— От имени отечества благодарю вас, братцы!..

И там, где он проносился, словно рожденная им лавина, грозно и неудержимо раскатывалось над полем недавнего боя оглушительное «ура!».

Бывало и прежде, что над теснинами и ущельями Балкан, над равнинами Тракии, у редутов Плевны гремел этот русский клич. Но до этого декабрьского дня болгарская земля еще не слышала такого могучего боевого зова. Возникало чувство, будто надвигающиеся мощные валы восторженных человеческих голосов никогда уже не смолкнут. Казалось, даже деревья — обломанные, израненные пулями и снарядами деревья, — и те гнутся под сокрушительным напором ураганного гула, что катился над боевыми рядами солдат в грязных, изодранных шинелях. Он несся над разрушенными в ожесточенных схватках селами Шипка и Шейново, достигал далекого Казанлыка, поднимался по заснеженным обрывистым скалам до самой вершины Святого Николы.

Ура! Ура! Ура!

465

33 Герои Шипки

Чуть в стороне от группы русских офицеров, взявших под козырек, взволнованно смотревших на ликующую массу солдат, стоял пожилой человек с длинными, свисающими книзу усами, в русской форме. По его щекам медленно скатывались слезы, но он и не пытался их скрыть.

— Победа... победа... — чуть слышно шептал он.

Да, победа. Теперь он может умереть спокойно. Он

сам, своими глазами видел ее, видел полный разгром главных турецких сил.

В памяти невольно возникали картины недавних дней, переход через Ишггляйокий перевал, прорубленная саперами в слежавшемся заледенелом снегу узкая тропа, по которой, срываясь в пропасти, падая, упорно пробирались солдаты в полной боевой выкладке, вкатываемые руками орудия, качающиеся на плечах заиндевелые снарядные ящики, тяжелые, неуклюжие ранцы. А потом первые схватки у села Имитли, яростные атаки у Шей-нова, трупы на кровавом снегу, густой кислый вапах пороха. И наконец— победа!

— Господин учитель, теперь двинемся на юг? А? Гос-подин учитель? Теперь пойдем на Одрин? Правда? — спрашивал его по-болгарски стоявший рядом юноша, но он не слышал его.

Только когда к нему подошел высокий русский офицер и тронул за руку, он наконец очнулся.

— Слышали, господин Славейков, — открыто улыбаясь, оказал офицер, — Мольтке всем прусским наблюдателям разрешил до весны вернуться на родину. Не верил немецкий начальник штаба, что наши войска сумеют Балканы зимой преодолеть, считал, что до весны никаких серьезных боев не будет! Да-а... Представляю, какой для него будет сюрприз узнать о сегодняшней победе! А ведь в этом и ваша заслуга есть!

— Что вы... заслуга здесь русских солдат и наших ополченцев, а не моя.

— Не скромничайте, не скромничайте! Для этой победы и вы немало сделали!

Офицер еще раз улыбнулся и, лихо откозыряв, отошел в сторону. «Что ж, может быть, и действительно в общей победе есть и моя частица», — подумал Славейков, провожая его взглядом.

Невольно вспомнилась первая встреча с этим веселым адъютантом командующего.

Он жил тогда в Трявне и все еще никак не мог забыть страшные впечатления последних месяцев. После кровопролитных боев русские полки и дравшиеся с ними бок о бок болгарские ополченцы оставили Старую Заго-ру. В город ворвались турки. Они вырезали тысячи мужчин, женщин, детей, подожгли город. Славейков уходил с арьергардом. Оставляя Старую Загору, он вертелся в седле, с тоской глядя на пылающие дома. Глаза его потухли. После того, что произошло, не хотелось жить. И вдруг неожиданный приезд адъютанта командующего и его ординарца.

— Вы Петко Рачев Славейков? — спросил его офицер.

— Я. Входите, пожалуйста.

Славейков встречался со многими русскими офицерами, знал почти всех военачальников, расквартированных в Трявне. Но этого веселого, русоволосого, с голубыми глазами и лихо подкрученными усами молодого офицера видел впервые. Когда они вошли в комнату, Славейков спросил:

— Чем могу быть полезен?

Щелкнув каблуками, офицер четко доложил:

— Прибыл к вам, господин Славейков, по приказу главнокомандующего... Его превосходительство просят явиться к нему. Я получил приказ сопровождать вас в главный штаб русской армии.

Село Бохот, где разместился главный штаб русской армии, затерялось в широкой равнине, покрытой белым покрывалом. Всюду снег, снег да медлительно передвигавшиеся черные точки — пешие и конные солдаты. Лениво курились трубы. Соломенные крыши, казалось, придавили книзу невзрачные еаманные домишки, почти лачуги, вросшие в землю. Подслеповатые, устроенные почти у самой земли оконца е любопытством глядели на прохожих.

Несмотря на мороз, улицы были забиты народом. Крестьяне сидели перед своими приземистыми хибарами или ходили по улицам, останавливали солдат, казаков, завязывали с ними беседы просто так, чтобы отвести душу и показать русским, как они дороги сердцу любого болгарина. Иногда какая-нибудь девушка стремглав бросалась во двор, распахивала настежь перекошенную дверь и исчезала в доме. Потом снова выбегала уже с котелком или баклагой. Солдаты пили вино, вытирая ладонью усы, сердечно благодарили за угощение.

— Подождите, пожалуйста, здесь, — сказал Славей-кову офицер, когда они подъехали к большому двухэтажному дому в центре села.

Офицер соскочил с лошади, земля под его сапогами отозвалась ледяным звоном. Бросив поводья ординарцу, он вошел во двор, но спустя минуту появился и, придерживая рукой саблю, бегом направился к Славейкову. Подбежав к нему, щелкнул каблуками и козырнул:

— Прошу вас! Главнокомандующий приказал явиться немедленно...

В комнате, куда Славейков вошел, за столом, покрытым красным сукном, сидел грузный человек в генеральской форме. У него была большая голова, высоких! лоб, синие пронзительные и строгие глаза, крупный нос с горбинкой, закрученные кверху усы и пышная холеная борода. Чуть пониже ухоженной бороды сверкал военный крест.

Увидев вошедшего, командующих! неторопливо встал из-за стола и, протянув руку вперед, немного надменно сказал:

— Добро пожаловать, господин Славейков. Слышал, слышал о вас. Садитесь! — Он указал на единственный стул.

Только теперь Славе1!ков заметил недалеко от стола вытянувшегося в струнку молодого офицера. Командующий опустился в кресло, взял со стола деревянную линейку, несколько раз хлопнул ею по ладони и размеренно продолжал:

— Я много наслышан о вас, господин Славейков.

Гость молча поклонился.

— Ведь это вы с князем Церетели перешли Балканы XI проникли в турецкий лагерь?

Славейков растерянно улыбнулся. Воспоминания о дерзкой вылазке в стан противника были приятны. Но он не ожидал такого разговора.

— Да, ваше превосходительство, — негромко произнес он.

Необходимость подтверждать похвалу бросила его в краску.

— С князем Церетели мы познакомились прошлым летом, в семьдесят шестом. После Апрельского восстания, если соблаговолите вспомнить, он как представитель русского правительства участвовал в работе комиссии по расследованию зверств турок в Среднегорий и Родопах.

Там я с ним и познакомился. Рассказал князю о неслыханных страданиях болгарского народа и о всех ужасах, которые выпали на долю моих соотечественников. Мы стали друзьями. А летом, когда потребовались точные сведения о расположении и состоянии турецких войск по ту сторону Балкан, князь предложил отправиться с ним в разведку. Для меня это было высокой честью. Мы переоделись в турецкое платье. Я совершенно свободно говорю по-турецки, князь же должен был прикинуться глухонемым... По мало кому известным горным тропам мы добрались до турецкого лагеря в селе Хаинкиой. Турки приняли нас за своих и охотно рассказывали обо всем, что нас интересовало.

Главнокомандующий улыбнулся и встал. Офицер сделал шаг назад, давая ему дорогу, щелкнул каблуками и снова замер как изваяние. Заложив руки за спину, генерал прошелся по комнате из угла в угол, весело позвякивая шпорами. Славейков тоже вскочил. Командующий подошел к поэту. Какое-то время оба пристально смотрели друг другу в глаза.