было никаких.

— ...пришел в себя, трусливые грабители уже скрылись, — закончил пши

Алигоко.

О том, что сераскир был в лесу не один, Шогенуков ни словом не обмолвил-

ся. Кургоко заметил про себя, что Алигот-паша доволен рассказом Вшиголового.

Крымский вельможа, обиженный и озлобленный, теперь немного успокоился и

возжелал еще и утешить свою душу бесценную душистым турецким табачком. Ему

поднесли длинный красивый чубук с уже дымящимся зельем.

Кургоко Хатажуков обещал отдать виновников «этого ужасного злодеяния»

в руки крымских властей. Если только они, эти виновники, будут найдены. Жаль,

что неизвестно, кто они такие, хоть бы знать их приметы... И тут Алигот-паша

снова разразился проклятиями, но при этом, к удивлению князя, довольно толко-

во и выразительно описал наружность разбойников, одежду, возраст, черты лица.

Не забыл он и перечислить свои потери — все до последней монетки. Сказал он и

о том, что видел старшего из нападавших в Бахчисарае во время своей последней

поездки к хану.

— Как я жалею теперь, что не узнал тогда его настоящего имени и звания, и

еще там, в Крыму, не раздавил его, как клопа! — сокрушался паша.

(Первая часть этого заявления была правильной: Алигота интересовали то-

гда не имена некоторых живущих в Крыму адыгов, а их имущество. Во второй же

части, как мы знаем, паша погрешил против истины: раздавить-то он хотел, да

Канболет оказался не клопом.)

А Кургоко, чувствуя, как в нем тают последние остатки уважения к спесиво-

му крымцу, думал: «Значит, ты «не успел даже взглянуть в их разбойничьи гла-

за»? Откуда же тогда столько подробностей об их облике? Да и так ли все было?»

Вслух Кургоко сказал:

— Весь ущерб, понесенный светлейшим пашой, будет, разумеется, возме-

щен. И возмещен с лихвой. И это независимо от того, найдутся злоумышленники

или нет.

— Не так легко это будет сделать, — пробормотал Алигот. В голосе его, од-

нако, уже звучали примирительные нотки.

Наконец «беседа» о вчерашней охоте закончилась. Хатажуков украдкой пе-

ревел дух. Как раз в этот момент княжеские люди подогнали отару овец, отстав-

шую по дороге. Галдеж в сераскировской сотне усилился, крики стали пронзи-

тельнее. Даже Алигот-паша соизволил привстать со своего места и взглядом зна-

тока оценить, добрую ли баранту пригнал к нему пши Кургоко. Оказалось, слава

аллаху, добрую...

Скоро должно было начаться обильное пиршество, и вот тогда, думал Кур-

гоко, и произойдет разговор, ради которого приехал в Кабарду ханский намест-

ник. Но не дошло дело до пиршества... Оно дошло только до безобразно жестокой

и преподлейшей выходки сераскира Алигота-паши.

— Овцы и другой скот, — сказал паша, — нам, конечно, нужны. Но ты,

князь, — он ткнул мундштуком трубки в сторону Хатажукова, — должен как следу-

ет поразмыслить об увеличении главного ясака крепкими парнями и здоровыми

девками. Понял?

— Наш великодушный сиятельный сераскир шутит, наверное, — приветли-

во улыбнулся Кургоко. — Триста юношей и девушек ежегодно — это и так слиш-

ком для нас много. Мы хотели даже просить хана...

— Здесь — я ваш хан! — крикнул Алигот. — И он говорит моими устами. Не

триста, а три тысячи молодых душ будете отныне отправлять в Крым. Что ты

смотришь па меня, будто онемел? Черкесы должны радоваться тому, что их юны-

ми шалопаями, которые потом становятся настоящими мамлюками, дорожит сам

солнцеподобный султан, божественный владыка Блистательной Порты, да про-

длит аллах его годы на счастье всем правоверным и на погибель гяурам! А ваши

девицы? Тоже почитали бы за счастье быть усладой и рожать сыновей столь воз-

вышенным мужам, какими являют себя миру татарские и турецкие военачальни-

ки, а также сановники, подпирающие стены ханского и султанского могущества!

— Алигот глубоко затянулся, затем надул толстые щеки и выпустил густое облако

дыма, нисколько не беспокоясь о том, что почти весь дым пошел прямо в лицо

князя, человека, который и годами был постарше сераскира, да и родом познат-

нее.

«Плюнуть бы тебе в твою чванливую и жирную морду, — с тоской подумал

Кургоко, — да ведь нельзя. Надо владеть собой, держаться до конца. Но как, каким

образом доказать тебе немыслимую чудовищность этих притязании к небольшой

Большой Кабарде?»

Всегда, во все времена человеческое достоинство, добролюбие и справедли-

вость, честь и благие порывы были вынуждены склоняться перед грубой силой. И

эта сила бывала тем грознее, чем круче могла расправляться с поборниками пра-

вого дела.

— Нет, бесценный наш Алигот-паша, — мягко возразил Хатажуков. — Не

может Кабарда пойти на такие жертвы. Даже дерево, у которого обрубят молодые

ветви, преждевременно стареет и засыхает на корню.

— Любите вы, кавказцы, красивые слова произносить, — Алигот презри-

тельно хмыкнул. — А что эти красивые слова? Пустая болтовня! Все будет так, как

я сказал!

Кургоко при слове «болтовня» вздрогнул так, будто его неожиданно коль-

нули кинжалом.

— Хорошо, — твердо и спокойно сказал Хатажуков. — Я буду теперь мол-

чать. И пусть о мольбе нашей умерить наконец притязания к многострадальной

Кабарде лучше слов говорит мое впервые в жизни преклоненное колено и обна-

женная голова! — князь сорвал с себя шапку и опустился перед сераскиром на од-

но колено.

Однако в этой позе оказалось столько изысканного благородства, столько

гордого изящества, а совсем не смирения, что Алигот-паша почувствовал себя...

почти оскорбленным. Ему, с его грузным телом и неуклюжими движениями, где

там соперничать с этим красивым князем, сумевшим и у порога старости сохра-

нить легкую поступь и мужественно-горделивую осанку.

Тяжелые щеки паши затряслись от негодования, вывороченные ноздри со

свистом вдыхали и выдыхали воздух. Он вынул трубку изо рта и, опрокинув ча-

шечку чубука, стал колотить ею по гладко выбритому темени Кургоко. Горячий

табачный пепел, дымясь, вываливался на голову князя.

— В ответ на твои красивые слова, — свистящим полушепотом просипел

Алигот. — Тебе мой ответ. Подарок. Это тебе подарок. Пусть он тоже говорит луч-

ше слов, — паша еще раз стукнул Хатажукова чубуком по обожженному темени. —

То же самое будет и со всей твоей Кабардой!

Кургоко медленно, словно боялся стряхнуть с головы пепел, поднялся во

весь рост. Схватить бы сейчас этого скота одной рукой за горло, а другой всадить

ему кинжал в брюхо по самую рукоять... Но Кургоко не успеет даже клинка выта-

щить из ножен. С двух сторон стоит по нескольку лучников: одно мгновение — и

станешь похож на подушечку для иголок. Алигот пока владеет крепостью. А Кур-

гоко владеет собой. И это еще видно будет, кто возьмет верх. Надо стерпеть. Но

это только сейчас стерпеть, а не вообще. Ибо такое стерпеть и после этого жить —

нельзя. Держи себя в руках, Кургоко. Если бы ты не был намерен отомстить, то

бросился бы тут же на врага и... уже бы валялся у его ног безучастным трупом.

Хатажуков не сказал ни слова. Медленно засунул шапку за пройму черке-

ски, повернулся и неторопливо зашагал к своему коню. Он прошел мимо кучки

алиготовских прихвостней, в безмолвной растерянности пяливших на него глаза,

приблизился к своим людям и сделал им знак садиться на коней (хорошо, что не

приказывал расседлывать). Сам влетел, не касаясь стремени, в седло и с места

взял в галоп. Небольшой свите не сразу удалось нагнать своего князя.

А вечером к маленькому отряду Хатажукова присоединился Алигоко Вши-