История с переводом брошюры Антона Гики показывает в то же время, как отлично Радищеву были известны русские повременные издания. В том же предисловии он заявляет совершенно категорически: «Мы тем охотнее приняли на себя перевод оной, что по всем обстоятельствам думать должно, что нет еще оной в переводе ни в одном периодическом сочинении, кроме сих листов». Именно эта уверенность и заставила его приняться за перевод. Работу свою он начал в июле 1771 года. Полностью осуществить свое намерение он не успел—перевод, дошедший до нас, обрывается на половине. Причиной, прервавшей дальнейшую работу, явилось опубликование брошюры Гики в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 16 июля того же года. Получив августовскую почту и прочитав «Желание греков», Радищев прекратил свою работу над переводом.
Совершенно несомненно также знакомство Радищева и Ушакова с важнейшими произведениями передовой русской мысли той поры. Есть ряд данных, позволяющих утверждать, что им была известна книга русского философа Якова Козельского «Философические предложения», а также журнал Новикова «Трутень», вынесший коренные вопросы русской жизни, поднятые еще демократическими депутатами в Комиссии на всеобщее обсуждение.
Главное же, что обращает на себя внимание, это общность идейной жизни, общность процессов, происходящих в России, где складывалась идеология русского просвещения, и в лейпцигской колонии русских студентов, где вырабатывал основы своего мировоззрения будущий писатель-революционер. Общность эта состояла в том, что под влиянием потребностей и нужд русского освободительного движения передовые деятели и просветители Козельский и Новиков прежде всего начали критику политической концепции французских энциклопедистов, которая, как уже говорилось выше, легла в основание демагогической политики Екатерины II, взявшей на себя роль просвещенного монарха. В колонии русских студентов, по свидетельству Радищева, Ушаков, идейный руководитель молодых русских свободолюбцев, также начал «учить мыслить» своих товарищей, учить критически относиться к идеям, идущим из Франции, учить оценивать их по заслугам и достоинствам, по тому, как они вооружали и подготавливали человека к исполнению должности гражданина. Именно эта общность—ярчайшее свидетельство глубоких органических связей Радищева с русской жизнью, с передовой русской литературой в период пребывания в Лейпциге.
Что же происходило в России?
Выход в свет Наказа для Комиссии побудил Козельского, депутата Комиссии, приступить к написанию своей книги «Философические предложения». В дни работы Комиссии, в дни, когда все освещалось именем Монтескье, Козельский выступил с «Предложениями», в которых высказал свою, особую точку зрения. В этой своей книге Козельский, блестяще знакомый с философской, социальной, экономической литературой французского просвещения, в противовес екатерининскому Наказу, ориентирующемуся на Монтескье, в случае, когда апеллирует к каким-либо авторитетам из числа французских идеологов, ссылается на Руссо. Но значение книги Козельского прежде всего в том, что она является первым развернутым выступлением русского просветителя с критикой ряда социально-политических доктрин энциклопедистов. С первой же страницы Козельский предупреждает читателя: в этой книге я познакомлю вас с важнейшими достижениями европейской передовой освободительной философии; но не все в этих воззрениях приемлемо для России, не со всем можно согласиться. Поэтому во множестве существенных вопросов Козельский не соглашается со своими французскими предшественниками: или вступает с ними в полемику, или дает новое толкование и объяснение сходных явлений.
Козельский понимал, что предпринимает смелое дело, но политические обстоятельства России и гражданская совесть требовали, раз это было необходимо, выступать и против прославленных авторитетов: «И как в таком случае мнения мои могут показаться отважными, то прежде порицания их прошу рассудить то, что мы часто самыми важными изобретениями одолжены бываем отважным покушениям». В числе многих других возражений Козельский выступает против одной из важнейших просветительских доктрин: освобождение крестьян возможно лишь после просвещения их, когда они «научатся понимать драгоценность свободы». Об этом писала «Энциклопедия», это было мнение Вольтера, эта точка зрения была сформулирована и в получившем премию на конкурсе Вольного экономического общества ответе Беарде де Лабе: «Заставьте людей познать цену свободы; теперь же вследствие своей грубости и невежества крестьяне, быть может,
и сами предпочтут рабство». Соответственно этой просветительской точке зрения Екатерина в Наказе и писала: «Не должно вдруг и через узаконение общее делать великого числа освобожденных». Вот против этого тезиса и выступил Козельский: «Многие люди беспрестанно
говорят, что облегчение делать невыполированному народу в его трудностях предосудительно; я думаю, что некоторые из них говорят сие по незнанию, что выполировать народ иначе нельзя, как через облегчение его трудностей, а другие—по неумеренному самолюбию, что почитают в неумеренном господстве над людьми лучшую для себя пользу».
Так логика исторических событий, потребности общественного движения определили своеобразие складывающегося русского просвещения. Борьба с политическими теориями французского просвещения оказалась одновременно и борьбой против практики русского самодержавия. Выступая против энциклопедистов, депутат Козельский выступил против Наказа Екатерины.
Книга Козельского вышла в 1768 году, в момент работы Комиссии, теоретически вооружая демократических депутатов в их борьбе против демагогической политики Екатерины II. После роспуска Комиссии, в мае 1769 года, на общественное поприще выступил новый деятель, бывший служащий Комиссии, «держатель дневной записки», молодой русский писатель и просветитель Николай Новиков. Лишенный права высказывать свое мнение во время депутатских прений, он решил выступить с защитой русского угнетенного хлебопашца, «питателя», решил подать свой «голос» по важнейшему в условиях крепостнической России крестьянскому вопросу.
Создавая журнал с целью вынести на широкое общественное обсуждение вопросы, поднятые и не решенные Комиссией, Новиков тем самым выступал против намерений Екатерины потушить возникший было пожар. Эта антиправительственная программа подкреплялась и смелыми заявлениями о неблагополучии в государстве просвещенной монархини: напечатанные в «Трутне» десятки статей утверждали, что в судах, воеводствах сидят взяточники и воры, а в деревне хозяйничают распоясавшиеся помещики. Уже все это отчетливо характеризовало воззрения Новикова, далекого от иллюзий насчет характера русского самодержавства. Поэтому, когда Екатерина, разгневанная «жужжанием» «Трутня», прикрикнула на него со страниц «Всякой всячины», Новиков принял вызов и вступил на путь разоблачения так усердно и любовно создаваемой императрицей и ее французскими друзьями легенды о «просвещенной», «мудрой», «человеколюбивой», «справедливой монархине».
Издание Екатериной журнала «Всякая всячина», выступление ее в качестве писателя было исполнением все того же плана демонстрации просвещенного характера ее правления. Екатерина старалась как можно прилежнее исполнить весь комплекс дел и поступков идеального государя. Вот она законодатель—пишет Наказ, собирает Комиссию, внимательно слушает избранников нации, желая на основе выясненных таким образом нужд написать новые законы и осчастливить своих подданных. Буквально это она и писала Гримму, рисуя себя в качестве идеального монарха: «Мое собрание депутатов имело успех потому, что я сказала: вот мои принципы, изложите ваши жалобы—где вам жмут сапоги? Давайте лечить: у меня нет системы, я стремлюсь к общему благу; оно составляет мое благо, ну, работайте, создавайте проекты, вырабатывайте свои мнения. И они начали приходить, перетряхивать материалы, говорить, мечтать, спорить, и ваша покорная слуга слушала, совершенно безразличная ко всему, что не было общей пользой, всеобщим благом». Читая эту идиллическую картину работ Комиссии, специально сочиненную для французских друзей, нельзя не отдать должного Екатерине: она умела мастерски творить легенду о себе. Вот теперь она издает журнал, выступая в нем писателем-сатириком,* желая словом своим исправлять подданных, приглашая писателей присоединиться к ней, разделить ее труды.
