Потебня хотел, чтобы Герцен и Огарев одобрили то решение, к которому пришли он и его товарищи, с которым считались и польские революционеры: армейская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил революционной России. Герцен и Огарев решились не сразу. Многое их останавливало. Их беспокоила ответственность за те жертвы армей-окой организации, которые будут неизбежными, если польское движение пойдет по шляхетскому, националистическому руслу, если не оправдаются расчеты на революцию в России в близком будущем. «Мы медлили целые месяцы», — писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.

Герцен и Огарев убеждали Потебню, что восстание в России требует огромной предварительной подготовки. Огарев делился с ним своими мыслями об этом. Во время долгих разговоров они сдружились, Огарев полюбил Потебню как сына. Потебня воспринял многие мысли старого революционера, горизонт его расширился. В свою очередь, общение с Потебней, его рассказы оставили существенный след в памяти Огарева.

Друг и соратник Герцена много размышлял над вопросом о роли армии в военно-крестьянском восстании. Он считал, что задачи революции в России сможет осуществить только народная власть — Земский собор, вопреки воле царя. Восстание неизбежно, говорил Огарев, но его надо «устроить и направить в разумном порядке, отнюдь не кровопролитно и не разорительно. Такое восстание, идущее строем, можно только образовать в войсках».

Огарев придавал огромное .значение офицерским организациям, которые должны повести за собой солдат, став авангардом военно-крестьянского восстания. Главную роль, по его мнению, следовало отвести войскам, стоявшим на окраинах России: на Кавказе с Доном и Черноморьем, на Урале с Приволжьем, в Польше с западными губерниями.

Огарев собирал сведения о местах сосредоточения и настроениях отдельных родов войск. Огарев считал, что если восстание совершится только в Варшаве и Киеве (то есть в Польше и западных губерниях), то «оно пойдет в междоусобие», превратится в войну между поляками и русскими. Чтобы стать народным освобождением, восстание должно идти от всей периферии одновременно. Такому восстанию царизм не сможет оказать значительного сопротивления, и этим будет устранено большое кровопро-

литие. «Это скорее мирно-завоевательный поход», — думал Огарев. В своих заметках он писал: «Образовавшись» общества должны принять начальство над войсками и вести их таким образом со всех сторон на Москву и Петербург, всюду подымая народ на содействие и умножаясь прибылыми охотниками-ратниками, оставляя по дороге села и города утверждать сами свой внутренний порядок с упразднением казенного чиновничества и клича клич на общий Земский собор».

В то время Огарев мало вёрил в успех польского восстания. Он был убежден, что во главе восстания окажутся националисты из числа приверженцев Ме-рославского, а «вмешательство Мерославского везде было порукою за неуспех».

Личное общение с Потебней помогало Герцену и Огареву преодолеть недоверчивое отношение к силам и перспективам польского восстания. «Рассказы Потебни окончательно убедили Герцена и нас всех, что дело идет положительно не на шутку», — вспоминал Кельсиев. Потебня был живым свидетелем силы и влияния радикалов в партии красных. Он не отрицал, что «мерославчики» играли немалую роль в движении, но высказывал уверенность в победе сторонников русско-польского революционного союза из девицы красных. Герцен, неизменно поддерживавший право Польши на национальную независимость, не был еще уверен в демократической программе польского движения. Он предлагал Потебне внимательнее «присматриваться» к внутренним силам и противоречиям в нем, чтобы жертвы армейской организации не оказались напрасными, бесплодными для России, принесенными за «чужое дело». Можно вполне понять и оценить осторожность Герцена.

Потебня произвел глубокое впечатление на всех, с кем он близко познакомился в Лондоне. «Личности больше симпатичной в великой простоте, в великой преданности, в безусловной чистоте и бескорыстности своей, в трагическом понимании своей судьбы — я редко встречал»,— писал о нем Герцен. «Я не встречал юноши преданнее общему делу, — писал Огарев, — больше отбросившего всякие личные интересы и такого безустального в своей постоянной работе». «В крепкой и ясной натуре его не было места для романтических и драматических увлечений. Он всегда был скуп на слова, трезв в обсуждении всякого дела, но зато делал всегда гораздо более, чем говорил», — вспоминал Бакунин. Блондин, среднего роста, симпатичной наружности, необыкновенно ласков с детьми, так описала Потебню Н. А. Тучкова-Огарева. Из рассказов молодого офицера ей запомнилось, как он, уже под чужим именем, продолжал жить в Варшаве и являлся во всех публичных местах, в штатском платье или переодетый ксендзом, монахом.

Возвратившись из Лондона, Потебня продолжал работать над расширением и укреплением армейской организации, над усилением ее агитационной работы. В конце июля организация выпустила прокламацию, посвященную казни своих товарищей. Ей была придана необычная форма: она вышла под названием «Духовное завещание поручиков Арнольда и Сли-вицкого, унтер-офицера Ростковского и рядового Щура, погибших мученической смертью 16-го июня 1862 года в крепости Новогеоргиевоке». Эта литографированная прокламация распространялась в военных частях с конца июля до ноября. В ней говорилось: «Нас боялись расстрелять в Варшаве, зная, что вы в нас стрелять не, станете». Солдатам напоминалось: «Есть еще между вами много товарищей наших, трудящихся 'втихомолку для вашего блага: это ваши молодые офицеры. Общее несчастье соединяет вас с ними». Офицеры хотят изменить участь солдат — создать такие условия службы, в которых они будут защитниками отечества, «а не шайкой разбойников, проливающих кровь невинных». Офицеры хотят «свободы и земли для отцов и детей ваших». Враги и утеснители — царь, великие князья, генералы, все богачи — «не хотят улучшения участи вашей, потому что с вашей бедности, недостатка, с вашей горести их веселье». Их надо истребить — «их сотни, а вас тысячи; поймите это, соединитесь дружно, и злодеев не станет... Кровь их облагородит, а не опозорит вас». «Соединитесь с верою с вашими офицерами; они поведут вас на утес-нителей, они доставят вам свободу и благоденствие».

Для солдат были составлены песни на мотивы хоровых походных, распространенных в армии. Сборник «Солдатские песни» из семи таких песен был издан в Лондоне осенью 1862 года. Почти каждая песня внушает, что честный солдат должен скорее погибнуть, чем выполнять приказы начальников — стрелять в крестьян и поляков. Вот одна из них:

. Брат ли встанет против брата?

А поляки — братья нам,

И для честного солдата Убивать их грех и страм'

. Нам ли сердце не сжимали Ихний стон и ихний плач?

В этой бойне мы устали,

Русский воин не палач'

.. Пусть себе за ослушанье Нас начальство душит всех,

Лучше вынесть истязанье,

Чем принять на душу грех!

Нам довольно доказали,

Как самих тиранят нас,

Как Арнгольдта расстреляли И Сливицкого зараз!

И Ростковского сгубили Вместе с Щуром зауряд Лишь за то, что. все любили Всей душой они солдат!

В память их мы дружно грянем Нашу песню в добрый час В поляков стрелять не станем,

Не враги они для нас!

В начале августа организации был нанесен новый чувствительный удар. По требованию следственной комиссии, занимавшейся расследованием покушения на Лидерса, у Домбровского сделали неожиданный обыск. Предлог для обыска был пустяковым, но Домбровского арёстовали. Вслед за ним был арестован поручик Фердинанд Варавский — один из активных участников кружка генштабистов в Петербурге, приехавший вскоре после Домбровского в Варшаву и

включившийся в работу организации русских офицеров в Польше.

Арест Домбровского очень расстроил Потебню: речь шла о самом близком друге, оказавшемся в руках врагов из-за его выстрела в Лидерса. Но дело было не только в этом. Офицерская организация потеряла крупного деятеля, возникали опасения, что ослабнут ее связи с партией красных, осуществлявшиеся через Домбровского. Плохо было и то, что в ЦНК соглашательские элементы получали значительный перевес сил. Домбровского также беспокоило все это. При первой же возможности передать весть из цитадели он заявил цнк, что на его место должен быть вызван из-за границы Падлевский. Потеб-ня знал Зыгмунта Падлевского по Петербургу и вполне одобрил предложение Домбровского: лучшего