Вот почему над станцией, над эшелоном, над. гудящими рельсами, над всем городом плыл этот едкий, разящий и отпугивающий чад.

Кое-где еще клубился дым. Временами даже вспархивали красные языки пламени. Там, где вчера стоял поселок, торчали голые трубы, чернели обезображенные печи, обугленные бревна, обгорелые деревья с опаленными ветвями.

А по городу был расклеен приказ Революционного трибунала:

Смерть врагам революции!

Смерть контрреволюционерам, белогвардейцам!

За поджог и попытку взорвать прошлой ночью эшелон с оружием сегодня утром расстреляны следующие лица:

1. Анисимов Сергей Петрович, бывший офицер, белогвардеец.

2. Смирнов Григорий Андреевич, кулак, спекулянт, контрреволюционер.

3. Куканов Евлампий, священник, шпион.

Революционный трибунал предупреждает, что рука

пролетарской диктатуры безжалостно уничтожит всякого, кто посягнет на власть Советов!

Да здравствует всемирная революция!

Студеный ветер голодным волком с воем рыскал по улицам. На вокзале, в соседних бараках дрожали от хо-лода погорельцы — железнодорожники, крестьяне, дети, старики. Их постепенно размещали по квартирам.

Одна за другой колонны стрелков стягивались к станции. Издалека доносилась артиллерийская канонада. Это приближался враг.

Пожар начался вчера незадолго до полуночи, когда город уже понемногу забывался в беспокойном сне. Порывистый ветер расшвыривал искры, горячий пепел перекидывал пламя от избы к избе, от сарая к сараю. Огонь трещал, растекаясь во все стороны. Вскоре с глухим рычанием взметнулись над крышами огненные фонтаны. Они рвались к небесам, плотно прижатым к земле тьмой осенней ночи. Густые скользящие облака озарились алым заревом.

На улицах, по которым на пожар бежали стрелки и перепуганные жители, с каждой минутой становилось светлее... Город окутывал прозрачный, розоватый туман.

Ветер доносил отдаленные раскаты орудий. Звучали они то тише, то громче — будто снаряды рвались уже на окраине. Пламя полыхало, как в раскаленном горне, а среди огней сломя голову носились обезумевшие, насмерть перепуганные люди. В первую очередь каждый стремился спасти самого себя, отдавая огненному вихрю дом, добро, скотину, все самое дорогое...

Сквозь рев бушевавшего пламени слышалось мычание скотины, суматошные выкрики, писк опаленной птицы, скулеж собак.

Все сливалось в невообразимую сумятицу шумов и звуков, и все окрестности гудели от наседавших огненных валов.

Да, ужасная была ночь.

Айгар еще и часу не отстоял на посту. Совсем недавно вокруг была непроглядная ночь. Ветер жалобно завывал в голых ветвях деревьев, раскачивал редкие фонари на станции, разносил дымок из теплушек, где спали стрелки, беженцы и' сотрудники эвакуируемых советских учреждений.

Теперь стало светло, как днем. Айгар видел охраняемый им и его товарищами эшелон, растянувшийся по запасному пути среди складов и срубов пристанционного поселка. Казалось,'избы, сбившись в кучу, испуганно вздрагивают и, томимые недобрым предчувствием, прислушиваются к лютому треску огня. Неужто им тоже суждено сгореть дотла?

Станция битком забита эшелонами: одни застряли при отступлении, другие — направляясь на фронт, с новым пополнением стрелков, красноармейцев с боеприпасами и продовольствием. Все пути заняты. Отойдет один состав, на его место тут же прибудет другой. Не хватало паровозов, и в беспокойном ожидании на рельсах застыли колеса.

Эшелон, в котором ехал Айгар, Должны были отправить еще вчера. В нем винтовки, пулеметы, гранаты и динамит. Стрелки требовали оружия: ломались штыки, прорывая вражеские цепи, вот каким крепким был враг...

Старый маневровый паровозик, выбиваясь из сил, пропыхтел весь вечер, так и не сумев устранить затор. Потому-то эшелон с оружием и боеприпасами остался стоять на запасных путях, и теперь на него отовсюду наседал пожар. Айгар спокойно прохаживался вдоль вагона, когда к нему подбежал запыхавшийся комиссар.

— Айгар, — крикнул он с ходу.— Айгар, никого не подпускай к эшелону ближе десяти шагов. Никого! Понял? Стрелять после первого предупреждения..,

Айгар кивнул и ответил: _#

— Слушаюсь. Никого не подпускать ближе десяти шагов.

— На территории эшелона введено чрезвычайное положение,— «еще успел бросить комиссар, убегая к станции. Тяжелый кольт у него на боку беспокойно колотился и пошлепывал по коже полушубка.

Комиссар ворвался в кабинет начальника станции и с места в карьер принялся выкрикивать то, что давно накипело в душе:

— Последнее предупреждение. Не отправите эшелон, велю вас арестовать. Понятно?!

И грозно саданул по столу рукояткой револьвера.

Трепыхало дрожащее пламя свечи. Свечное сало округлой лужицей стекало на стол. Кабинет больше освещался светом пожарищ, чем свечи. Из окна было видно, как взлетают снопы жарких искр над ввалившимися крышами.

— Не вы первый, не вы последний собираетесь меня арестовывать, — равнодушно отозвался дежурный. Ну что я могу сделать? Все пути забить!. Такой затор... А у меня всего один паровоз... Один хлипкий паровозик.

Потом добавил, словно оправдываясь:

— Разве я здесь хозяин? Теперь комендант любого эшелона царь и бог, распоряжается как хочет.

— Меня это не интересует, — гаркнул в ответ комиссар. — Понятно? Не интересует. Я знаю одно: нужно во что бы то ни стало отправить эшелон. На фронте ждут боеприпасов.

Оглядевшись по сторонам, — не подслушивает ли кто? — он шепотом произнес:

— Огонь подступает к эшелону. А в нем, помимо снарядов, гранат, еще два вагона с динамитом. Понятно? Два вагона... Взлетит на воздух не только станция, а весь ваш городишко...

Дежурный поднял на него воспаленные от бессонницы глаза.

— Что вы сказали?

— Я сказал, от вас и мокрого места не останется,— выпалил комиссар. — Понятно?

В этот момент снова отскочила расхлябанная дверь и в кабинет ворвались два командира, красноармейца.

— Послушайте! — с порога закричал один из них. — Если вы еще хотя бы на минуту задержите наш эшелон, мы вас... расстреляем.

— Да кому нужна моя жизнь? — равнодушно пробормотал дежурный. — Не вы первый, не вы последний собираетесь меня расстрелять. Ну, что я могу сделать... Скажите — что?

— Где начальник станции? — в нетерпении прервал его комиссар.— Это же саботаж,— ругался он, направляясь к двери. — Контрреволюция!

Ветер швырнул в окно горсть горячих искр, они кошачьими когтями царапнули стекло. На перроне стало совсем светло, как будто по ту сторону составов запылали яркие факелы. Все ярче пламенело небо. Оно краснело,¹ раскалялось словно днище висящего над землею котла.

Айгар, стоя на посту, видел, как огонь с грозным ревом подползал все ближе. Он ломился, точно враг, уничтожая на пути все препятствия, одерживая одну победу за другой. Сухими кострами уже запылали ближайшие срубы, и ветер окутал эшелон искрами и дымом*

Айгар наблюдал, как обезумевшие люди волокли из жилья свой скарб — стулья, столы, кровати, перины, валили их в кучу поодаль, надеясь уберечь от огня. Силком тащили со двора тощих коровок, а те жалобно мычали, упираясь, не понимая, что им угрожало. Кругом полнейшая неразбериха.

Неподалеку двое мужиков ползали по соломенной крыше, поливая ее водой.. Облитые места дымились от пышащего жара, мгновенно высыхали, и опять загоралась сухая солома, уже в другом месте. Мужички отчаянно боролись с огненными всплесками, но силы были неравные.

С каждым мгновеньем ярость огня возрастала. Казалось, он задумал все испепелить: и крестьянские избы, и ометы соломы, и дворы, и станционные склады, целиком всю станцию с эшелонами, и даже посягал на город. Безжалостен. грозен и ненасытен был огонь. Он громыхал вместе с пушками, вскидывая к небу красные гребешки, переполняя восторгом врагов революции. Голод, холод, тиф, пожары и фронты, бесчисленные фронты единым строем наседали со всех сторон.