*

– Корабли приближаются! Корабли приближаются! – Видим, не слепые. – Сколько их? – Пять… Шесть… Шесть! – Клянусь Дифенбахием, это наши доски! – Да уж пора бы! Чем раньше начнем, тем теплее будет зимой! – Десятый год подряд в палатках на ветру продуваться! Дудки! – А ты доспехи не снимай! – Умный какой нашелся! Сам не снимай! Даром что всего пятый год тут воюешь – а уже в доспехах, небось, только малину собирать ходишь! – Да сам-то!.. Сам-то!.. – Ну, хватит вам! Приготовились разгружать! – ... да и где она, малина-то… Три года назад последнюю вытоптали… Хоть какое-то развлечение было… А сейчас одна радость – если Семафор с Одесситом подерутся – ставки делать… – Трилионцы ведут себя нечестно! – Если ты украл чужую жену – поступай как порядочный человек! Защищайся! Делай вылазки, карательные экспедиции, назначай сражения, поливай осаждающих кипятком, бросай в них гнезда диких пчел, горящие бочки со смолой!.. Делай же что-нибудь!.. – Правильно! Они нас ни во что не ставят! – Три тысячи человек ожидают их уже десять лет – а им хоть бы что!.. – Пользуются тем, что мы не можем достать их там!.. – Трусы! Спрятались за стенами – и думают, что им это сойдет с рук! – Так сходит ведь… – Но есть справедливые боги! Рано или поздно наша все равно возьмет! – Возьмет, возьмет… Возьмет и уйдет… Посидев тут еще лет сорок… – Брюзга! – Дурак! – Сам дурак! – От дурака слышу! – Эх, досочки наши хорошенькие!.. Такие дома отгрохаем – хоть еще десять лет под этим треклятым Трилионом сиди, хоть пятьдесят!.. – Типун тебе на язык!.. – Дома!.. Бабские нежности! – Никогда бы не поверил, что чтобы отрубить голову одной неверной жене надо десять лет времени и три тысячи войска! – И еще не все… – И еще не все. Если уж ему так приспичило – Меганемнон мог бы уже тридцать раз жениться, обзавестись рогами и тридцать раз спокойно избавиться от изменщиц! А тут сидит, одну столько времени караулит… – Любовь… Что поделаешь… – Кончай трепаться! Как бабы!.. Цепочкой строй-ся! – Эй, на судне! Давай концы! – Отдашь тут концы… – Хлорософ, в ухо получишь! – Молчу, молчу… – Ребята, не зевай!.. Набежала и отступила тяжелая волна, оставив на широкой полосе прибрежной гальки тяжелые туши шести сухогрузов. Солдаты, сразу бросив пререкаться, хрустя сандалиями по камешкам, не спеша, потрусили помогать выгружать долгожданный стройматериал. Если уж упрямству их предводителей не было никакого разумного предела, и они желали, во что бы то ни стало, продолжать осаду Триллиона до победного конца, то второй десяток лет рядовые воины хоть разменяют в удобных деревянных казармах. А через год, глядишь, еще один бунт – и им разрешат привезти их жен, детей, собак, коз; разведут виноградники, посадят пшеницу и оливковые деревья взамен сожженных сгоряча в первый день осады десять лет назад… Жены потребуют построить библиотеку, театр, стадион, бани, ипподром… Будут приезжать на гастроли самые известные трагики Стеллы. Проводить чемпионаты Мирра. Да мало ли еще чего!.. И отчего бы тогда не поосаждать в таких условиях?.. И вот тогда эти трилионцы сами попросят разрешения открыть ворота и выйти к ним, да только кому они тогда будут интересны!.. Ну, разве только обманутому Мегамемнону… Командир сотни Криофил Твердолобый решительно направил свои стопы к самому большому кораблю, на носу которого стояли и, судя по всему, готовились к высадке какие-то люди. – Эй, вы, там, на корабле!.. Кто такие? Чего тут надо? Здесь идет война, и посторонним тут не место!.. Но, не обращая ни малейшего внимания на грозную тираду Криофила, на камни мягко спрыгнул плечистый молодой воин. На руках у него, нервно ухватившись за кряжистую шею, примостился маленький старичок. Шагнув на сухую гальку, воин бережно опустил свою тщедушную ношу. – А, Термостат, рад видеть тебя, бродяга, рад видеть! Ты не забыл, что только ради тебя я проделал весь этот путь в душной каюте на двоих с самой страшной морской болезнью, когда-либо испытываемой простым смертным!.. Дай-ка я обниму тебя, мальчик мой… Как ты вырос… Как изменился… Твой прадед гордился бы тобой сейчас, клянусь Меркаптаном! И дедок, украдкой смахнув набежавшую слезу в взъерошенную бороду, нежно обхватил Криофила в районе бронированной талии. Праздный наблюдатель, каковых поблизости было в изобилии, мог бы лицезреть в этот момент на лице сержанта целый калейдоскоп самого обширного ассортимента чувств с тех пор, как человеческие чувства вообще были изобретены. Отвращение, высокомерие, гнев, непонимание, изумление, озарение, восторг, восхищение, благоговение, смущение, раскаяние, стыд… Пожалуй, список можно было бы продолжать и продолжать, и закончить как раз к предполагаемому завершению осады, лет, эдак, через …цать, или даже …сят, но тут вмешался Хлорософ. Он подбежал, брызжа мелкими камушками и осколками ракушек, и со всего размаху, не заботясь о тормозном пути, хлопнулся на колени перед старичком. – Демофон! О, милостивые боги Мирра!!! Это же сам Демофон!!! Этого не может быть!!! Ребята, бросайте все – скорее сюда!!! К нам приехал Демофон!!!.. Великий Демофон!!! Непревзойденный Демофон!!! Сюда!!! Бегом!!! Смотрите!!!.. Как железные опилки к магниту на листе бумаги в известном опыте, со всех сторон, куда долетал трубный глас Хлорософа, к месту высадки странного пассажира устремился стеллийский народ. Солдаты спешили и толкались, стремясь увидеть самого живого Демофона, если останемся сами живыми, то есть, осада закончится раньше, чем истечет человеческий век, будет что рассказать дома родне и что вспоминать всю жизнь… Самые горячие головы стали стрелять в воздух. Стрелы падали на другие горячие головы, после чего им приходилось немного охладиться в холодке и прийти в сознание. Но никто не жаловался. Сойди сейчас, кажется, на землю Дифенбахий – никто бы на него и не отвлекся, даже если бы тот поразил все войско своими огненными стрелами-молниями, солдата за солдатом… В случившейся толчее и суматохе никто не обратил внимания, как с того же корабля, подальше от возбужденных почитателей Демофона, в самые волны, спрыгнули еще два человека, и их встретил тот самый воин, высадивший знаменитого старика на трилионскую землю. Вода захлестнула сапоги Иванушки, и внутри сразу что-то плотоядно причмокнуло и аппетитно захлюпало, но царевич даже не среагировал. Как завороженный, наблюдал он за феерическим зрелищем встречи. – Кто это? – отчего-то шепотом спросил он у Трисея. – Это – Демофон. – Кто такой Демофон? – не унимался озадаченный Иван. – Демофон – это наше все, – торжественно объявил тот. – Демофон… Демофон… – наморщив лоб, забормотал Иванушка. – Демофон… И встрепенулся, сконфуженно переводя взгляд с Ирака на Трисея и обратно. – Уж не хотите ли вы сказать, что это тот самый Демофон, который… – Именно тот самый. – Не может быть!!!.. – Может. – Но он же… Ему же… Его же… – Да. – И вы всю дорогу молчали об этом!!! То есть, я все это время находился на одном корабле с самим Демофоном, и вы говорите мне об этом только сейчас?!.. – Н-ну… – О, милостивые боги Мирра!!! Это же сам Демофон!!! Великий Демофон!!! И Иванушка, сунув переметную суму в руки Трисею, не разбирая дороги, очертя голову кинулся в гущу солдат. С каждым его шагом истерично хлюпали полузатопленные волшебные сапоги, извергая изо всех своих отверстий яростные разноцветные фонтаны и фонтанчики соленой воды. – Ион, постой, куда ты!.. – растерянно взмахнув руками, последовал за ним Ирак. Трисей проводил удаляющуюся фигуру взглядом. “Ну, и педилы…” – тихо покачал он головой. – ...извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат, – виновато оправдывался Твердолобый, когда Иванушка все-таки смог пробиться сквозь армию любителей стеллийской литературы. – Вы меня не за того принимаете… – Ох, прости старика! – энергично взмахнул тоненькой иссушенной ручкой, похожей на куричью лапку, Демофон и, напряженно сощурившись, обратился к лукоморцу: – Термостат!.. Ну как же я не признал тебя сразу!.. Ну, веди же меня, веди, я так и горю от нетерпения наконец увидеть… – Извините, многоуважаемый Демофон, но я тоже не Термостат, – смущенно проговорил Иван. – Не Термостат?.. – знаменитый поэт озадаченно перевел взгляд близоруких бесцветных глаз с одного человека на другого, нахмурил кустистые брови и вдруг тоненько засмеялся, грозя обоим пальцем-прутиком: – Не Термостат!.. Ха-ха-ха!.. Ах, вы, шалуны! Как были мальчишками, так и остались!.. А ведь по шестьдесят лет уже обоим!.. А похожи друг на друга по-прежнему – как две оливки в салате! Белобрысый долговязый царевич и коренастый чернобородый сержант непроизвольно, на всякий случай, быстро оглядели друг друга, потом себя, потом выжидательно посмотрели на Демофона. – Ну, Гидролит, а теперь расскажи мне, кто все эти хорошенькие девушки. Они, наверное, собрались специально в честь этого торжественного события? Ты меня с ними познакомишь? – обвел широким жестом собравшихся вокруг старичок. Толпа закованной в броню солдатни охнула и слегка откачнулась назад. Кто-то растерянно хихикнул. Большинство сочувственно закачало головами и понимающе вздохнуло. Иван решил, что настал черед того, ради чего он пожертвовал парой золотых пряжек, куском туники и плащом, протискиваясь сквозь строй неуступчивых и вооруженных до зубов читателей. – Уважаемый Демофон! – трепетно взял он за худенькую ручку литератора. – Я так счастлив видеть вас воочию! Я – самый восторженный поклонник вашего уникального таланта и прочел по много раз все ваши книги, какие только у нас издавались! Не будете ли вы так любезны не отказать мне в любезности… Могу ли я попросить у вас автограф?.. – Проси! – великодушно разрешил уважаемый Демофон. – Прошу! Вы – практически живой классик! Ваши произведения переживут века! – Ага, ты читал их! – встрепенулся старичок. – А как тебе понравилась моя последняя поэма – “Покорение Гликозиды?” – Я ее как раз недавно купил и читаю! Это настоящий эпический шедевр!.. Подпишите мне ее, пожалуйста! И Иванушка выудил из-за пазухи томик размером с три силикатных кирпича, ловко распахнув его на форзаце, а из кармана – перо и походную чернильницу, и услужливо подсунул их Демофону. Старик вытянул шею, захлопал глазками и, наконец, дрожащая ручка неуклюже ухватила перо, попытки с пятой обмакнула его в несмываемые чернила – последнее вондерландское изобретение – и он стал старательно что-то выводить на чистом участке пергамента. Все следили за движением пера, затаив дыхание. Наконец надпись была завершена, и, горделиво улыбаясь в редкую бороду, поэт вернул книгу царевичу. Тот благоговейно повернул ее к себе и посмотрел на текст. Потом еще раз посмотрел. Потом еще раз повернул и снова посмотрел. Потом повернул ее боком. И снова посмотрел. Надпись от этого ничуть не изменилась. Четыре полных строчки корявых крестиков и еще три креста, побольше и покорявее, внизу, справа, рядом с чернильным отпечатком большого пальца. – Что… Что здесь написано?.. – нерешительно потыкал пальцем в крестики Иванушка, не оставляя самостоятельных попыток постичь смысл сих знаков. – Дорогому внучатому племяннику по сестре первой жены, да будет земля ей пухом, блаженной памяти Миопии, Термостату на долгую память и развлечение, и пусть светлые боги Мирра покровительствуют тебе во всех твоих свершениях. – А большие крестики внизу? – Мои имя, фамилия и ученая степень. И тут солдат как прорвало. – Мне!.. – Мне!.. – Подпиши автограф мне, великий Демофон!.. – Вся наша рота тебя обожает! – Напиши мне в стихах, пожалуйста! – И мне!.. – Нет, я первый попросил!.. – Хлорософ, в ухо получишь! – Молчу, молчу… И абсолютно счастливый от фейерверка народного признания, великий Демофон, пыхтя и помогая себе высунутым от усердия языком, выводил крестики на туниках, плащах, щитах, ремнях и просто голых спинах, вслух читая написанное: – ...на долгую память… ...с пожеланиями успехов… ...счастливых лет жизни… ...почаще мыться… И тут откуда-то из-за стены почитателей таланта живого классика раздались и стали быстро приближаться сердитые крики: – Расступись!.. Расступись!.. Почему никто не работает?.. Сержант!.. Что за базар?.. Доски ваши разгружать я буду, или позовем Меганемнона?.. Разойдись, бездельники!.. А ну, пошли отсюда, пошли!.. А это что тут еще за… Великий Демофон!!!.. Милостивые боги Мирра!.. Сам непревзойденный Демофон почтил своим присутствием ваш сброд!.. И хоть бы кто-нибудь догадался сообщить мне или Меганемнону!.. Или принести патриарху стул и навес от солнца!.. Дикари!.. Истинные дикари!.. Мне стыдно за вас, о несообразительные сыны Стеллы!.. Даже не повинуясь, а, предугадывая, нетерпеливый жест руки, воины отпрянули назад, освобождая пространство вокруг гордого гения стеллийской письменности. – Сержант Криофил! Бегом в лагерь – приготовьте отдельную, самую лучшую палатку для патриарха, и поставьте ее рядом с нашими с царем! – Слушаюсь!!! – Остальные – прочь работать! Бездельники, ротозеи, а не войско!.. Отвлеченный столь громким вторжением, старичок с трудом разогнул костлявую спину, вытер пот со лба, оставив по всему лицу широкие чернильные полосы и, напряженно прищурившись, стал вглядываться в гостя. – А, Термостат! Вот ты куда подевался! А где моя поэма, которую я тебе только что подписал? И, кажется, ты что-то говорил про стул и навес?.. – Термостат?.. – начальственный вид вновь прибывшего сменился растерянным. – Извините, многоуважаемый Демофон, но я вовсе не Термостат… – А, я так и знал… Значит, ты все-таки Гидролит! Ну, веди же меня к своему брату – ведь я проделал весь этот долгий путь – а ведь мне уже не сто лет! – только ради него! На какой день у вас намечено открытие статуи? Только не говори мне, что я опоздал!.. – Открытие какой статуи? – только и смог вымолвить пришелец. – А сколько их у вас тут? Гидролит, малыш, к чему эта игра в загадки! Твой брат… – Но у меня нет брата!.. – ...сообщил мне, что он спроектировал и соорудил самую высокую в мире статую и пригласил меня на открытие, чтобы я описал ее в своей новой поэме и донес его деяние до восхищенных потомков! Но, по-моему, между нами говоря, не так уж она и велика – когда мы подплывали к Колоссу, я все глаза проглядел, и не смог увидеть даже намека на какое бы то ни было изваяние вообще, не говоре уже о его Родосе! – К Колоссу?.. – Кстати, как сейчас помню, в детстве у него был ручной хомячок, и звали его, кажется, тоже Родос, и он… И только теперь военачальник стеллиандров, проделав, по-видимости, гораздо более дальний путь, чем живая легенда Стеллы, сумел, наконец-то, прийти в себя. – Но уважаемый Демофон! – смуглые мускулистые ручищи осторожно обхватили птичьи лапки поэта, и тот на мгновение примолк. – УВАЖАЕМЫЙ ДЕМОФОН! ЭТО НЕ КОЛОСС! ЭТО ЗЕМЛИ ТРИЛИОНА! И МЫ ТУТ ОСАЖДАЕМ ГОРОД, А НЕ ОТКРЫВАЕМ СТАТУИ! СУДЯ ПО ВСЕМУ, ВЫ ОШИБЛИСЬ КОРАБЛЕМ ПРИ ПОСАДКЕ! И Я НЕ ТЕРМОСТАТ – Я ОДЕССИТ! Старичок озабоченно наморщил лоб, обдумывая услышанное, но вскоре, просветлев, ласково похлопал Одессита по руке, оставляя в изобилии с каждым прикосновением смазанные чернильные отпечатки. – Очень хорошо, любезный Одиссей! Приятно с тобой познакомиться! А теперь проводи меня к Термостату – мальчик, наверное, уже заждался! Он тебе даст хорошие чаевые… Да, и все хотел сказать – какие тут у вас, на Колоссе, кудрявые девчонки! – и он проникновенно ущипнул за пятую точку Хлорософа. Хлорософ сделал большие глаза и тоненько ойкнул. Старичок захихикал. Одессит открыл рот, собираясь что-то сказать, потом закрыл его, потом снова открыл и закрыл. И, наконец, кажется, неплохая идея посетила его на предмет того, на чью голову можно было бы переложить заботу о впадающем в старческий маразм символе нации, потому что он удовлетворенно улыбнулся и повернулся к Демофону. – Достопочтенный Демофон, – и бережно, но настойчиво Одессит подхватил старичка под локоток и повернул лицом в сторону лагеря стеллиандров. – Пойдемте со мной – я уверен, что царь Меганемнон будет просто счастлив познакомиться с вами и принять вас в нашем скромном обиталище. – Меганемнон? Это который воевал тридцать лет со своим двоюродным братом за остров Перлос? – Его внук. – Ах, как летит время… Кто бы мог подумать… А где же мой писец? – вдруг встрепенулся поэт. – Я только сейчас вспомнил, что в Пасифии приказал ему садиться на корабль вперед меня и всю дорогу с тех пор его не видел… Наверное, он тоже мучался от качки… Ах, да вот же он! – ткнул дрожащим сухоньким пальцем Демофон в сторону Ивана. – Ну, где же ты запропал? Помоги мне идти… хм… все время забываю, как тебя звать… Тазепам?.. Моногам?.. – Я Ион, и я вовсе не… – Ах, да, извини, Яион… Пошли скорей. Видишь, мы заставляем нашего дорогого хозяина Одиссея нас ждать! Царевич мгновенно осознал всю радужность открывающейся для личного секретаря самого Демофона перспективы и подхватил старика под свободный локоток. – Идем, достопочтенный. Сейчас я только позову вашу личную охрану. Эй, Ирак, Трисей – хозяин уходит! Поспешите! – Но у меня никогда не было охраны!.. Зачем мне охрана?.. От кого?!.. – От… от… От поклонников!.. Чтобы не докучали! Вы наняли их в Пасифии, помните? Демофон замялся, наморщил лоб, захлопал глазами… – Помните, – настаивал Иван. – Ну, естественно, помню, – пожал наконец плечами поэт. – Что ж у меня, склероз, по-твоему, Ярион? – Ну, теперь все в сборе? – кривовато улыбнулся Одессит. – Конечно. Ребята, пойдем! По дороге до Иванушки окончательно дошло, что он сделал. Он украдкой оглянулся на безропотно марширующих позади друзей, и ему стало слегка стыдно. Столько хороших людей в такой короткий промежуток времени он еще никогда не обманывал. Как это только могло прийти ему в голову!.. Писарь!.. Охрана!.. Как они только не подняли меня на смех!.. А бедный Демофон… Он, должно быть, подумал, что совсем выжил из ума… И что это на меня нашло?.. Конечно, королевич Елисей назвал бы это военной хитростью, но ведь я ни с кем тут не воюю и даже в обозримом будущем не собираюсь!.. Значит, это все-таки как-то по-другому называется… Так мог бы Серый поступить… М-да… Как говорил Шарлемань – с кем поведешься, с тем и наберешься… А что?.. Посмотрим, что из этого выйдет. Если не очень боком… Весть о прибытии под стены Триллиона корифея стеллийской литературы, похоже, успела оббежать лагерь и подняла на ноги все войско побыстрее приглашения на обед. К палаткам военачальников Одессит, Демофон и его самозваная свита шли по живому коридору из восхищенных солдат, многие из которых размахивали собраниями сочинений почетного гостя, и приветственные крики радостно звенели в раскаленном дневном воздухе. Сотни рук тянулись к нему, чтобы прикоснуться, потрогать, пощупать, подергать, оторвать на память кусочек легенды, и если бы не Трисей с Ираком, сначала деликатно, а затем и со всей дури по этим шаловливым ручкам лупившие, всего старичка разобрали бы на сувениры еще на полпути к штабному шатру. В конце коридора их уже поджидал Меганемнон при полном параде. Сделав три шага навстречу, он простер к именитому посетителю украшенные тяжелыми боевыми наручами руки и промолвил: – Добро пожаловать на землю Трилиона, великий Демофон! Это честь для нас – принимать… – Трилиона?.. – переспросил вдруг поэт. – Да, да. Трилиона! – радостно подтвердил Одессит. – Именно Трилиона! – А разве это не Колосс?.. – Нет, ни в коем случае!.. – А мне казалось, что это должен быть Колосс… – Нет, нет! Это – Трилион! Место, где творится история, где быль смешивается с мифом! Именно здесь наши… героические… – Одессит закашлялся, – воины… ведут осаду этого бесчестного, ничтожного города уже десять лет подряд. – Хм… Значит, не Колосс… – Нет, нет! – А вы уверены? – Да, конечно!.. – Ну, тогда ладно, – примирительно махнул рукой Демофон. – Трилион, так Трилион… Вы мне лучше скажите самое главное. – Что? – На открытие статуи я не опоздал? Поспешно перетащив шатер Семафора на самый край лагеря по приказу хитромудрого Одессита, солдаты живо установили на этом месте новый красно-белый шатер специально для Демофона и его сопровождающих. После расторопно и весьма к месту поданной трапезы из холодной говядины, сыра с плесенью (“Редчайший сорт,” – заверил Одессит и покраснел) и подогретого (а, может, просто разведенного теплой водой) вина почетных гостей повели на экскурсию по лагерю. На пятнадцатой минуте случилось страшное. То, чего никто не предполагал. Меганемнону удалось заинтересовать поэта. – Десять лет, говоришь?.. – покачал головой Демофон, как будто очнувшись ото сна. – И были ли под стенами сего славного города достойные его битвы? Меганемнон замешкался, и ему на помощь отважно пришел радостный Хлорософ: – Да, еще бы! Шесть лет назад Стратостат взял одеяло Нематода, как он потом утверждал, по ошибке. И когда Нематод обнаружил пропажу и подумал на Калланхоя – вот это была битва-ай!!!.. Одессит яростно втоптал босые пальцы правой ноги простодушного солдата в песок и захохотал. – Наш Хлорософ – большой шутник! – Ха-ха-ха, – натужно поддержал его Меганемнон, стараясь отдавить злополучному адъютанту вторую ногу. – Умрешь со смеху. – На самом деле, о достопочтенный Демофон, под стенами этого злосчастного города разворачивались самые кровавые сражения, самые трагические драмы, самые драматические трагедии, которые только может вообразить бессильный человеческий разум… По знаку Меганемнона Трисей и Ирак бережно зарулили старичка к нему в шатер. – Например? – заинтригованно спросил поэт. – Ребятки, посадите-ка меня поудобнее на этот топчан – я хочу послушать бравого Одиссея… Сдается мне, что сюжет следующей моей книги ходит поблизости! Такое нельзя упускать. А то, не ровен час, заявится сюда эта бездарность Эпоксид и переврет всю историю!.. – Смерть и горе преследовали нас как ужасные тени все время, начиная с мгновения высадки на этот враждебный угрюмый брег… – встав в позу чтеца-декламатора на сцене сельского Дома Культуры, начал Одессит свое поспешно выдумываемое повествование. – Ярион, записывай!.. – Записывай, Ярион! – энергично потер сухонькие ручки окончательно заинтересовавшийся Демофон. Через пятнадцать минут в шатер Меганемнона набились все предводители стеллийского войска и слушали вдохновенное вещание Одессита с раскрытыми ртами. Через полчаса до них дошло, что кроме своих подвигов и, изредка, свершений верховного главнокомандующего, рассказчик ни о чем больше врать не собирается. И решили, что настала пора действовать. Принять бразды правления в свои руки, так сказать. – Одессит, – громким шепотом прошипел воин в черном панцире. – Расскажи про меня, и серебряный таз для омовений – твой!.. – ...и тут, как комета в беззвездном небе, появляется неутомимый Сопромат, а в руке его – тяжелое копье, что сковал ему ученик самого Династаза!.. – Ярион, записывай!.. – Одессит! Пятнадцать баранов!.. – встрял толстяк в шлеме с желтыми перьями. – ...Сопромат метался от врага к врагу, и всех поражало его не знающее промаха… – И рог из слоновой кости с серебром! – ...копье. А во след ему неумолимо двигался грозный Дихлофос, и от одного вида его даже в самые отважные сердца противников вселялся страх… – Одессит! Золотая цепь с топазом! – отчаянный шепот из дальнего конца шатра. – ...А что за неистовый воин рубится там, на правом фланге? Это юный, но очень богатый Тетравит, у которого в Иолке живет тетушка – хозяйка сорока домов мимолетной любви, двоюродный дядя разводит чистокровных коней для скачек, муж сестры… – И узамбарская танцовщица!.. Две!.. – ...как бешеный лев налетел на врага, рубя мечом направо и налево… Иван яростно скрипел пером по листам пергамента, которые только успевал подтаскивать почему-то примолкший и захромавший на обе ноги Хлорософ. Так рождались герои. Так создавалась история. НЕУЖЕЛИ ВСЕ КНИГИ О ПОДВИГАХ СТЕЛЛИЙСКИХ ГЕРОЕВ ПИШУТСЯ ТАК?!... К вечеру четвертого дня, когда в восьми новых дополнительных палатках Одессита уже некуда стало складывать дары, закончилось и зажигательное повествование о десятилетней осаде Трилиона. Усталый Иванушка разминал сведенные судорогой пальцы правой руки. Демофон радостно улыбался и бормотал себе под нос, дирижируя пером, что-то ритмичное и длинное – очевидно, будущий шедевр. Хлорософ, набрав в рот воды на всякий случай, пыхтя упихивал исписанный за день пергамент в большой кожаный мешок. Довольный Меганемнон подошел к старику и почтительно спросил: – Нашел ли занимательной нашу эпопею многоуважаемый Демофон? – Конечно, нашел, Одессит! – сухонькая ручка благодарно сжала мускулистую лапу старого царя. – Вот посмотришь – через месяца два-три после возвращения домой я издам в свет новую книгу, и самые лучшие писцы Стеллы почтут за честь переписать ее, а сказители – присвоить себе ее авторство! Такого эпического полотна не писал еще ни один стеллийский литератор! Родную историю надо беречь и лелеять, популяризировать и прославлять! Правда, про вмешательство богов вы мне так, почему-то, ничего и не поведали… Ну, да ничего! Вписать это – дело нескольких дней, не переживайте. А в остальном – замечательно, просто замечательно! Богатейший материал! Главнокомандующий хотел было уточнить, что он не Одессит, но передумал, и просто приложил руку поэта к своему сердцу, или, по крайней мере, к тому месту, где оно, по идее, должно было располагаться под всеми изолирующими слоями брони, кожи и ткани. – Я счастлив, – проникновенно промолвил он. – Ни я, ни мои воины никогда не забудут встречи с таким прославленным, гениальным творцом, любимцем муз, как вы, досточтимый Демофон. Увидеть вас, общаться с вами – все равно, что припасть к живительному источнику вечной мудрости!.. Приезжайте к нам еще… лет через десять… и клянусь, вы не узнаете этого места! – Обязательно приеду! Только через десять лет у меня запланировано извержение вулкана в Гармонии, нашествие гарпий в Каллисте и небольшой, но очень интересный приграничный конфликт в Батакии, если оракул не ошибается, а вот через год я буду абсолютно свободен и, не исключено, что загляну и сюда. – Когда бессмертному классику нашей литературы будет угодно готовиться к отплытию домой? – Домой? – хитро переспросил старичок и игриво погрозил царю пальцем. – Э, нет! Уж не думаешь ли ты, доблестный Одессит, что я уеду отсюда, так и не увидев открытия статуи Родоса? Или ты, о лукавый воин, хочешь лишить меня веселого праздника – народных гуляний, песен, танцев, цветов и вина рекой? Не для того мой внук Термостат три года работал над этим изваянием, чтобы я уехал, даже не взглянув на него! Хорошо, твой этот… царь… с постоянно постной физиономией… как его там… Агамемнон?.. сказал, что внучок уже уехал на Мин, не дождавшись меня. Но открытие все равно состоится! Назначай день! Меганемнон обреченно вздохнул, бессильно покачал головой и опустился на колени перед упрямым стариком. – Но достославный Демофон! Я уже объяснял вам, что открытие статуи… – Состоится завтра, ближе к вечеру, – уверенно закончил за него откуда ни возьмись появившийся Одессит и подмигнул Иванушке. – ...И откуда ты собираешься брать такое количество мрамора, меди или, на худой конец, той же глины, а, скажи-ка мне, умник? – доносился через десять минут из штабной палатки голос Семафора. – Ты опозоришь нас не только перед Демофоном – через него ты ославишь нас на весь мир! Да и если бы у тебя все это было – кто сможет воздвигнуть гигантскую статую этого… этого… кого там? хомячка? меньше, чем за день, а? Или ты собираешься попросить о помощи бога оптического обмана, от которого ваши островные царьки, по их уверению, ведут свой род? – Спокойно, Семафор, спокойно! Не надо так нервничать. Не беспокойся за нашу репутацию. А твою, ты знаешь, уже ничто не в силах испортить. Из-за тонкой стены палатки раздалось взбешенное молчание человека, который не очень понял, осмеяли ли его перед всем военным советом, или сказали комплимент. Хотя, принимая во внимание, что прозвучало это из уст его давнего неприятеля Одессита… – В самом деле, Одессит, – присоединился к нему голос Меганемнона. – Как ты собираешься сдержать обещание, столь неосмотрительно, на мой взгляд, данное нашему именитому гостю? – Очень просто, царь. Мы рекрутируем всех плотников лагеря, и за полдня они нам сколотят из досок, прибывших сегодня утром с грузом, что угодно и кого угодно – морскую свинку, кролика, кошку – тем более, что наш уважаемый поэт не разберет различия и с трех шагов, даже если это будет, извините, шестиногий и трехголовый жираф. – О, Одессит, как ты циничен!.. – О, Семафор, как ты глуп. – Мы еще посмотрим, кто из нас глупее, – пробормотал тихо, но злобно невидимый голос за тонкой полотняной стенкой палатки. – Земляки мои, не ссорьтесь же!.. – Квадрупед, миротворец ты наш, кто ссорится!.. Это всего лишь дружеская перебранка!.. – Ванадский шакал тебе друг, – прошипел тот же истекающий ядом голос. – И после славной ночи доброго празднования мы отправим нашего Демофона и его доблестных писцов и телохранителей домой с добавочной порцией впечатлений, и через три – максимум, четыре месяца мы прогремим на всю Стеллу. Хлорософ! – гаркнул голос Одессита. – Я здесь! – чуть не растоптав пристроившегося в укромном темном уголке за палаткой Иванушку, примчался адъютант командующего. – Сегодня обойди весь лагерь, отбери всех людей, владеющих топором и пилой, и пусть завтра, с самого раннего утра, они начнут сколачивать из всех имеющихся у нас досок статую… Чего там? Муравьеда? – Белой мыши. – Крота?.. – Лемминга?.. – Хомячка! – Да, конечно, хомячка. А за ночь пусть перенесут весь стройматериал подальше от лагеря, километра за два, чтобы не слышно было стука. Поручи это сотне Семафора. – Почему это именно моей сотне? – Потому, что их очередь таскать доски из лагеря! – Какая очередь?! Раньше мы никогда не таскали доски из лагеря!!! – Тем более. Надо же когда-то и с кого-то начинать. – Ты испытываешь мое терпение, о изворотливый Одессит. – Спокойной ночи, о неспокойный Семафор… Иван не стал слушать дальше и, стараясь не шуметь, направил свои стопы к следующему костру, вокруг которого сидели еще с десяток солдат. К утру он надеялся обойти, наконец, всех, и окончательно выяснить, не появлялся ли здесь, как нагадала ему Монстера, его так давно унесенный ветром отрок Ликандр. Семафор злобно глянул на фамильные серебряные песочные часы, погнутые в кармане тяжелой сороковкой. Час ночи. Все проклятые доски были уже перетащены, и теперь стеллийские виртуозы пилы и топора взялись за дело при свете факелов и костров. На ходу вытаскивая обломанными ногтями из ладоней занозки величиной с шорную иголку, Семафор чувствовал, как бессильная ярость, в который раз уже за несколько часов, вскипает у него в груди. – Достопочтенному Семафору не спится? – откуда-то из темноты лагеря прямо на него выскочил армейский старикашка-лекарь. – Бессонница? Вот, купи мое зелье – одна чайная ложка на стакан… – Да отстань ты!.. – отмахнулся от него раздраженный воин. – Очень хорошо действует! – не унимался Фармакопей. – Выпей пару глотков на сытый или голодный желудок – и через пять минут громом не разбудишь! А если две ложки на стакан – проспишь до обеда!.. – Слушай, дед, уйди от греха подальше, – угрожающе прорычал Семафор. – Без тебя тошно!.. – Ну, как знаешь… – разочарованно пожал плечами старичок и повернулся уйти, видя, что торговля не задалась. И тут в нацеленный на страшную месть мозг Семафора пришла одна заманчивая идея. – Эй, Фармакопей! – мощная рука, как выстрелив, ухватила старика за плечо. – Постой! Я передумал. А ну-ка, расскажи-ка, что за отраву ты продаешь тут честным людям… Одессит довольный стоял на пригорке, скрестив руки на груди. Еще только время приближалось к обеду, а статуя была уже почти закончена. Последние штрихи приколачивались не спеша, но неотвратимо. Правда, среди тех, кто был не в курсе, что у самозваных скульпторов должен был получиться хомячок Родос, вышло небольшое разногласие, чуть не перешедшее в большую потасовку по поводу того, кто у них все-таки получился. Мнения варьировались от собаки до черепахи, но вперед вышел, предшествуемый непререкаемым авторитетом адъютантства у Одессита рядовой Хлорософ и разрешил все споры сказав, что это – коза. Одессит не стал их разубеждать. Какое это имело значение. Все равно завтра днем, после отъезда Демофона, это деревяное чудовище будет превращено в бараки, а все они оставят свой след в истории Стеллы как непобедимые герои, и со временем даже непосредственные участники этой нелепой осады забудут, как все было на самом деле, потому, что в книге будет написано совсем по-другому, и гораздо лучше, чем в жизни. Со стороны лагеря донеслась божественная музыка – частые удары меча о медный щит – сигнал к обеду. Рабочие, мгновенно побросав свои инструменты, с довольным гомоном стайкой заспешили на зов повара, и Одессит, кликнув адъютанта, хотел было присоединиться к ним. – Эй, царь Ипекаки! – снизу на холм, с медным кувшином в руке, весело поднимался Семафор – любимчик войска. – Ну, что тебе еще? – слегка поморщился Одессит. – Просто день сегодня замечательный! – широко улыбнулся батакийский герой и радостно взмахнул рукой. Жидкость в запотевшем кувшине незамедлительно хлюпнула, сообщив, что сосуд почти полон, а на улице сегодня жара, и сразу же стеллиандрам захотелось пить. – Сегодня, в честь праздника, я купил в лавке доброго вина, отдав целых два золотых, чтобы отметить торжество с друзьями и помириться с врагами. – Ты уже стучался в ворота Трилиона? – кисло поинтересовался Одессит. – Нет, я имею в виду тебя, – смущенно покраснел Семафор. – Забудем наши распри. Мы оба бываем неправы, не так ли? Выпей со мной этого белого полусладкого, и забудем обиды, хотя бы сегодня! – “Бойтесь батакийцев и дары приносящих”, – с усмешкой процитировал Эпоксида стеллиандр. – Да уж не боишься ли ты меня? – изумленно расширил глаза Семафор. – Я? Тебя? Где стаканы, батакиец? – У хорошего солдата меч, ложка и стакан всегда с собой! – ослепительно улыбаясь, Семафор ловко извлек из кармана три медных стакана. – За наше здоровье, стеллиандры! – За наше здоровье, – согласился Одессит и пригубил вино. – Не перекисшее, и сахар в норме, – с важным видом знатока похвалил Хлорософ. – Стоит двух золотых, – согласился Одессит, и одним глотком допил остаток. Семафор хотел выпить с ними, но приступ натужного кашля одолел его, и он поставив свой стакан на траву и ухватившись за горло, согнулся пополам. – Как, однако, жарко сегодня, – опустился расслабленно рядом со своим начальником Хлорософ. – Аж разморило чевой-то… – Так бы и прилег… – с удовольствием растянулся на травке и Одессит. – И поспал… – И поспал бы… Да… “Погодите немного,” – украдкой ухмыльнулся Семафор, не переставая изображать туберкулезного больного при смерти. Через три минуты, как и обещал Фармакопей при такой дозировке, оба стеллиандра, блаженно смежив очи, отошли ко сну. Теперь оставалось только, пока никто не видит, осуществить вторую часть коварного плана отмщения. В девятом часу деревянное существо, похожее на медведя неизвестной породы, предусмотрительно поставленное на колеса, пятьдесят солдат приволокли в лагерь и украсили гирляндами цветов. Можно было его открывать, но нигде не могли найти Одессита. Демофону, заботливо поддерживаемому под руки Трисеем и Ираком, не терпелось начинать, и Меганемнон решил не ждать, пока его пропавший товарищ по оружию соблаговолит отыскаться, и произнести приветственную речь самому, логично рассудив, что заслышав звуки музыки и пения Одессит, если он жив, прибежит сам. А если нет – то, тем более, ждать его не имеет смысла. И праздник начался. Вниманию живого классика и его секретаря, усаженных на почетные места в первом ряду, был предложен внушительный военный парад, приветственные речи, выступление оркестра народных инструментов, чтение отрывков из подходящих по смыслу ранних произведений Демофона, хоровое и сольное пение не очень уже трезвых к тому времени солдат и, наконец, торжественный банкет, переходящий во всеобщую пьянку. Старичок был в восторге. – Прелестно, замечательно, просто восхитительно! – не уставал восклицать он, энергично потирая сухие ладошки. – Записывай, Ярион, все хорошенько записывай! Во что одеты танцовщицы, из чего изготовлены барабаны и флейты, сколько перьев на шлемах у командиров… Ничего не пропускай! Всякое лыко уйдет в строку! А кто бы мог подумать, что Родос – это лошадь!.. – Я бы сказал, что он больше похож на корову, – осторожно высказал свое мнение Иван. – Не святотатствуй, – сурово оборвал его Демофон. – Если мой внук говорит, что это лошадь, если он делал лошадь, то, значит, лошадь у него и получилась. – Но вы же сами в день прибытия сказали Одесситу, что это, скорее всего, должен быть хомячок! – Одиссею? Сказал. Но это было всего лишь мое предположение! Кстати, почему не видно Одиссея? Правда, за последнее время мы, кажется, ни с кем так часто не виделись, как с ним, и он мне, по чести, говоря, порядком поднадоел, но он нам очень помог в сборе информации, и выпить с ним пару-тройку тостов я чувствую себя просто обязанным. Так где же он сейчас? – Не знаю, – нехотя пожал плечами царевич, которому и самому Одессит нравился не слишком. – Вон к нам идет царь Меганемнон. Давайте, лучше, с ним выпьем. – Агамемнон? Замечательно! Налей-ка мне в кубок, Ярион, и себя не забывай! И телохранителям тоже! Чтобы все запомнили, какое чудо соорудил Термостат! – За нашего великого скульптора Термостата! – провозгласил тост Меганемнон прямо на ходу, и его подхватили сотни солдатских голосов. – За наших гостеприимных хозяев! – пили следующий тост все вместе. – За гений Демофона! – За Меганемнона! – За Одессита! – Да где же Одессит?.. – За взятие Трилиона!.. – За Родоса!.. – За искусство!.. Тосты провозглашались военачальниками и солдатами один за другим и подхватывались с каждым разом все радостнее всем лагерем. – За славу стеллийского оружия!.. – За будущую книгу!.. – За тех, кого с нами нет!.. – За прекрасных дам!.. После пятнадцатого или двадцатого тоста кому-то пришла в голову замечательная мысль (как правило, самые замечательные мысли приходят именно после пятнадцатого-двадцатого тоста) устроить триумфальное шествие. На спину Родоса всеобщими усилиями были водружены Меганемнон, Демофон, Иванушка, Ирак, Трисей и еще трое самых популярных (а, может, первыми подвернувшихся под руку восторженным воинам) военачальников армии, и, под приветственные крики и грохот мечей о щиты, лошадь стали возить по всему лагерю, а когда лагерь кончился, то еще куда-то – вперед, направо и на север. Под ногами великолепной восьмерки, скучившейся вместе и самозабвенно махавшей руками ликующему народу, при каждой кочке раздраженно потрескивала и прогибалась доска. – Сейчас провалится, – упрямо покачал и без того кружащейся головой царевич и покрепче ухватился непослушными почему-то пальцами за Демофона. – Не провалится, – отмахнулся Меганемнон. – Доска крепка, и кони наши быстры!.. И тоже приобнял поэта в надежде удержаться перпендикулярно. – А я… говорю… провалится… – поддержал Иванушку Сопромат, и в доказательство своих опасений попрыгал на скрипучей доске. – А я говорю – не… про… ва… лит… ся!.. – стал подпрыгивать на сомнительной доске в доказательство уже своей правоты Меганемнон. – А, по-моему, провалится, – пробасил Трисей и топнул изо всех сил ногой, держась за Ирака. – Не провалится, клянусь Дифенбахием! – грузно подскочил на месте Тетравит. Это и решило спор. Доска смачно хрустнула, и весь триумвират в мгновение ока кучей-малой оказался внутри деревянного брюха Родоса. Титаническими усилиями отделив в полной темноте одно тело от другого, оглушенные, но не протрезвевшие, триумфаторы пытались осознать свое новое положение. – Ну, вот теперь точно не провалится, – стукнул кулаком по брюху лошади Меганемнон. – А я говорю, провалится, – не унимался Сопромат. – А у меня спички есть, – вдруг вступил с разговор сам Демофон. Спички были недавно изобретенной роскошью, по цене доступной только царям. Или тем, кому цари их жаловали. – А что это такое? – не понял Тетравит. – Смотри, – самодовольно заявил старичок и чиркнул чем-то о подошву сандалии. Вспыхнул яркий желтый огонек на конце тонкой деревянной палочки. – Ого! – вырвалось невольное восклицание у Трисея. – Хорошо устроились! – А мы там их ищем… – С ног сбились… В двух шагах от них, безмятежно улыбаясь и слегка похрапывая, спали в обнимку Одессит и Хлорософ. Рядом с ними стоял заткнутый кукурузным початком большой медный кувшин. Спичка погасла, поэт не пожалел – зажег еще одну, и Меганемнон, сидевший ближе всех, взял кувшин в руки и побулькал. – Почти полный, – с удовлетворением сообщил он обществу. – Не осилили, – хихикнул Сопромат. – Ну, так мы поможем! – вышел с предложением Гетеродин. – Агамемнон, не задерживай!.. Обойдя по кругу всю компанию, сосуд, наконец, опустел. С приглушенным звоном выпал он из разжавшихся пальцев Иванушки на деревянное брюхо Родоса, но этого уже никто не слышал. Всех коснулся своим прозрачным крылом нежный Опиум – бог сна. Когда Иван проснулся, через длинную и довольно узкую щель высоко над головой просвечивало звездное небо. Звезд было немного, но были они выпуклыми и блестящими, как начищенные пуговицы лукоморских гвардейцев. Где-то слева угадывалась кособокая луна. “Где я?” – задумался Иванушка. И тут же все вспомнил. “Ну, ничего себе, чуть не до утра проспать!” – охнул он. – “Нас же потеряли уже, подумали, верно, что нас трилионцы захватили, или в море под пьяную лавочку упали и утонули! Войско без командиров осталось!” – Вставайте! Вставайте срочно! – принялся он расталкивать кого-то, лежащего ближе к нему. Это оказался Меганемнон. Он быстро успокоил царевича, сказав, что раньше десяти часов утра все равно никто не проснется, а, значит, и их не хватится, и хотел перевернуться на другой бок, но Иван ему не позволил. Он растолкал Гетеродина и Тетравита, и те принялись вздыхать и сиплыми голосами жаловаться, что если они прямо сейчас не получат хоть капли алкоголя, то умрут ужасной смертью. И тогда Меганемнон, заявив, что с ними невозможно заснуть, а раз ему поспать не дают, то и он тоже никому не даст, стал будить всех остальных, кроме поэта. Горше всего пробуждение оказалось для Одессита и Хлорософа. И горечь эта заключалась в том, что поблизости не было Семафора. Впрочем, когда они объяснили его роль в их текущем положении, расстройство их уже стала разделять вся компания. Пока стеллиандры, мучимые бессильной злостью и похмельем призывали гнев всех известных и неизвестных богов на голову подлеца Семафора, Иванушка обошел по периметру все лошадиное чрево, ощупывая стены и пол. Ни дверцы, ни люка, ни просто лаза нигде не оказалось. Только вверху, на высоте трех человеческих ростов, ровно горели крупные звезды. – Давайте будем кричать и звать на помощь! – предложил Гетеродин. – Чтобы сбежался весь лагерь? И, угадай с трех раз, над кем тут будут потешаться ближайшие десять лет? – кисло возразил Одессит. Гетеродин посмотрел вверх. – М-да, – так же, как и Иванушка, сразу отверг он этот путь побега. – Ну, тогда оторвем доску в брюхе или ноге и выберемся сами. – Бесшумно, – уточнил Одессит. – Я все-таки собираюсь наведаться в гости к этому остряку-самоучке Семафору сегодня ночью, и не хочу гоняться за ним по всему лагерю. Посмотрим, кто будет смеяться последним!.. Через час подрастерявшие свой задор триумфаторы, осторожно кантуя обвязанного портупеями сонного Демофона, спустились по левой задней лапе Родоса на твердую землю. Только не чересчур ли твердая стала земля за время их отсутствия?.. Нагнувшись, Ирак пошарил под ногами рукой. – Друзья мои, – тихо и внятно произнес он. – Я, конечно, не хочу вас пугать, но наклонитесь и потрогайте то, что у вас под ногами, сами. Меганемнон хотел отпустить комментарий насчет тяжелых последствий длительного запоя, но что-то в тоне телохранителя Демофона насторожило его, и он молча сделал, как его просили. Судя по сдавленным восклицаниям, остальные сделали то же самое. – Это булыжная мостовая, – проговорил Одессит. – Или за вечер солдаты выложили булыжником дорожки между палатками, или… – Мы в Трилионе, – оборвал поток его красноречия Сопромат. – Не знаю, как, но мы оказались в Трилионе. – Сбылась мечта идиота, – захихикал Хлорософ. – Хлорософ, в ухо получишь! – А при чем тут я – это цитата из Эпоксида… – ХЛОРОСОФ! – страшным шепотом сказал Одессит. – Молчу, молчу… – Кто-нибудь знает, где мы? – спросил Меганемнон. – В принципе, я тут был до войны… – задумчиво проговорил Трисей. – Но это было давно… И я был еще маленьким… – Короче, – нетерпеливо оборвал его Тетравит. В другое время и при других обстоятельствах он бы тут же лег любоваться звездами со сломанной челюстью, но сейчас Трисей только скрипнул зубами и продолжал: – Я, конечно, не уверен, но, по-моему… Видите, вон там, высоко, факелов целый ряд? Это солярий дворца. А там, справа, что-то вроде сарая? Это суд. А слева несет конским навозом? Это сад при храме Фертилы. – Ну?.. – Так что, по-моему, мы на центральной площади. – Разбудите меня, пожалуйста, – потеряно попросил Сопромат. – Мне такой дурацкий сон снится… Ерунда какая-то… Так не бывает… – А что тут у нас происходит? – откуда-то снизу раздался веселый дребезжащий голос. Иван тут же бросился на старика и зажал ему рот рукой. – Тише! Мы в Трилионе! – В Трилионе?! – так и взвился Демофон. – Как в Трилионе?! Почему меня не разбудили перед штурмом?!.. – Штурма не было, – успокаивающе зашептал ему на ухо царевич. – Значит, они сдались? – все еще недоумевал поэт. – Нет… Мы сами не знаем, как мы могли тут оказаться… – Ага! Воля богов! То, чего не хватало моей будущей поэме! – радостно подскочил Демофон. – Рассказывайте! Ярион, записывай!.. – Темно… – отказался Иванушка. – Ну, тогда давайте посмотрим город, раз уж мы тут оказались, – весело предложил старичок. – Так сказать, проведем экскурсию. – Давайте! – тут же согласился Одессит. – Одессит, ты куда? – ухватил его за плечо Тетравит. – Почему я? Мы все. Трисей, раз он тут когда-то был, поведет нас к воротам. Пока ночь, мы имеем шанс выбраться. Я не знаю, что мы будем делать здесь днем. – Я не пойду, – глухо сказал Меганемнон. – Почему? – не понял Одессит. – Я должен видеть Елену. – Но это самоубийство! – воскликнул Гетеродин. – Нет. Это убийство. – Вы хотите убить женщину? – ужаснулся царевич. – Я хотел убить эту женщину на протяжении десяти лет. Она опозорила меня. Она исковеркала мне жизнь. – Но это неправильно!.. – было все, что смог вымолвить Иван. – Это не имеет значения. Союз женихов поклялся, что… – Мы не можем на это согласиться, Меганемнон, – решительно заявил Одессит. – Мне не жалко своей жизни, в этом не может быть никаких сомнений, ты это, естественно, знаешь, но когда нас с тобой обнаружат, подумай только, что они сделают с нашим гениальным поэтом! Сокровище, достояние нашей нации в смертельной опасности! И мы не можем им рисковать! Так что, ты – как хочешь, а я просто чувствую себя обязанным сопроводить нашего достопочтенного гостя в целости и сохранности в лагерь. – Одессит прав, – поддержал его Сопромат. – Но этот путь к воротам слишком опасен, и мы не можем отпустить их одних. Я тоже должен охранять великого Демофона, чего бы мне это не стоило! – И я! – в один голос шепнули Гетеродин и Тетравит. – А я иду туда, куда пойдет мой командир, – быстро заявил Хлорософ. Меганемнон помолчал. Может, если бы было посветлее, его соратники отвели бы взгляды и пожали плечами. Но было темно, как зимой в Сабвее, и они не стали утруждать себя такими мелочами. – Я пойду с тобой, царь, – неожиданно встал рядом с Меганемноном Иван. – И я! – присоединился к Ивану Ирак. – И я, – хмуро заявил Трисей. – Но ты не можешь!.. – испуганно воскликнул Тетравит. – Почему это? – недобро усмехнулся Трисей. – Без тебя мы не выберемся из города!.. – Трисей, они правы, – с благодарностью взял его за руку Иванушка. – Демофона действительно надо вывести отсюда. И, к тому же, если группа и в самом деле натолкнется на врага, и придется сражаться, ты же не думаешь, что от них будет какая-то польза? Польщенный Трисей неопределенно хмыкнул. – Тогда пойдем с ними вместе, Ион! – горячо зашептал ему в ухо Ирак. – Зачем тебе этот сумасшедший женоубийца? Пусть идет навстречу своей погибели! Скорее закончится осада!.. И вообще – ты же не за этим сюда приехал! – Нет, Ирак. Убивать женщин – неправильно. И я надеюсь его в этом убедить. Ирак подумал, что единственный способ убедить Меганемнона не убивать и жену, и себя – это тюкнуть его сейчас по голове, взвалить на плечо Трисею и вынести из города как мешок с зерном, но решил, что, скорее всего, его скрытный бог сам лучше всех все знал, и вмешиваться в божественное провидение все равно, что прыгать с вышки в осушенный бассейн, и промолчал. Не прощаясь, две группы быстро разошлись в противоположных направлениях. Царь, Иванушка и Ирак решили спрятаться в солярии на крыше дворца, куда, по обычаю, днем часто приходили женщины царского рода и под полотняными навесами пили прохладительные напитки и глазели сверху на городскую жизнь. Пробраться незамеченными им удалось быстрее и легче, чем они ожидали – охрана или отсутствовала, или бессовестно спала. Они тоже прилегли за громадными глиняными кадками с разлапистыми пальмами, оплетенными толстыми лианами, и стали ждать утра. – ...Послушайте, ваше величество, – не терял надежды вразумить царя Иван. – Ну ведь уже десять лет прошло. Не вы ведь один такой. Сплошь и рядом все… почти… наверное… жены убегают от своих постылых… ой, простите… мужей. Я читал. И что теперь – всех убивать? – Да. Она этого заслуживает. Она исковеркала мне жизнь, – угрюмо повторял Меганемнон. – А ты, Ярион, мальчишка и слюнтяй, которого жена бросит не через год – через месяц! – Да вы сами себе свою жизнь исковеркали! – не выдержав, вспылил царевич. – Вместо того, чтобы забыть ее, жениться и жить десять лет счастливо дома, вы все это время ненавидели ее под стенами этого несговорчивого города! С тремя тысячами ни в чем не повинных людей! Солдаты смеются над вами!.. – Она исковеркала мне жизнь, – прорычал он. – Поначалу, сгоряча, я призвал союз женихов, собрал армию и приплыл сюда. Тогда это казалось единственно верным решением, и я не отступал. Теперь, когда я просидел у этого треклятого города десять лет, у меня осталось только два выхода – убить ее или погибнуть самому. – Но ведь можно уйти… – Можно. Если я захочу, чтобы, кроме солдат, надо мной смеялась и вся остальная Стелла, а имя мое осталось в веках синонимом жалкого рогоносца. Но я убью ее. И если вы не согласны, то можете убираться отсюда на все четыре стороны. – Очень любезное и своевременное предложение… – пробормотал Ирак под звон оружия остановившегося внизу отряда. Восток посветлел. Скоро утро. Спать не хотелось. – Париж, скорее, скорее – смотри, сейчас взойдет солнце! – Солнца я не видел, Елена… Стоило вытаскивать меня ради какого-то солнца в пять утра из постели!.. – Париж! Ну как ты не поймешь! Сегодня я проснулась среди ночи с таким предчувствием… Чего-то необыкновенного… Что-то хорошее должно произойти. А чтобы день прошел славно, человек должен встретить появление на небосводе огненной колесницы Люкса – так учила меня моя бабушка!.. – Что необыкновенного с тобой может случиться? – брюзжал Париж. – Встретишься со своим неугомонным царьком? – Неостроумно! Я же сказала, хорошего!.. Вздрогнув, Иванушка очнулся от дремы и осторожно выглянул из своей засады. Метрах в десяти от их зеленого уголка, у парапета, стояли спиной к ним длинноволосый кудрявый мужчина в короткой сиреневой тунике и темноволосая босоногая женщина в розовом гиматии, или как там у них еще назывались эти крашеные простыни для тела. – Какая-то блажь на тебя накатывает, милая, в последнее время. Вот уж не думал, что появление этого деревянного носорога вчера вечером так тебя разволнует… Вчера???!!! – ...Если бы твой родной народ стоял под стенами города и жаждал твоей смерти, а приемный – им сочувствовал и бормотал проклятья в спину, я бы еще посмотрела, какая блажь накатила на тебя, милый! Иванушка повернул голову направо – Меганемнона рядом с ним не было. Наверное, потому, что он был уже на полпути к беззаботно ссорящейся парочке, и медный меч в его напряженно сжавшемся кулаке ловил слабые отблески первых лучей солнца. – Стой! – отчаянно выкрикнул Иван, и с присущей ему врожденной грацией, перепрыгивая кадки, ринулся на выручку ничего не подозревающим пока супругам, пока не случилось трагедии. Когда Ирак откопал большую его часть из-под куч земли, зелени и черепков, трагедии случиться пока не успело, но драма была уже в полном разгаре. Вырывающегося Меганемнона, заломив ему руки за спину, держали двое дюжих молодцов, а третий, скрестив руки на груди, стоял перед Парижем, который, делая вид, что пытается обогнуть своего охранника, подскакивал на месте и выкрикивал несвязные угрозы в адрес соперника. Остальные двадцать солдат стояли полукругом вокруг места катастрофы и с интересом наблюдали за раскопками Ирака. Увидев, что на свет Божий, помимо прочего, появились Иванушкины руки, они без лишних слов ухватили его и вытянули как легендарную репу-рекордсмена лукоморского ведуна Мичурина. Царевич попытался было дернуться, но двадцать против одного – силы неравные. Еще двое теперь держали Ирака, хотя тот и не пытался убегать. – Сбросьте их с крыши! – скомандовал Париж, но Елена взмахом руки остановила выполнение приказа. – Нет!.. Какая она красивая!.. Мир застыл вокруг Иванушки, недоумевая, как это можно заниматься глупыми, скучными, обыденными делами, когда рядом находится такая неземная, волшебная, ослепительная красота. Откуда-то из соседней вселенной доносились какие-то грубые голоса, которые что-то доказывали друг другу, о чем-то спорили, а в сказочном маленьком персональном мирке царевича было светло и радостно, и хотелось смеяться, петь, танцевать и любить всех на свете. – ...Я хочу поговорить с моим мужем. – Я твой муж! – огрызнулся Париж. – Мне не о чем с тобой разговаривать! Я ненавижу тебя! – опять рванулся к ней Меганемнон. – Выполняйте! – рявкнул трилионский царевич. – Постойте! Что за шум? – раздвигая стену воинов взглядом, в круг вошел высокий статный старик в длинной белой тоге. – Ничего особенного, отец. Поймали стеллийских шпионов, и я приказал сбросить их с крыши. – Это не простые шпионы, ваше величество, – вмешалась Елена. – Этот человек – мой бывший муж. Мы можем получить за него хороший выкуп или договориться о снятии осады. Объясните это вашему сыну, пожалуйста! Царь Трилиона пожал плечами. – Нам не нужны их вонючие стеллийские деньги. И если мы убьем Меганемнона, то осада исчезнет сама собой. Сбросьте их с крыши. – Ты такой же мерзавец, как твой сынок, Антипод! – плюнул ему в лицо Меганемнон. Тонкие губы царя исказились в неприятной улыбке. – Париж, ты говоришь, что это стеллийские шпионы. А вы уверены, что их было только трое? И как они попали в город? И не проберутся ли по их стопам еще? Пытайте этого человека и выясните у него все, что сможете. А остальных сбросьте с крыши. Стеллиандра подняли под руки и уволокли, невзирая на протесты Елены, вниз по узкой лестнице. – Ну, вперед же! – нетерпеливо махнул рукой Париж стражникам. Тяжелый удар в грудь выбил из нее дыхание и привел Ивана в себя. Что бы ни творилось в его частной вселенной, а в их общем мире его и Ирака собирались быстренько скинуть через парапет и пойти завтракать, и с этим приходилось считаться. Иванушка изо всех сил стал упираться ногами, а мысли его в агонии заметались внутри черепной коробки, налетая заполошно на стенки, сталкиваясь и давя друг друга. Иметь самое ужасное оружие во всей Стелле и ее окрестностях и быть не в состоянии использовать его!.. Ни королевич Елисей, ни отрок Сергий в такой нелепой ситуации не оказались бы, если бы даже специально старались!.. Но что он мог сделать, если руки, заломленные торжествующими солдатами за спину, уже хрустели в суставах, грозя вот-вот покинуть природой предназначенные для них места, а все заклинания работали только с снятым сапогом!.. Все. Кроме тр… кота и невидимости. Но что от них сейчас толку!.. Только трилионцев удивлять… Удивлять. “Криббле, Краббле, Круббль!..” Толкавшие его к парапету стражники ахнули, сразу и безоглядно поверив одному, не самому надежному, но самому настырному чувству – зрению. Человек, которого они буквально мгновение назад держали в руках, исчез! Без следа! Прямо у всех на глазах!.. Боги Мирра!.. Пальцы, державшие пленника, непроизвольно разжались, и тут трилионцев поджидал второй шок. У одного из них меч сам по себе вынырнул из ножен и воткнулся в плечо одного из солдат, державшего второго лазутчика, после чего сам же выдернулся и, скользнув по панцирю, ранил в шею другого солдата. – Боги Мирра!.. – Это боги вмешались! – Боги защищают их!.. – Чудо!.. Чудо!.. – Ирак, бежим!!!.. – Дураки! Это не боги – это черное колдовство! – первым опомнился рассвирепевший Париж. Он выхватил меч у ближайшего к нему стражника и сделал мастерский выпад в сторону Иванушки. – Смотрите, он просто невидим! Его можно убить! И впрямь – меч царевича Трилионского окрасился кровью. – Бейте под меч! – кричал Париж. – Он там! Не уй… И вдруг, со стрелой в горле, он повалился под ноги солдатам. – Мими, сажай Масдая в сторонке и не сходи – мы сейчас же сматываемся! – раздался сверху божественный голос. С эффектом, который он произвел на Иванушку, не мог бы сравниться даже сводный хор старших и малых богов Стеллы под руководством Дифенбахия, выбери они это место и время для своего выступления. Над головой ошарашенных трилионцев просвистело нечто, огромное, прямоугольное, сыплющее стрелами и унеслось в район бассейна. А с неба на них свалился сгусток стали и ярости. – Иван, сделайся видимым – я тебя порежу по ошибке! Иран – отступаем к ковру! Деморализованный, сконфуженный, оставшийся без командира отряд оказывал чисто символическое сопротивление, и наши авантюристы были уже в шаге от спасения… – Щиты сомкнуть! – проревел сзади голос Антипода. – Взять их!.. С царем на помощь своим растерянным друзьям подоспел свежий отряд раза в два больше, не видевший никаких чудесных исчезновений и появлений, а только трех вооруженных чужаков, которых надо было захватить или уничтожить. Иванушка быстро огляделся, оружие наготове – на них со всех сторон медленно, но неумолимо надвигалась монолитная стена из бронзы и меди. Не меньше шестидесяти человек!.. Откуда их тут… так… так… От резкого движения головой поплыли пурпурные круги перед глазами, все закружилось, трофейный меч со звоном упал на каменный пол, и он едва успел ухватиться за Ирака, чтобы не потерять равновесие. – Ион ранен! – обхватил его испуганно стеллиандр. – Из груди кровь так и хлещет!.. Ликандр!.. Что делать?!.. Иван ранен!.. Ах, чтоб тебя… Волк дернулся было к другу, но вовремя вспомнил, что, повернись он лицом к Ивану, за спиной у него окажутся несколько десятков чрезвычайно недружелюбно настроенных аборигенов. Единственным средством, позволившим бы им убить двух зайцев и гораздо большее количество стражников было бы пламя из иванова сапога, но и ради спасения собственной души Серый не смог бы вспомнить сейчас нужного заклинания, не говоря уже об именах тех чудаков-волшебников. Оставалось одно. – Мими!!!.. – завопил он, что есть мочи. Он хотел добавить, чтобы она скорее подгоняла ковер прямо сюда, пока сужающийся круг был еще достаточно велик, но не успел. Стена солдат взорвалась щитами, копьями и шлемами (иногда вместе с головами), летящими в разные стороны, и сквозь пролом в центр сужающегося круга ворвалось с низким злобным шипением отвратительное чудовище с головой гигантской змеи, телом льва и… нежным козьим хвостиком. Издав хриплое рычание, страшилище, выпустив серпы-когти, бросилось на откачнувшийся в ужасе строй дворцовой стражи, и враг дрогнул. – Убейте ее!!!.. Убейте ее!!!.. Убейте ее!!!.. – уже не кричал, а визжал Антипод. – Всех запытаю!!!.. Солдаты остановились, нервно переглянулись, быстро взвесили, кого они боятся больше – огромной свирепой химеры или своего царя, срочно перестроились, и, снова сомкнув щиты, осторожно, бочком, по-крабьи, пошли в атаку. Несколько, наиболее предприимчивых, метнули в химерика копья. Одно из них оцарапало его, и он, разъяренный, снова бросился на мечи. – Мими! Зачем ты его отпустила!!! Они же его убьют!!! – не помня себя, заорал Волк. – Как убьют?! Не дам!!!.. И в разорванный строй пронырнула Медуза, очень взъерошенная и взволнованная. Само несоответствие жестокости кровавого противостояния и невесть откуда взявшейся пигалицы-подростка в голубой тунике и с полусотней тощих косичек поразило стражников, и оружие немного опустилось. – Дева, уйди! – бросился к ней Ирак и, прикрывая собой, стал оттеснять ее от строя. – Что ты тут делаешь?! Тебя же сейчас убьют!.. Беги, спасайся!.. Беги отсюда!.. – Убейте их всех!!! Убейте!!! Немедленно!!!.. – выкрикнул еще раз приказ Антипод, и медно-бронзовая волна опять пришла в движение, смыкая ряды над павшими. – Мими! На Масдае надо было прилететь!.. Теперь мы все – покойники!.. Сделай же что-нибудь!.. – отчаянно взмахнул руками Волк. – Нет… Я не могу их превратить… – испуганно, но упрямо затрясла лохматой головой горгона. – Столько человек!.. Столько… столько много… Я не могу!.. Нет!.. Копье ударилось и отскочило от каменной плиты рядом с Ираком. Еще одно, пролетев над головой Меки, пробило насквозь щит чересчур вырвавшегося вперед трилионца. – Изрубить!.. В куски!.. В клочья!.. – заходился где-то за спинами солдат криком царь. – Всех!!!.. Строй ускорил шаг. Ирак подтащил неподвижного Иванушку поближе к Волку, стараясь в то же время, на всякий случай, быть подальше от Меки, настолько, насколько это было возможно, не перебегая на сторону противника. – Скорее!!!.. – отчаянно затряс Серый за плечо бледную, на грани нервного срыва, Медузу. – Я сейчас… Сейчас… Нет… – беспомощно шептала она, и слезы стояли в синих глазах. Волк и Ирак приготовились к последнему сражению, образовав с химериком треугольник вокруг истекающего кровью царевича и испуганной Медузы. – В атаку!!! Трусы!!! – надрывался Антипод. Строй перешел на бег. – А кто тут обижает нашу Мимочку?! – уже второй раз за утро с небес донесся трубный глас. – Это что еще за сброд мужланов, а, я вас спрашиваю? – поддержал его другой, не менее трубный, но еще более неприятный. Ни один дворец в мире не мог до того, и вряд ли когда-нибудь после сможет похвастать такой большой, так мастерски исполненной скульптурной композицией воинов в полном вооружении, смотрящих с ужасом в небо, из белого и розового мрамора. – Ниечка! Риечка! – буквально взвилась от счастья мгновенно вышедшая из ступора Мими. – Как я рада видеть вас!.. Вы не поверите!.. – Не поверим, – усмехнулась одна из горгон. – Так, кто у нас тут еще есть? – незамедлительно перешла к делу другая. Среди недвижимых изваяний мелькнула тень. – Это он! Один мощный взмах крыльев – и Медуза перемахнула через выставку военной скульптуры и оказалась прямо перед Антиподом. – Вы – очень нехороший человек, – сурово нахмурившись, сказала она ему. Он ничего не ответил. Чугунные истуканы вообще очень редко говорят. Одним ударом тяжелой лапы Мека отбросил его на лестницу, и болванчик, с грохотом пересчитывая ступени, покатился вниз. В это время бледный, как смерть, Волк упал на колени перед царевичем. На груди, почти там, где сердце, медленно расплывалось и блестело ярко-красное пятно. Не пытаясь нащупать пульс, он нервно дрожащей рукой быстро стащил со среднего пальца Иванушки серебряное кольцо старого Ханса, не сразу попав, надел его себе на такой же палец, возложил обе руки на голову друга, как показывал им когда-то старик, и сосредоточился. Ничего. Ответного импульса не было. “Ну, давай же, давай, милое, работай!..” – напрягался Серый изо всех сил. Но все напрасно. Кольцо было немо. – Может, он умер? – раздался над ним мягкий незнакомый голос. – Нет!!! – ни не секунду не задумываясь, яростно выкрикнул Волк. – Тогда я, может, смогу помочь? Я знаю, где живет знаменитый лекарь Апокалепсий, и если вы полетите на этом вашем волшебном гобелене, вы там будете через несколько часов. Но нельзя терять ни минуты! – несколько нервно добавил говорящий. Только теперь Волк поднял глаза. Перед ним стояла молодая женщина в розовом гиматии, и на прекраснейшем лице ее было написано неподдельное сочувствие, жалость и… и… страх?.. Впрочем, в присутствии Меки эта эмоция являлась преобладающей у подавляющего большинства людей. – Где живет твой лекарь? – решительно поднялся на ноги Волк. – На острове Фобос, – быстро ответила женщина. – Я покажу. Возьмите меня с собой… Ловко лавируя между статуями, лукоморец помчался к Масдаю. – Ну что, кто победил? – прошелестел ковер, поднимаясь в воздух. – Мы. Иван ранен. Сейчас погрузим его и быстро – ты понял, БЫСТРО – полетим на какой-то остров недалеко отсюда, к знахарю. Дорогу нам покажут. Откуда-то с улицы донеслись шум, крики и звон меди. “На нас идут,” – мелькнула мысль у Серого. – Мека, Мими, Ирак! Быстрее сюда! – закричал он сверху, пикируя в центр каменного круга. Втроем они бережно перенесли раненого на Масдая, женщина в розовом поспешно уселась рядом, стараясь расположиться как можно дальше от умильно поглядывающего на нее химерика, и ковер ласточкой взвился вверх, сопровождаемый, как президентский самолет – истребителями, почетным эскортом из двух ухмыляющихся горгон. Снизу, с лестницы, перекрывая звон меди и стоны умирающих, донесся яростный рев: – Где ты, проклятая?.. Я убью тебя!.. Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками. Пролетая над городом, Волк рассеяно глянул вниз. На улицах кипело настоящее сражение. Одни стеллиандры старательно рубились с другими, а женщины и дети стояли на крышах и бросали всем подряд на головы цветочные горшки и черепицу. Словом, все развлекались, как могли. “Однако, шуму мы тут понаделали,” – слабо подивился Волк, и тот час забыл бы об этом, если бы Ирак не бросился к краю ковра и не замахал кому-то внизу руками. – Эй, Трисей, Трисей, мы здесь!.. Смотри наверх!.. Трисей!.. – С края уйди, дурак! – рявкнул Масдай, но было поздно. С последним, нелепым взмахом рук Ирак подстреленным лебедем закувыркался вниз. Правильно заметил классик: “Рожденный падать, летать не может.” Но, видно, в Книге Судеб для него была уже зарезервирована какая-то иная смерть, потому что, вместо объятий мостовой, сына Удала приняли в воздухе сильные руки быстрой Медузы. Глаза их встретились… И героини километров и килотонн прочитанных романов в один голос возопили от восторга, а вокруг стали распускаться метафизические розы и запели аллегорические соловьи. – С тобой все в порядке, о доблестный юноша?.. – автоматически прошептали дрогнувшие губы Мими прочитанные где-то и когда-то строки. – Благодарю тебя, о прекраснейшая из дев, – срывающимся голосом ответил стеллиандр, – за мое спасение… – Для меня великая честь – спасти такого мужественного воина, как ты… – Для меня честь – быть спасенным такой красавицей, как ты… – кажется, он тоже это где-то читал, но никогда не думал, что это может где-нибудь и когда-нибудь пригодиться… – Твои слова для меня, безусловно, лестны, – зарделась она и потупила взор. – Это не лесть… Ты действительно… Такая… Необыкновенная… – в поисках нужных слов молодой человек, у которого в школе любимым предметом была физкультура, экстренно перетряхивал мозги, но ничего больше не выпадало подходящего, кроме: – Но твои косички… косички… они так похожи на змей… иногда… – Что?! Соловьи испуганно замолкли, а розы попытались забиться обратно в клумбу. – Я говорю, твои косички, – продолжал ничего не подозревающий Ирак. – По-моему, они просто замечательные! Я никогда таких раньше не видел! Это ты сама придумала? – Сама, – от удивления и неожиданности соврала Медуза. Иногда, если хорошо потрясти, из старого ридикюля на чердаке может выпасть бриллиант. – Кхм, – отважно откашлялся Ирак. – Дева… – Мими… – Да, Мими… Какое ласковое имя… О, волоокая Мими, чей стан стройнее кипариса… не старше тридцати лет… а губы… губы… как вишня… две вишни… только без косточек… и черешков… и листиков… а руки твои, словно… словно… у лебедя… крылья… без перьев… а плечи… плечи… тоже есть… как… как… у лебедя… Волоокая Мими расширила свои большие очи и с открытым ртом слушала признания своего героя. Ни Изоглоссе, ни Хлориде, ни Полифонии – никому из героинь ее романов поклонники никогда не говорили ничего подобного!.. Вот это да!.. Что-то подсказывало Ираку, что над его комплиментами надо бы еще поработать (лет двадцать), и он решил взять быка за рога, пока предмет его внезапного обожания не понял, что ему, собственно говоря, сказали. – Не согласишься ли ты стать моей женой и войти в дом моего отца… если он когда-нибудь построит дом для себя? – отважно выпалил он. Пораженная горгона чуть не разжала объятий, но вовремя спохватилась, сконфузилась, покраснела еще больше, вспомнила, что во всех книжках девушки берут тайм-аут на обдумывание этого вопроса, и едва слышно пролепетала: “Да”. – О, как я счастлив!.. – Ах, как я рада!.. И пусть кто-нибудь после этого скажет, что браки совершаются не на небесах. – А, кстати, почему мы летим по воздуху, как птицы, и не падаем?..