ответишь и за потерянные камни, и за унижение, и за все беспокойства...

Надо все-таки отдать должное Алиготу-паше. Важный сановник испытал

столько тревог, был на волоске от гибели, потерял великолепные драгоценности,

однако проявил после этого гораздо больше кротости и терпения, чем это можно

было ожидать от знатного крымского мурзы, попавшего в такие передряги. Он

даже плетью никого не ударил, он не трогал Зарифа, пока тот не вызвал его раз-

дражения глупыми своими высказываниями. Он не только не убил на месте, но и

не стал истязать Кубати, что вообще следует поставить ему в огромную заслугу!

Объяснять все это одними лишь его страхами и неуверенностью было бы, конеч-

но, недостаточно. Бедняга Зариф, естественно, не понимал таких тонкостей. Он

тоже не мог бесконечно сносить грубости — благородный как-никак! — и в непо-

воротливой его душе начинало прорастать семя недовольства и обиды. А тут еще и

князь злобно выплюнул сквозь зубы:

— Скройся с глаз, гадюка!

Зариф скрылся с глаз, но про себя мстительно подумал: «Смотри, как бы те-

бя эта гадюка не ужалила когда-нибудь!»

Алигот-паша и пши Алигоко не успели еще обменяться и двумя словами,

как услышали со стороны тропы топот множества конских копыт, а в чаще под-

леска — и справа, и слева, и спереди — осторожный шорох раздвигаемых ветвей.

Вот где она, погибель! Вот чего добился волкодав Зариф своим проклятым шу-

мом!

— Эй! Тут их всего трое или четверо! — крикнул кто-то невидимый в не-

скольких шагах от них... Крикнул... по-татарски, с чисто крымским выговором.

— Пусть сами выходят! — ответил со стороны тропы чей-то начальственный

голос.

— Эй! — прозвучал прежний голос. — Лучше сами выходите, а то...

— А кто вы такие? — громко спросил Алигот-паша, пытаясь за строгостью

тона скрыть боязнь обмануться в радостном предчувствии.

— Ханские джигиты. И нас тут очень... — голос предводителя осекся. — О,

аллах, правду ли говорят мои уши? Если правду, то мои недостойные глаза будут

иметь счастье узреть сиятельного Алигота-пашу?

— Ты не ошибся, воин! — возликовал сераскир. — Давай скорей сюда своих

олухов — тут у нас еще лежат связанные пленники!

Надежда, которая все эти дни ярко светила молодому Хатажукову, теперь

стала медленно гаснуть, как блекнут и растворяются звезды и бездонной глубине

рассветного неба.

Лежащий рядом Куанч застонал и очнулся.

Сквозь заросли хлынула к стоянке целая орда вооруженных до зубов крым-

цев.

* * *

В Сунджук-Кале Кубати сподобился чести узреть луноподобный лик самого

Каплан-Гирея, только в этом году взошедшего на престол...

Известие о гибели алиготовской сотни быстро дошло до хана, и он, находясь

в это время на кавказском берегу, приказал в кратчайший срок найти и доставить

к нему сераскира вместе... «с тем самым пши».

У Алигота всю дорогу стучали зубы, темнело в глазах, его постоянно мучила

неприятная болезнь живота — такое было бы с каждым, кого срочно вызвали бы к

подножию трона! Однако, против ожидания, хан встретил оскандалившегося бас-

кака довольно милостиво. Алигота не удавили шелковым шнурком, не посадили в

клоповник и даже не послали присматривать за работами по очистке бахчисарай-

ских нужников. Хан оказался настолько великодушным, что лишь собственной

священной рукой три раза стегнул камчой распростершегося у его ног пашу — и

делу конец. Донельзя счастливому Алиготу, оставленному при своем бунчуке, вы-

сочайше затем позволили облобызать сапог властелина. О подобной награде

трудно было и мечтать!

Еще больше повезло Шогенукову: рассказ о вероломстве князя — правителя

Кабарды хан решил услышать из уст «главного свидетеля».

Теперь Алигот и Алигоко поняли, что резня на берегу Баксана состоялась

как нельзя кстати. И тут Шогенукова осенило: он не промахнется, если скажет

сейчас, что сын князя Кургоко у него в руках и что он, скромный пши осмеливает-

ся просить луноподобного («Солнцеподобным» был турецкий султан) принять в

виде пустячного подарка этого юношу, редкостного по красоте и наделенного не-

бывалой силой.

Да, Шогенуков не промахнулся. Хан соизволил выразить интерес к наслед-

нику пши Кургоко и повелел привести Кубати. Шогенуков бросился выполнять

монаршую волю самолично. При выходе из большой, украшенной со сказочной

роскошью, каюты (дело было на корабле, на котором хан собирался отплыть под

утро к берегам Крыма) он наткнулся взглядом на выпученные от изумления глаза

Алигота-паши. Глаза эти не сулили ничего хорошего в будущем: как посмел Вши-

головый скрыть от сераскира имя такого пленника! «Ладно, ладно, пучеглазый! —

подумал Алигоко. — Потом как-нибудь договоримся».

И вот очень скоро Кубати, которого в считанные мгновения успели обрядить в но-

вую черкеску, обуть в новые тляхстены (по всем правилам их влажными натянули

на ноги, как чулки), Кубати, которому быстро побрили голову и подобрали на нее

красивую шапку, взамен окровавленной и грязной, Кубати, которого ни о чем не

предупреждали, втолкнули в ханскую каюту.

Увидев сидевшего на покрытом коврами возвышении человека средних лет

в раззолоченных одеждах, Кубати вежливо, приложив правую руку к сердцу, по-

клонился. Краем глаза он заметил Алигота-пашу: сераскир заметно горбился, на

морде — подобострастно-искательное выражение. Чуть позади и сбоку юноша

чувствовал жаркое прерывистое дыхание Алигоко. По обеим от входа сторонам

каюты стояли очень, вероятно, важные шишки — калги и нурадины, лица у них

были настороженные, что-то выжидающие и лицемерно угодливые. Взоры

скромно потуплены, но время от времени — зырк из-под внезапно приподнятых

век, зырк! Ни одну мелочь не оставят без внимания!

Раззолоченный человек, сидевший напротив входа под четырьмя малень-

кими окошками кормовой стенки, мелко затряс редковолосой козлиной бороден-

кой — это он беззвучно смеялся.

— Гордый! — кивнув на Кубати, сказал он терпеливо-добродушным тоном.

— Они все, черкесские пши, такие. А в этом, аллах свидетель, сразу видно породу

— с ног до головы настоящий князь. Заметили? Поклонился он точно так же, как

любому старшему по возрасту.

— Можно поучить его хорошему поведению! — высокий, более пышно, чем

другие, одетый сановник выступил на один шаг вперед — это был начальник хан-

ской охраны, любимец Каплан-Гирея (поэтому он и держался смелее других).

Хан только повел в сторону блеклыми невыразительными глазами — и са-

моуверенному вельможе пришлось замолчать и втянуть голову в плечи.

— Ничего, — вздохнул Каплан-Гирей, — будет служить у нас — станет более

воспитанным. Вот как этот, — хан кивнул на Шогенукова.

Кубати отрицательно, но без вызова покачал головой.

— Мы у тебя не спрашиваем сейчас согласия, — чуть раздраженно сказал

хан. — Посидишь до осени на весельной палубе нашего каика и подумаешь. Уве-

дите. И без того мы потратили на этого юного гордеца слишком много слов.

Кубати увели, а Шогенуков получил в тот же вечер щедрые ханские дары.

Князь ликовал, ему и не снилось распорядиться судьбой Кубати настолько выгод-

но. Еще по дороге к морю он разуверился в том, что сможет выпытать у парня

тайну панциря. По всей вероятности, мальчишка и сам ничего не знает... Лишь

одно обстоятельство удручало Алигоко Вшиголового: придется сидеть в этом

пыльном и вонючем приморском поселении все лето. Не сейчас хотят крымцы

двинуть на Кабарду свое войско. Хан решил выждать, пока созреет и будет убран