей и прошел в комнату. За ним борцовского вида шофер занес два больших чемодана — бывший гоп-стопник Глушак теперь не выезжал даже на два дня, не прихватив с собой три костюма, груду рубашек, бабочек и галстуков.

— Свободен, — кивнул он шоферу.

Тот попрощался и вышел, предварительно жадным взором окинув Инессу, которая с пониманием усмехнулась — она давно уже привыкла, что кобели кидают на нее именно такие взгляды.

— Как слетал? — спросила она, присаживаясь напротив мужа.

Он сорвал с шеи опостылевший галстук. Посмотрел на нее, как на незнакомого человека. От него пахло виски, но он не был пьян. Потом взор его прояснился.

— Отлично. Прекрасно, — саркастически произнес он. — Мы в дерьме. И знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что кое-кто нам очень хорошо подгадил.

— Ты насчет тех краденых денег?

— Да. Я видел Марка. Он обещал кое-что узнать…

— Откуда Марк там, в Мюнхене, может что-то узнать о том, кто вас обманул здесь?

— Может.

— Как?

— Не твое дело, — вдруг рявкнул он.

— А где мое дело? — не обращая внимания на его тон, невозмутимо спросила Инесса.

— Я знаю, где твое место…

— И где?

— В маникюрном салоне… И в «Афродите».

— Как ты можешь?

— Что, я не знаю, о чем ты мечтаешь? — Он яростно посмотрел на нее. — Ты мечтаешь влезть в бизнес и чуток порулить. Ты думаешь, у тебя, овцы, получится.

«Да не хуже, чем у тебя», — подумала она, но вслух ничего не сказала.

— Пока я жив — этого не будет, — резко бросил он, встал, подошел к чемодану, открыл и начал рыться в нем. — И заткнись…

— Я вообще молчу. Говоришь только ты, — все так же спокойно произнесла она, с ненавистью глядя ему в спину. Потом взяла себя в руки, подошла к нему, провела пальцами по его шее, что-то заворковала. Обычно после этого он размякал, но тут просто оттолкнул ее.

— Отстань. Я устал.

Он вытащил папку с ксерокопиями бумаг, распечатками, ярким увесистым проспектом какой-то фирмы, прошел в кабинет и положил ее в сейф.

На следующее утро он проснулся в семь часов — бодрый и полный энергии, будто проспал не четыре часа, а все десять. Чисто выбрился и, возбужденный, на что-то нацелившийся, отправился вершить свои дела в город. А дел за пять дней отсутствия накопилось немало. Таможня тормознула фуру с сигаретами, и надо было разбираться. Да еще оптовики задерживали оплату за поставленный товар. Тут надо было давить нещадно, используя богатый силовой инструментарий, которым он обладал, благо немало подкармливал братанов, готовых биться за его благосостояние. Были и еще кое-какие дела. Одно из них весьма деликатное.

Приехал он домой к одиннадцати вечера. И был почти такой же злой, как вчера, и на Инессу смотрел, как чекист на капиталиста. Она почуяла что-то неладное.

— Ну, что у нас плохого? — фразой из мультфильма встретила она его.

— Ты, — он схватил ее за руку и сжал так, что, казалось, раздавит тонкую кость. — Ты — подзаборная шлюха!

— Отпусти, мне больно! — воскликнула она. Он смотрел на нее, будто хотел тут же и придавить. Глаза его наливались тяжелой яростью гориллы, завидевшей врага. Она видела, что ему хочется с размаху влепить горильей лапой ей по лицу, снести к чертям челюсть.

— Мне больно, дурак! — С неожиданной силой она вырвала свою руку из его лапы, подумав, что от его корявых жестких пальцев наверняка останутся приличные синяки.

Он прошел в комнату, с размаху плюхнулся в глубокое, обволакивающее кресло, бросил на ковер «дипломат», вытянул устало ноги. И произнес утвердительно:

— Ты просто шлюха!

— Почему ты меня оскорбляешь? — решила она сыграть обиженную невинность, лихорадочно размышляя, какие из ее похождений выплыли на свет божий в этот раз.

— Я надрываюсь в Германии, подставляю свою шкуру, чтобы ты могла таскать брюлики, ездить на «Тойоте» и греть жопу в соляриях, а ты мне наставляешь рога.

— Ты что говоришь? Какие рога?!

— И рога наставляешь с моим же корешем, — не слушая ее возражений, продолжил он. — Что же за проститутки вокруг все! Никому нельзя верить. Только себе… Только себе…

— Ты говоришь чушь!

— Да? — удивленно посмотрел он на нее, и она увидела, что на него вновь накатывает схлынувшая было волна ярости. — Ты что думаешь, Глушак — лох? Я лох, да?

— Никто этого не думает. Только тебе наговорили что-то на меня.

— А это что? — Он потянулся к «дипломату», открыл его и извлек из его чрева пачку фотографий. — Это что — фотомонтаж, чудо техники? Или правда?

— Ты… — теперь пришло время ей задыхаться от негодования. — Ты… Ты следил за мной.

— Попросил ребят присмотреть.

— Ах ты… — Она взорвалась. — Ах ты, сволочь!

— Что?

— Ни секунды больше… — Она схватила сумку и бросилась в прихожую, натягивая туфли. — Ноги не будет… Чтобы я еще…

Он несколько озадаченно посмотрел на нее и поинтересовался:

— Ты куда?

— Куда угодно. Хоть на вокзал жить.

— Во, тебе там самое место. За сто рублей отдаваться будешь хачикам.

— Ты… — Она потянулась к замку. Но он схватил ее за плечи, оттащил в комнату, резко толкнул на диван.