Марианна, низко наклонив голову, сидела возле верстака на чурбачке и привычно стучала молотком по железному пруту. Она вздрогнула, почувствовав над собой Шурку, но продолжала стучать.

— Ты где же это была?

— У девчат в общежитии… — И, чтобы переменить разговор, Марианна сказала: — Знаешь, кто-то утащил у нас вчерашнюю заготовку.

В другое время Шурка взбеленилась бы. Но сейчас ей было не до заготовки. Она тихо спросила:

— Ты чего это характер выказываешь? Обиделась?

— Нет.

— Тогда чего же ты? Разве я тебя гоню? Будешь с нами жить.

— Нет, — сказала Марианна. — Не буду.

Пора было начинать работу, а руки у Шурки не слушались. Она судорожно вздохнула, взялась за киянку, а проходящему мимо мастеру так ничего и не сказала о пропаже заготовки. Отвернувшись от Марианны, Шурка загрохала своим деревянным молотком, но через минуту опять положила его.

— Чем уж он так тебе поперек горла стал? — сухо и почти враждебно спросила она, имея в виду Марка. — Он ведь не живого человека зарубил…

Марианна почувствовала явный намек и еще ниже опустила голову.

Но Шурку уже прорвало:

— А ну тебе совсем к шуту! Ты ту паразитку забыть не можешь, на могилу бегаешь, а на меня тебе семь раз наплевать!

…На другой день Шурка собрала Марианну и проводила в общежитие для девчат-одиночек.

— Что получше — запирай, а то голая останешься, — стараясь загладить вчерашний крутой разговор, озабоченно посоветовала она. — Взаймы не давай: тебе при твоем характере обратно не получить.

Шурка дала Марианне еще несколько практических наставлений, потом задержала дыхание и сказала трагически:

— Главное, Марианка, с парнями пока не надо. Не губись!..

Она ушла, а Марианна осталась сидеть над своим сундучком. Потом достала коврик из лоскутков и постелила возле койки. Поставила на тумбочку петушка-копилку, положила гребень, коробку под иголки и нитки и яркий японский веер, купленный Шуркой неизвестно где и зачем.

— Я бы тебе и зеркало большое отдала, да Маркушке не у чего бриться будет, — сказала Шурка, когда собирала Марианну. — А книжки все забирай, они нам ни к чему. Нам читать некогда.

Марианна покончила с устройством и оглянулась. Возле ее койки на окошке цвела герань и раздражающе пахла. Но цветки ее напоминали Марианне детство: у няни Дуни герань была в большом почете.

— Давай паспорт на прописку, — сказала сторожиха. — Есть у тебя паспорт-то? Или ты еще малолетка?

— Есть, конечно, — сказала Марианна.

Она достала из сундучка новенький шершавый паспорт. Получила она его всего полгода назад, и раньше он всегда хранился у Шурки. Поэтому Марианна раскрыла его и сама с любопытством посмотрела на свое изображение, припечатанное штемпелем. Личико было маленькое, косое и непохожее.

— Скажите, а где же все девочки? — спросила она сторожиху.

— Девочки? На халтуре. На станции дрова грузят.

Девчата вернулись только к вечеру. И принялись отмывать керосином смолу, испятнавшею им руки до самого локтя. Запах керосина и еловой смолы на время перебил назойливую герань.

— Тебя Шурка Рыжая выгнала или ты сама ушла? — спросила у Марианны одна из девчат.

— Сама, конечно. Мне там было очень скучно…

— Ну, у нас скучать не будешь, — заметила другая девица, самая видная и независимая, с недевичьим именем Домна. — Мы живем весело. Кстати, с получки десятку гони: складчина будет. А парня приведешь — с него двадцатку.

Тут же девчата пожелали узнать, есть ли у Марианны парень.

— Да я не знаю, — застенчиво сказала та, — кажется, есть.

Над этим «кажется» дружно похохотали, а потом вдруг, как по команде, все стали наряжаться и мастерить прически. Когда стемнело, пришли двое ребят. Один, узкоглазый, но красивый мордвин, молча сел к своей девчонке, и они тихо просидели друг возле друга весь вечер. Зато другой парень полностью взял инициативу. Усадил девчат вокруг себя, достал колоду карт и стал учить всех играть в тысячу.

— Хорошенькая, а вам не сдать? — спросил он у Марианны. — Вы почему такие сердитые?

— Я не сердитая, — сказала Марианна, находясь еще под впечатлением Шуркиных наставлений. — Просто спать хочется…

Парень не унимался.

— Такие молодые, а спать хочете! Могу вам на сон грядущий сказку рассказать. Только давайте познакомимся раньше. Герман Иванович Жуланов. Токарь по одиннадцатому разряду. Гордость производства.

— Черт, трепач! — заметила Домна. — Что пристал? У нее свой парень есть.

Герман поправил на себе серый костюм-тройку и сказал серьезно:

— Очень жаль!

Через час он ушел. Девчата спрятали наряды, легли и заснули как убитые. Лежа под байковым, плохо греющим одеялом, Марианна слышала, как сторожиха выпроваживала из сеней молчаливого мордвина.

К запаху герани и невыветрившегося керосина прибавился еще и сладко-стойкий запах одеколона, оставленный Германом. В окно светил месяц. Северная майская ночь была похожа на день. Слышно было, как возле деревянных свай моста с журчанием крутилась вода.

Напрасно Марианна пыталась убедить себя, что не будет скучать без Шурки. Ей было холодно и горько. И просто необходимо было с кем-нибудь поговорить.

В приоткрытую дверь неслышно вошла сторожихина кошка, черная, с белым носом. Села на Марианнин коврик и стала задней лапой драть за ухом. Марианна тихо поманила ее, и кошка вспрыгнула на койку, замурлыкав у самого Марианниного уха.

Этого оказалось достаточно, чтобы Марианне стало немножко легче: все-таки она была не одна.

Когда Марианна утром проснулась, девчата были уже на ногах и говорили о том, что их вчера на погрузке обсчитали и не записали вагон метровника, который они честно погрузили.

— А, пусть подавится! — заключила Домна в адрес десятника. — Им, шакалам, выпить на что-то надо.

Увидев, что Марианна проснулась, она подошла к ней: — Ты никак плакала? Наплюй! Хватит на помочах жить. Воля дороже всего.

Две черные лошади, одна высокая, другая пониже, гремя железным боталом и высоко подкидывая передние, спутанные ноги, прыгали по мокрой луговине. Маленьким темным комком лежал на земле жеребенок.

Рассвет только наметился, чуть закраснел низкий пушистый ольховник в той стороне, откуда шло утро. Возле черного, обуглившегося пня тлел еле заметный алый уголек. Он, как хищный глазок, то вдруг впыхивал, то исчезал, на минуту покрывшись пеплом. При вспышке видны становились узенькие столбики конского щавеля и черные головки куриной слепоты.

Потом над кустами прочертилась алая полоска зари, и чернота уступила место серому сумерку. Виден стал остов плуга у края пашни и квадрат бороны, уткнувшийся зубьями в землю. Лошади уже не прыгали и не гремели боталом. Упершись в траву передними, спутанными ногами, они стоя досыпали остаток ночи, готовые каждую минуту вскинуть уши и потрясти спутанной жесткой гривой. Все так же недвижно покоился и ушастый жеребенок.

Зорька выкатил прутиком уголек из загасшего костровища, взял его на ладонь и, катая, принялся раздувать. Зажег клочок бересты, и огонек запрыгал белочкой.

— Спишь? — тихо спросил он Марианну.

Она лежала на снятой с колес телеге. Дрогнула от Зорькиного шепота, откинула край козьей шубы и подняла голову. Потом села, поджав под себя теплые со сна ноги.

— Я вот все думаю… — Зорька сосредоточенно глядел на огонь. — Надо тебе расчета добиваться. Не ближнее место сюда каждый раз бегать.

Но Марианна слушала Зорьку как-то рассеянно. Внимание ее было занято нежным заревом, которое вставало за леском. Последние клочки тумана тянулись куда-то вниз, под угор, где пучилось рыжими кочками холодное болото. Большое черемуховое дерево посреди пашни тоже казалось клоком белого тумана.

— Ты слышишь, чего я говорю-то? — нетерпеливо спросил Зорька.

— Слышу, конечно… А сколько сейчас может быть времени?

— Пятый, поди… Не выспалась, так спи еще.