Они зашли в кабинет и сели на диван.

Пономарев раньше близко не общался с Рокоссовским, но был наслышан о его эрудиции и поэтому тщательно обдумывал, с чего бы начать разговор, чтобы постепенно перейти к основному вопросу, ради которого он приехал сюда по личному заданию Хрущева.

- Константин Константинович, - начал он, *- мой отдел занимается международным и коммунистическим движением, и мне было бы интересно и полезно выслушать ваше мнение о положении дел в Польской народной республике.

Они сидели за чаем и вели непринужденную беседу. Маршал подробно обрисовал ситуацию в Польше, высказал свои предположения о развитии ситуации в этой стране.

Рокоссовский протянул руку к термосу, налил в чашки крепкого чаю, вышел из-за стола и включил свет.

- Все, что вы рассказали относительно Польши, было очень интересно, - говорил неторопливо Пономарев. - А теперь мне хотелось бы затронуть другую тему

-Я вас слушаю.

- Как вы знаете, Константин Константинович, наша партия развернула смелую, бескомпромиссную борьбу с культом личности Сталина. Мы хотим навсегда покончить с этой трагической полосой нашей истории.

^ Как это можно сделать? - удивился маршал. - Насколько я понимаю, то, как мы живем, исправить можно, а то, как мы жили, - это уже достояние истории.

- Вы меня не так поняли, - сказал Пономарев после небольшой паузы. - Речь идет о том, что мы хотим развенчать сталинщину. - Он поднялся, заходил по кабинету и, не глядя на хозяина, будто убеждая самого себя, а не собеседника, за* ученно говорил то, что, видимо, повторял за последние месяцы десятки раз. - Сталин принес много вреда нашему народу. Вы об этом знаете не хуже меня. Я хочу остановиться лишь на одном вопросе, который касается и вас. Мы не можем забыть, что за несколько лет до войны с самым коварным врагом было уничтожено ядро командного состава Красной Армии. - Пономарев начал приводить цифры. - По нашим данным, было репрессировано: из пяти маршалов три, из двух комиссаров первого ранга два, из двенадцати командиров второго ранга двенадцать, из шести флагманов флота первого ранга шесть. Можно еще перечислять. - Пономарев остановился напротив Рокоссовского, ко'торый стоял у окна и, выпуская в форточку дым, курил. - Общее число репрессированных не поддается учету. Взять только корпусных командиров: перед войной их было двадцать восемь, а осталось в живых только три, в их числе и вы.

Рокоссовский с интересом наблюдал за Пономаревым и прикидывал: что ему от меня надо?

Пономарев сел на стул, отпил несколько глотков чаю, вытер платком усы.

- Есть ли в истории такой пример, чтобы в результате поражения были такие огромные потери высшего командного состава?

- Пожалуй, нет, - ответил Рокоссовский и сел застоя.

- Вот видите, что натворил диктатор в мирное время! - воскликнул Пономарев. - И это только одна сторона деятельности тирана.

«Зачем он мне говорит прописные истины», - подумал маршал. Его так и подмывало спросить: чем я могу быть вам полезен?

Вероятно, душевное состояние маршала отражалось у него на лице.

Поэтому Пономарев, уловив это, сказал:

- Зачем я вам все это говорю?

- Хотелось бы знать, - улыбнулся Рокоссовский.

- В нашей пропагандистской разоблачительной работе не хватает ярких выступлений в печати видных военачальников, подвергшихся репрессиям, - продолжал Пономарев. - Их живое слово, рассказ о том, что они испытали сами в те страшные годы, явились бы весомым подтверждением правоты нынешнего курса. '

- Вы так считаете? - в глазах Рокоссовского появился озорной огонек.

- Никита Сергеевич Хрущев принадлежит к тем, кто считает вас одним из умных и талантливых полководцев нашей страны.

- Борис Александрович, - сказал Рокоссовский с досадой в голосе. - Извините, но мне не совсем приятно то, что вы говорите. Мне претит панегирический тон разговора. Я вас понял, но писать ничего не буду.

- Но это же просьба самого Генерального секретаря ЦК КПСС! - с возмущением в голосе произнес Пономарев. Он достал платок и вытер с лица пот.

- Вы сами культ личности создавали, сами его и расхлебывайте.

- Как это сами?

~ Мне довелось присутствовать на чрезвычайном съезде Советов Российской Федерации в 1937 году, и я был свидетелем, как заискивающе рукоплескал Сталину Никита Сергеевич Хрущев. Он один из всех членов президиума в угаре подхалимажа изволил даже приседать. - Он вышел из-за стола и остановился посередине кабинета. — Не кажется ли вам, Борис Александрович, что вы удобряете почву для нового культа личности?

- Константин Константинович, о чем вы говорите?

- Вы меня прекрасно понимаете!

Пономарев подошел к открытой форточке, Рокоссовский, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

- Жаль, что вы отказались выступить со статьей в «Правде», - нарушил молчание Пономарев.

- Борис Александрович! Я - солдат! - произнес Рокоссовский, остановившись. - Сталин во время войны был Главнокомандующим. Под его руководством мы одержали Великую Победу. Командующие фронтами, я сужу по себе, не боялись перед ним отстаивать свою точку зрения. И надо отдать должное Сталину: когда он убеждался, что не прав, то менял свое мнение в пользу дела. По моему разумению, он был дальновидным стратегом. И если бы я сегодня, после его смерти, выступил против своего Верховного Главнокомандующего, я бы перестал себя уважать.

- Странная позиция, - произнес Пономарев. - Вот уж никогда не думал, что вы будете против разоблачения культа личности.

- Вы ошибаетесь. - Рокоссовский поднял взгляд на Пономарева. - Вы, политики, должны принять такие законы и создать такие социально-политические условия, чтобы страной управ-ляли личности, призванные народом. - Он подошел к серванту, взял бутылку коньяка, коробку конфет, наполнил рюмки. - Надеюсь, вы меня поймете.

- Что делать, - проговорил Пономарев, поднимая рюмку. — Пусть этот разговор останется между нами. Хрущеву я сумею объяснить, почему вы отказались принять его предложение.

- Хорошо, хранить военную тайну я умею.

2

Зимой 1957 года Главный инспектор Советской Армии маршал Рокоссовский вернулся с Северного флота с инспекторской проверки. За всю свою жизнь он никогда не был на Крайнем Севере, и этот суровый край произвел на него огромное впечатление.

Уже прошло более десяти дней, а перед его глазами стояли в сиянии северной ночи белые снега, звенящая тишина и какие-то таинственные тени, соединяющие небо с землей. Поэтическая восторженность охватывала его, когда он вспоминал северное сияние, увиденное им в Североморске. Он восхищался моряками, которые несли службу в северных морях, их преданностью своей профессии.

Сегодня он сидел в кабинете Министерства обороны, готовился к докладу министру о результатах проверки флота, корректировал предложения по совершенствованию боевой выучки моряков и улучшению их быта.

На следующий день у него состоялась встреча с министром обороны. Жуков нашел в предложениях по результатам проверки целый ряд принципиальных проблем и обещал рассмотреть их на Военном Совете Министерства обороны.

После доклада Жуков осторожно спросил:

- Мне доложили, что ты выступал на научной конференции в Академии Генерального штаба?

- Да, выступал, - ответил Рокоссовский.

Как раз в это время разоблачение культа личности набрало самые высокие обороты, и десять сталинских ударов в Великой Отечественной войне, о которых так трубила военная наука, понемногу, незаметно стали приписываться маршалу Жукову, затмив тем самым вклад в Победу других полководцев, в том числе и-Сталина.

Рокоссовский пользовался огромным авторитетом в научных кругах, его часто приглашали на разног» рода встречи, конференции, где он откровенно высказывал свою точку зрения на многие вопросы войны.

- Говорят, ты там на Жукова катил бочку, - министр устремил колючие глаза на Рокоссовского.

- Я не на Жукова катил бочку, а на военную прессу, которая часто искажает факты и тем самым переписывает историю войны. К примеру, пишет о том, чего не было в первые дни сражений.