Кубати этот твой! Пши навозный! А все это дело рук вот этой Жештео! У нее спро-

сите, если не верите!

Вшиголовый ударил свою кобылу пятками по бокам и рванулся к середине

реки. Там он уклонился от брода, лошадь затянуло в быстрину, затем на глубокое

место, и Алигоко, как некогда его прихвостень Хагур, не удержался на спине жи-

вотного, и быстрая коварная река, похожая на Черек или Урух, с готовностью рас-

крыла для него свои удушающие объятия. На Шогенукове был драгоценный рум-

ский панцирь с золотыми заклепками, золотым львиным ликом и арабской над-

писью, вычеканенной в священной Мекке.

Сначала люди пытались с трудом переварить потрясающий хабар, услы-

шанный от Вшиголового. Затем на какое-то время все заслонила его гибель.

И опять выскочил вперед неугомонный кадий:

— Сбылось заклятие, данное в Мекке! — он простер руки в сторону столицы

ислама. — Названный здесь свиньей погиб мучительной смертью от удушья! Мо-

жет быть, теперь да простит аллах его прегрешения! Аминь!

— По усопшему молитва коротка, когда плата мулле невелика, — заметил

один из молодых крестьян, но поддержки не имел — слова кадия, видно, пробуди-

ли в большинстве душ религиозный трепет. Кто-то из старших сделал парню за-

мечание.

— Вот еще, слушать всяких дураков, — ворчал безбожник.

Его резко оборвали:

— Прежде чем дурака обличать, сперва докажи, что ты сам не дурак!

Смерть предателя мало трогала князя Кургоко: выстрелом в сердце прозву-

чали для него слова Вшиголового. Он этим словам почему-то сразу же поверил.

Похоже, поверили и многие другие. Он сейчас направлялся к старухе, смотрел на

нее упорно, а на себе чувствовал десятки чужих взглядов, любопытных, злорад-

ных, нетерпеливых...

Хадыжа испуганно сгорбилась, хотела затеряться в толпе, но ей не дали это

сделать. Люди отхлынули от реки, судьба Шогенукова перестала их интересовать.

— Говори, добрая женщина, — усталым голосом сказал Кургоко. — И не пы-

тайся меня обманывать.

— А что я должна говорить! — задиристо выкрикнула Хадыжа. — Ничего я

не знаю!

— Знаешь. Ведь на твоих руках скончалась моя жена...

— На моих, но я не знаю, о чем тут болтал этот сумасшедший. Спроси у него,

у дохлого шакала, сам!

— Да что она позволяет себе, старая колдунья! — рассвирепел Мисостов. —

Как высказывается о высокорожденном! Посадить ее меж двух костров — тогда

запоет по-другому!

— Можно и посадить, — согласился Кургоко, все так же упорно и тяжело

глядя Хадыже в глаза.

Старуха перепугалась не па шутку. Еще в самом деле сочтут колдуньей, уса-

дят меж двух костров и заставят произносить имена сорока помогающих ей чер-

тей! Тут назовешь не сорок, а четырежды сорок имен! Потом заставят съесть жа-

реную собачью печенку, наколотую на терновую веточку, и той же веточкой «про-

чистят» горло. Вместе с рвотой колдунья изрыгнет колдовскую свою способность.

Затем останется только проследить, чтобы «излеченная» в течение тридцати дней

не ела курятины — иначе к ней вернется колдовская сила.

Этот древний обряд «лечения» применялся чрезвычайно редко, и Кургоко

ни за что не допустил бы подобную дикость, но не мешало припугнуть упрямую

старуху.

И Хадыжа все рассказала. Жена Кургоко не перенесла родов. Не выжил и

мальчик, только что родившийся. И тогда Хадыжа той же ночью помчалась в ха-

лупу умершей несколько дней назад унаутки, забрала оставшегося после нее ре-

бенка, который был на полторы луны старше княжеского, а вместо него оставила

мертвого. Женщина, взявшаяся из сострадания кормить грудью сиротку, потом,

через посредство Хадыжи, была нанята кормилицей. Только сиротка уже назы-

вался Кубати, княжеским сыном. Его настоящий отец, тоже унаут, погиб еще до

его рождения под каменным обвалом в горах.

— Теперь я спрашиваю, — осмелела после своего признания Хадыжа, — ко-

му я сделала плохо? Эй, люди! Что вы потеряли от того, что среди вас вырос этот

славный джигит? Уэй, Канболет! Не жалей затраченных трудов своих!

— Я не жалею! — быстро сказал Тузаров.

— А ты, мальчик, тоже не переживай, — обратилась старуха к Кубати. — Кто

из князей может с тобой сравниться и силой, и статью, и красотой лица?!

— А что переживать! — громко заявил Кубати и шагнул поближе к крестья-

нам. — Говорят, если не сумел стать хорошим погонщиком волов, не станешь и

хорошим всадником. Я стал всадником, сумею, наверное, статьи неплохим погон-

щиком хатажуковских волов.

— Какой из него унаут, — тихо проговорил Кургоко. — Витязь он. Свобод-

ный...

Медленной, почти стариковской походкой направился князь к своему коню.

Джабаги Казаноков обнял Кубати за плечо, другой рукой подтащил к себе

за рукав Канболета.

— Если есть бог на свете, то дай он каждому из нас вырастить и воспитать

хотя бы по одному вот такому «унауту»!

Толпа одобрительно загудела.

* * *

Обитательницы емузовского дома, вместе с семьями соседнего селища, не

успели еще вернуться из своего потаенного урочища, когда их настигла, трепеща

радужными крыльями, весть об истреблении ханского войска. А урочище это, ок-

руженное со всех сторон высокими скалистыми утесами, было совсем близко, сра-

зу же за Чегемскими водопадами. В неприступную котловину вел из основного

ущелья узенький проход между гранитными стенами — тут не разъехались бы и

два всадника. Даже повозки приходилось сюда протаскивать, вернее, проносить

на руках в разобранном виде. Внутри котловины росли обильные травы и дикие

плодовые деревья, а с вершины одного из утесов низвергался водопад.

Обрадованные сельчане повернули назад к уцелевшим на этот раз домам.

Больше ни одна женщина не восклицала: «О, аллах! Корова моя — это гостья

твоя!»

Вести о поимке Алигоко Вшиголового, суда над ним и позорном конце кня-

зя, вести об удивительной тайне панциря и происхождении того юноши, который,

оказывается, считался «сыном матери, его никогда не рождавшей», вовремя дос-

тигли ушей Нальжан и Саны и их соседей. Вовремя — это значит до возвращения

Канболета и Куанча.

Кубати отказался ехать с ними наотрез. Не желал он снисходительного к се-

бе отношения. Конечно, чуткий Тузаров понимал, что парень не сомневается в

своем аталыке, что «гордыня» его наиграна. Парню просто необходимо побыть

без опеки старших.

Кубати уехал вместе с Нартшу. Рвался туда же и Куанч, но Тузаров не отпус-

тил его.

— Почему же ты отпустил Кубати?! — возмущался Куанч.

— Потому что это было бы все равно, что у человека, который пошел танце-

вать, потребовать немедленно вернуть одолженные ему штаны.

— Ага! — понял веселый, честный и немного шумный Куанч и добавил тихо,

с озабоченным вздохом:

— Что же, пусть потанцует...

Сана грустила и мечтала. Колечко, подаренное Кубати, начала носить от-

крыто, а чувства скрывала, как сноха имя деверя. Сочинила песенку на тот случай,

если ее захотят проверить, сумеет ли она не называть имен своих родичей, чтоб

злые духи остались в дураках:

Если туда, где кудахчут по-глупому,

Едва лишь снесут кругло-белое хрупкое,

Вдруг заберется хвостатая рыжая,

А потом перескочит плетеное,

Я кликну со мной соединенного,

А он призовет молодого безусого,

Того, кто родился позже него

От той, что вскормила обоих,

А позже рожденный вместе