Кружок в 4-м стрелковом батальоне очень рано попал в поле зрения карательных органов царизма. В феврале 1862 года был арестован В. Каплинский, который, впрочем, не назвал никого из своих соратников. Более тяжелым ударом был арест Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского и Щура в апреле того же года. К следствию были -привлечены Непенин и Плешков, попали под подозрение некоторые другие офицеры. Однако оставшиеся на свободе неизвестные нам участники кружка, по-видимому, продолжали деятельность, репрессии не могли убить сочувствие солдат к арестованным.
Дело участников кружка 4-го батальона показывает, что они не только завоевали авторитет в офицерской среде, но и пользовались подлинной любовью в солдатских массах.
Когда стало известно об аресте Арнгольдта и Сливицкого, человек шестьдесят солдат с оружием хотели броситься на защиту, и только приказание Сливицкого, понимавшего бесполезность выступления, удержало их. Впоследствии, «несмотря на все мордобития и розги», председатель следственной комиссии полковник Мясковский не добился от солдат каких-либо показаний во вред Арнгольдту и Сливицкому. От Ростковского и Щура следователи также не могли добиться ни слова. В наказание солдат перевели в другие части, в том числе девять человек отправили в Оренбургский корпус. Оставшихся в батальоне солдат новый командир и новые офицеры долго называли «бунтовщиками».
На суде Арнгольдт и Сливицкий, по словам одного из современников, «нимало не запираясь, объявили всю истину своей вины, прибавив к тому, что это было их убеждение». На страницах «Колокола» о суде рассказал кто-то из членов армейской организации. «Все держали себя, — писал он, — особенно Арнгольдт, перед судом с геройской твердостью. Они с первых слов объявили, что говорили с солдатами и распространяли между ними либеральные идеи по убеждению и не откажутся от своих убеждений, хотя и знали очень хорошо, что против них нет никаких юридических доказательств». В качестве главной улики в суде фигурировало письмо генералу Лидерсу, не оставляющее сомнений в революционных убеждениях его автора. Когда Арнгольдту предъявили это письмо и спросили, кто его написал, тот, не колеблясь, ответил, что письмо писал он, но еще не окончил; взял перо и подписал под письмом свою фамилию.
Суд приговорил Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского к смертной казни, а Щура к наказанию шпицрутенами и каторжным работам на двенадцать лет. Каплинский также попал на каторгу. Связанный с ним артиллерийский поручик Станислав Абрамович был уволен со службы, а Непенин и Плешков переведены в другие части.
Приговор Арнгольдту и его товарищам по замыслу царя должен был терроризировать общество и армию. Военный министр генерал Д. Милютин иначе представлял себе отклик на это дело и предлагал Александру II смягчить приговор. Даже генерал Хру-лев, которого Герцен называл кондотьером, был против смертной казни. Однако Александр требовал неумолимой строгости. При этом он уклонился от утверждения приговора, а перепоручил это дело наместнику А. Лидерсу.
На страницах «Колокола» Герцен заклеймил трусость царя, оценив смертный приговор как «неронов-ский поступок, сделанный лицемерно, чужими руками, под фирмой Лидерса». Оценка эта совершенно правильна. Сейчас мы знаем закулисную сторону этой отвратительной истории из шифрованной переписки Лидерса с военным министром. 9 июня Лидере телеграфировал Милютину о том, что смертный приговор послужит прославлению осужденных как «мучеников правого дела» и повлечет «к возбуждению жителей против правительства». «Поэтому, — писал он, — замена смертной казни ссылкой на каторжную работу, мне кажется, более согласна с родительским сердцем государя императора. Но прежде чем решить, это обстоятельство, я покорно прошу [...] сообщить мне ваше личное мнение, так как мысли государя императора вам ближе известны». Ответ был лаконичен и выражал, конечно, волю царя. Вот текст депеши, датированной 10 июня: «Считаю совершенно необходимым приговор над офицерами 4-го батальона Привести в исполнение без всякого смягчения. Крайне нужен пример строгости. Полагал бы исполнить в Новогеоргиевске, чтобы устранить демонстрации. Генерал-адъютант Милютин».
14 июня Лидере утвердил решение военно-полевого суда. В тот же день приговор был объявлен офицерам, сидевшим вместе в камере Александровской цитадели. Следователи обманули смертников, уверив их, что над ними будет произведен только обряд казни, а потом объявят о помиловании. Этого убийства страшились сами палачи. Выполняя рекомендацию царя и опасаясь, чтобы в войсках варшавского гарнизона не возник «случай ослушания со стороны, экзекуционных войск», осужденных перевезли в Новогеоргиевскую крепость (Модлин) — в сорока верстах от Варшавы. Их конвоировало свыше пятидесяти казаков, их везли, нигде не останавливаясь и не позволяя смертникам сходить с телеги.
В четыре часа утра 16 июня весь гарнизон Мод-лина выстроился на валу и во рву около крепости. Арнгольдт, Сливицкий и Ростковский, окруженные жандармами, казаками и солдатами, были проведены через цитадель к крепостному рву. Аудитор прочитал конфирмацию, на осужденных надели балахоны, подвели к столбам, завязали глаза. Для экзекуции был выстроен целый батальон специально отобранных солдат, командовал ими генерал, присланный Лидерсом из Варшавы. Ростковский попросил солдат: «Ребята, пожалуйста, цельтесь хорошенько: прямо в сердце!» Но у солдат тряслись руки. Сливицкий после двенадцати пуль был жив, и фельдфебель выстрелом из пистолета добил его. Так описывают казнь современники.
Приказ о казни опубликовали только через несколько дней. 4-й батальон накануне казни подняли по тревоге и перебросили в город Лович.
Расправа царя над молодыми офицерами вызвала волну возмущения в России, в Польше, за границей. Герцен писал в «Колоколе»: «Черный день этот будет памятен и вам, поляки, за которых умерли три русских мученика, и их товарищам, которым они завещали великий пример, и нам всем, которым они указали — не только как это правительство, набеленное прогрессом, легко убивает, но как проснувшиеся к сознанию офицеры наши геройски умирают». «Мы жалеем их как мучеников за святое дело, — писал неизвестный участник офицерской организации, рассказывавший о казни товарищей издателям «Колокола», — но эта жертва была необходима; она произвела наилучшее впечатление на поляков и на войско». От офицеров потребовали подписки, что не будут иметь портретов расстрелянных. Однако никакие приказы не могли погасить выражения сочувствия казненным.
О смертном приговоре кое-кто узнал сразу же после его утверждения. Накануне казни, 15 июня, Андрей Потебня стрелял в Лидерса. За этим террористическим актом в Польше последовали другие, совершенные силами повстанческой организации. Но выстрел в Лидерса имел свою политическую окраску. Он был демонстрацией, попыткой ответить террором на террор. Пуля в Лидерса, который утвердил смертный приговор осужденным, была направлена в царскую власть, расправляющуюся с революционерами. Польская подпольная газета «Стражница» («Дозор») не случайно назвала это покушение «наглядным предостережением для тиранов».
Стрелявший не скрывался, ставкой была его собственная жизнь. Утром в Саксонском саду, среди многочисленной публики, он открыто подошел к прогуливавшемуся генералу и ранил его в голову. Затем он продул дымившийся пистолет, положил его в карман и спокойно вошел в кофейню, имевшую сквозной выход, а оттуда исчез бесследно. В саду было много офицеров, которые не могли не узнать Потебню, но никто не подумал задержать его. «Я всадил ему в голову Арнгольдта и Сливицкого», — сказал Потебня Домбровскому через несколько часов после покушения. Новый наместник, великий князь Константин, сообщая Александру II об обстоятельствах покушения, писал: «Если бы в толпе, бывшей в это время в Саксонском саду, было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться».
К следствию в связи с покушением на Лидерса были привлечены офицеры Шлиссельбургского полка: прапорщики Вышемирский и Дмоховский, подпоручик Закревский. Теперь нам известно, что из этих офицеров по крайней мере А. М. Дмоховский, батальонный адъютант, был членом армейской организации. Вышемирский имел связь с Домбровским — обвинялся в продаже ему двух револьверов. Имя Потебни тоже упоминалось при следствии, но поскольку он скрылся, было «высочайше повелено, если он отыщется, предать его военному суду». Со службы он, разумеется, был уволен. Одним словом, в руках следствия имелись кое-какие нити. Но русским властям было вовсе не с руки обнаруживать террориста среди русских офицеров. Несмотря на требование Александра II, чтобы арестованные офицеры Шлиссельбургского полка были наказаны по всей строгости законов, Дмоховский и Закревский были признаны совершенно невиновными, а Вышемирский отделался переводом в сибирский линейный батальон.
