— Как ты только мог подумать об этом?! — искренне недоумевал Кургоко. —

Неужели твоя кровь ни о чем тебе не говорит?

(В кунацкой тлекотлеша Быкова, у которого гостил князь-правитель в ожи-

дании Кубати и Тузарова, они сейчас были вдвоем, никто им не мешал.)

— Недоставало еще, — продолжал князь, — чтобы внуков моих называли

«тумовыми» (Тума (каб.) — неравнорожденный).

— Разве достоинства людей определяются не их делами? — тихо спросил

Кубатц.

Хатажуков снисходительно усмехнулся:

— Было бы, конечно, правильнее ценить людей не по происхождению и не

по платью. Однако век наш не прост. Есть вещи, с которыми наше сословие нико-

гда не примирится,

— А если все равно поступить по-своему? — упорствовал Кубати.

— И думать не смей! — рассердился Хатажуков. — Тебе еще встретится в

жизни не одна вот такая «голубка с белой шейкой», как в песне поется.

Кубати решил, что на первый раз достаточно, и больше возражать не стал.

Будет новый случай и тогда... Как действовать «тогда», он потом придумает…

Хатажуков немного смягчился и сказал напоследок:

— Эх, ты! А еще «бесстрашно смотрящий железу в глаза!» — он имел в виду

кузнечное мастерство сына, а может быть, и ратные его подвиги. — Пошли, нам

пора. Твой друг Алигоко, наверное, заждался.

* * *

На пригорке, под раскидистыми ветвями старой дикой груши, предстал пе-

ред высоким мехкемом преступный пши Алигоко. Суд состоял из двух человек:

«уали» — старшего по возрасту князя (в ближайшей округе им оказался один из

братьев Ахловых) — и представителя тлекотлешей (так называемый «кодзь» —

«добавка»). Эту обязанность исполнял сегодня Инал Быков. Ахлов чувствовал не-

которую неловкость: сам этот мехкем — установление сравнительно недавнее, да к

тому же никто не мог припомнить, чтоб хоть когда-нибудь суду приходилось ре-

шать участь князя.

И вот предстал... Нет, не совсем предстал — Алигоко сидел на пне, покры-

том буркой, и опасливо косился по сторонам. У него за спиной на длинной грубой

скамье восседали десятка полтора князей и первостепенных уорков. Среди них, в

центре, — Хатажуков. Были здесь Канболет Тузаров, Джабаги Казаноков. Ислам-

бек Мисостов тоже был. Рядом с Хатажуковым сидел кадий из Крыма. Стояли по-

близости молодцы из знатных родов. Здесь же Кубати о чем-то перешептывался

по-татарски с тем самым грамотеем, что так неудачно сопровождал кадия.

Собралось и множество простого люда, окружившего высокий мехкем в

почтительном отдалении.

Сначала от Шогенукова потребовали рассказа о том, что произошло семь

лет назад, как погибли братья Исмаил и Мухамед Хатажуковы и Каральби Туза-

ров.

Алигоко не решился повторять свою старую клевету. Теперь он все валил на

Мухамеда. Тот, мол, «по бешенству своего естества», поругавшись с братом, нанес

ему смертельный удар. Шогенуков не успел его удержать. Затем Мухамед ринулся

на людей Тузарова и сразил почтенного тлекотлеша. Шогенуков опять не сумел

его удержать. Затем Мухамед бросился разорять дом Тузарова, хотел завладеть

этим чудо-панцирем (панцирь стоял на столике-трехножке перед Ахловым и Бы-

ковым) и убить Канболета, чтоб сразу же избавиться от кровника. Шогенуков ехал

с ним и всю дорогу пытался его удержать, но... это ему не удалось. Затем уже Кан-

болет и Мухамед встретились и... в честном бою... Шогенуков тут уж совсем ни при

чем...

Толпа, боявшаяся до сих пор проронить хоть слово из речи Вшиголового,

всколыхнулась, тихо зашумела:

— Сам теперь от лжи своей отрекается!

— А бедный Тузаров? Семь лет было кровью испачкано его честное имя!

— И снег настолько бел не бывает, чтоб пес его не сумел загадить!

— Эй, тише! Кубати говорит. Свидетель единственный...

Кубати отчетливо и толково дал понять, как на самом деле вел себя Алиго-

ко: если Мухамед был порохом, то Алигоко — тлеющим фитилем. А что касается

панциря...

Шогенуков вскочил и протестующе поднял руку:

— Можно ли принимать на веру эти слова? Он тогда еще совсем ребенком

был, а потом семь лет ехал на чужой арбе и все тузаровские песни выучил наи-

зусть!

Ахлов расправил пышные свои усы и важно изрек:

— Да... дело это темное. До конца его трудно прояснить. Но главное князь

Алигоко теперь признал, что не Тузаров был виновен в той самой резне...

— Князь Алигоко — человек умный, — послышался насмешливый голос

Джабаги. — Он знает, что явную клевету опровергнуть гораздо легче, чем отделить

правду от лжи, особенно там, где правда и ложь искусно перемешаны.

Толпа встретила высказывание своего любимца одобрительными возгласа-

ми:

— Правильно, Джабаги!

— Сильно сказано!

— Джабаги — наш!

Ахлов и Быков выжидательно посматривали на Кургоко.

— Мехкем хочет, чтобы я сказал, — князь поднялся ео своего места. — Не

стоит больше говорить о делах, касающихся семей Хатажукова и Тузарова. Слава

аллаху, кровной вражды между нами не ожидается. Поговорим наконец о подлом

предательстве Алигоко. Какое у него может быть оправдание в том, что он измен-

нически предупредил Алигота-пашу о нашем нападении и помог ему бежать? Чем

он ответит за пребывание во вражеском стане, за разбойный налет на дом лучше-

го в Кабарде оружейника Емуза и убийство этого достойного человека?

Ахлов, мучаясь от того, что не он, сегодняшний уали, произносит столь вес-

кие, сурово-справедливые слова, да еще таким красивым и мужественным голо-

сом, сердито закричал на обвиняемого:

— Чего молчишь? Отвечай!

— Отвечай! — потребовал и Кургоко.

— Отвечу! — взвился Шогенуков. — Если я был в дружбе с пашой, то разве

не обязан был спасти его от гибели?

— Так почему же ты тогда не остался вместе с ним? — впервые подал голос

Быков. — Почему присоединился к нам? Чтобы прознать о намерениях наших?

— Воллаги! Это меткий выстрел, — сказал кто-то из тлекотлешей.

Алигоко вспотел, хотя солнышко пряталось в облаках и было довольно све-

жо от ветерка, дующего с реки.

— Не по моей воле меня прибило течением к татарскому берегу, — оправ-

дывался князь. — А кинжал против соотечественников я не обнажал.

Неожиданно для всех раздался визгливый смешок татарского кадия:

— Верно, не обнажал! — молчать подолгу кадий был просто не в состоянии.

— Зато он давал хану очень дельные советы, как получше и побыстрее разорить

Кабарду! А потом еще и подаренный хану панцирь выкрал обратно.

— Так что же, измена это или нет? — насупил белые брови Ахлов. — Отве-

чай, князь Алигоко!

— Пусть про Емуза еще скажет! — крикнули из толпы.

— Да, — важно кивнул уали. — И про Емуза.

— Нет на мне вины в смерти Емуза! — горячо запротестовал князь. — Это

все Алигот-паша. Он хотел вернуть отнятые у него драгоценности!

— Хорошо ссылаться на мертвого, — сказал Хатажуков. — Мертвый не ули-

чит во лжи.

С бугра сдержанно прогремел могучий голос Тузарова:

— Алигот-паша хотел забрать драгоценности, а Алигоко-паша — драгоцен-

ный панцирь.

— Я говорил всегда и теперь настаиваю, что панцирь должен по праву при-

надлежать роду Шогенуковых! — нагло заявил Алигоко.

— О твоих сомнительных притязаниях известно всем, — сказал Быков. — Но

мы еще не кончили разговор о твоих предательствах.

— Но я ведь не убил ни одного человека! За всю жизнь — ни одного!

Казаноков первым нашел, что ответить на эти слова:

— Зато по твоей вине погибли сотни людей. В том, что у бочонка выломано