Краснов в меховом тулупчике и теплых сапогах невозмутимо восседал на сене, покрытом ковриком.

— Не проедем мы с орудиями, Данила Васильевич! — высказал свое огорчение начальник отряда.

— Проедем, — преспокойно ответил тот. — Не угодно ли чайку?

— Да ведь надо с орудиями торопить!

— Успеем. Пусть болгары покуда подходы расчистят. А оружия готовы... А что вы получили нового от Иосифа

Владимировича?

— Да все откладывается переход через перевал... — с досадой сказал Дандевиль. — Может, нам пока рекогносцировку провести на Мирково? Не послать ли туда драгун?

— А кто ж их знает... Давайте пошлем...

— А вы как думаете? — не унимался Дандевиль.

— Ничего я о них не думаю, — неохотно отозвался Краснов. — Как прикажете. Эй, урядник! Беги в драгуны, чтоб седлать да на перевал.

Наконец доложили, что орудия продолжают свой путь вверх, на Баба-гору.

Генералы отправились следить за подъемом. Краснов, как всегда, с любовью и заботой оглядел своего дончака. Видя, что все в порядке, он медленно подошел, лениво взял поводья с гривою и занес ногу, но только она коснулась стремени, легко, как юноша, взлетел в седло, потом по казацкой привычке привстал на стременах, подхватив под себя пальто, и весело крутанул коня на месте.

Когда орудия втащили на перевал, оказалось, что выстрелами они не достают до неприятельских ложементов. Лишь отдельные гранаты, лопаясь, заставляли часть турок разбегаться. Однако множество людей продолжало усиленно рыть, копать, укрепляться.

— Да ведь это они болгар нагнали, — сказал Краснов, рассмотрев что-то своими рысьими глазами.

Мимо генералов гуськом стали спускаться посланные на рекогносцировку в Мирково драгуны. Но едва они показались на обращенном к неприятелю скате, как с турецкой стороны понеслись дымки и пули защелкали с частотой барабанной дроби. Драгуны остановились, а там и повернули назад.

— Ну эдак они до Миркова не доедут, — ворчливо проговорил Краснов.

Однако драгунам ведь трудно, Данила Васильевич, — вступился за них Дандевиль. — Их как тетеревов перестреляли бы. А к туркам лезть вон как круто по снегу-то...

— Ничего, — погладил свою сивую бороду Краснов. — Я завтра своих пошлю. А драгуны стороной, лощиной могли бы идти. Ведь вон Мирково — видно! А у турок-то, примечай, кавалерии нету...

Дорогой на биваке он пошептался со своими казаками.

— Попов где? А Моргунов? А этот, что, помнишь, под Журавлями-то вызвался, как его? Да кавалер же он! — слышалось из окруживших генерала казаков.

На другой день авангард отряда уже стоял на перевале, чтобы после ночевки спуститься к Бунову и атаковать турок. Дело близилось к развязке. Вечером ушли в разведку и красновскпе казачки.

Однако ночью произошло нечто такое, чего не могли припомнить даже болгарские старики: началась вьюга, которая, с каждым часом все усиливаясь, перешла в ураган. Огромные массы снега обрушились на русский лагерь и на Баба-гору, с которой прервалась всякая связь. Дандевиль отправился в палатку Краснова, с трудом разгребая сугробы.

Старик лежал, но свеча у его изголовья горела.

— Что такое стряслось? — спросил он, садясь на сене.

— Дело плохо, Данила Васильевич, — присел рядом Дандевиль. — Вьюга немыслимая. Я послал вернуть войска с перевала,, но добраться до него невозможно. Очень боюсь и за ваших-то. Ведь они ушли еще дальше, па Мирково!

— Так что? — удивился Краснов с каким-то пренебрежением.

— Да ведь пропадут в такую бешеную метель! Ведь они пешком ушли!

— Помилуйте, не пропадут. Землееды! Что им вьюга...

— Ну а как мы завтра справимся?

— Так что ж с вьюгой делать-то? — спокойно возразил казак. — Я уж вон по палатке вижу. О, как навалило, — похлопал он по нависшему полотну. — Против бога не пойдешь!..

Буря бушевала, отрывая полу палатки и врываясь в нее. Никто из командиров не спал. В восемь утра 17 декабря Дандевиль выбрался наружу. Ветер врывался со стороны ущелья страшными порывами, крутя тучи снега. Вершины громадных деревьев мотались во все стороны и гнулись как тростник. Попытки проехать на перевал ни к чему не приводили: в двух десятках шагов нельзя было ничего увидеть. Стали стрелять из револьверов, но звук выстрела, встречая снежный вихрь, тут же угасал.

— Едет, едет кто-то! — закричал Краснов, вглядываясь в белую круговерть.

Всадник на лошади по брюхо в снегу медленно сползал с перевала. Весь белый, он остановился перед генералами. Лошадь, опустив голову и растопырив ноги, тяжко дышала. Солдат разжал кулак со смятой запиской.

«Во вверенном мне полку, — читал Дандевиль донесение командира псковцев, — больных 520 человек, из них 170 с обмороженными пальцами на руках и на ногах. По случаю сильной бури костров развести невозможно...»

В записке ни слова об оставлении позиции, о невозможности держаться на месте.

— Молодец, брат, спасибо! — сказал Дандевиль. — Отчего же раньше не дали знать, что у вас делается?

— Да ночью совсем нельзя было... Уж пытались... — спокойно ответил солдат.

Дандевиль отдал приказ о возвращении отряда с перевала. Два десятка казаков, словно в атаку, ринулись в снежную стихию. Цареградский что-то прокричал бол-тарам, и те как шальные взялись за лопаты. Был уже полдень, но снег так густо крутился над головами, что лучи солнца не могли пробиться. Казаки доставили новую записку командира псковцев:

«Во вверенном мне полку в каждой роте остается не более 20 человек. Все обмороженные отправлены. Костры невозможны. Если до вечера полк не будет отведен с позиций, то не останется людей...»

Вскоре больные и обмороженные стали прибывать на бивак. Некоторых казаки везли на лошадях, иных вели за руки, другие держались за хвосты и гривы. Не имея сил нести ружья, больные ставили их по дороге в снег для указания пути. По этим вехам и протаптывалась дорога сновавшими вверх и вниз казачками. Стоны раздирали душу. Высокий седой болгарин, работавший всем в пример целый день и давно обморозившийся, стоял перед доктором в палатке и молча протягивал ободранные по локоть, почти без кожи сильные атлетические руки. Принесли десять солдат замерзших, без признаков жизни. Снег все валил и валил, хотя метель, по видимости, начала стихать.

Дандевиль ехал на своем рыжем коне, мучаясь тем, что приходится отступать к Этрополю, что болгары оказались правы, говоря о страшлых метелях на Баба-горе, что на перевале брошены орудия. Отряд перемещался к Златицкому перевалу, чтобы вместе с находившимися там войсками ударить по туркам.

Едва Дандевиль устроился в Этрополе, как адъютант доложил, что его ожидает какой-то казак. «Неужели один из красновских молодцов?» — изумился начальник отряда и велел немедля впустить.

Молодцеватый, небольшого роста георгиевский кавалер, в новенькой шинели, сапогах, напомаженных деревянным маслом и щегольски причесанный, шагнул в дверь, потом влево и встал у притолоки:

— Вахмистр 6-й сотни 26-го Донского полка Попов! — доложил он.

— Здорово, Попов! Рассказывай, как ты съездил в Мирково, — поднялся ему навстречу генерал.

— Здравия желаю! Как это мы с товарищами лошадей вернули, а сами пошли пешки...

— Да зачем же пешком?

— Лошадей жалко стало, ваше превосходительство! Как вьюга началась, с ними совсем тягота одна была.

Мы кояей-то вернули и уж недалече от Миркова ветрели еще засветло болгарина с баранами. До пятисот голов было. Гнал он это от турков, говорил, отбирают. «Ты, мол, к нам гони, — я ему говорю, — у нас за деньги». — «И то, — говорит, — погоню...»

— А ты по-болгарски знаешь?

— Могу понимать, ваше превосходительство! Оно близко как по-церковному говорят. Как мы это с болгарином поговорили, он нас и повел в Мирково, чтобы все узнать. Он нас ночью вывел к самой деревне, да на лбище такое. Близко вот как, да страсть круто. И дороги никакой нет...

— Как же вы спустились?

— Да на ж..., ваше превосходительство.

— Ну а в деревне что вы делали, — едва удерживаясь от смеха, спросил Дандевиль, любуясь казаком.