Флагштоки стояли голыми и пустыми. Вывески были слишком далеко, чтобы можно было прочитать их. А там, в темноте, около огромной загороженной двери промелькнул объект моего преследования, колебавшийся, убегавший, стоявший в такой позе, словно собирался нырнуть внутрь. Почему? Искать спасения в священном месте?
Я замедлил бег и ровной, легкой походкой стал приближаться к фигуре, чтобы, как только смогу, броситься и схватить ее. Но я остановился в сомнении, когда она снова сделала отчаянный жест и попятилась в затененную узкую улочку за ее спиной. Я оказался достаточно близко, чтобы заметить блеск темных глаз, кусочек щеки пергаментного цвета. Кого я знал с таким цветом лица и глаз? Разве что…
Фигура круто развернулась и нырнула за угол. Я прыгнул за ней и нашел ее там: она стояла ко мне спиной, словно глядя вверх. Небо уже заливалось светом, и верхушки крыш выступали резкими силуэтами, но свет был белым, и он не затмевал звезды. Волосы у меня встали дыбом. Когда вместо луны встает солнце, это уже достаточно неприятно. Но луна вместо солнца, новая ночь вместо рассвета и исчезновения глубоких теней — это было гораздо хуже. Я сделал два коротких шага вперед, поймал фигуру за плечо и почувствовал, как легкая накидка упала с ее головы. Она резко обернулась.
— Простите, — по-идиотски заикаясь, пробормотал я как человек, по ошибке остановивший незнакомого, поспешно озираясь в поисках той самой тени. Лицо было лицом мужчины, морщинистым, костлявым и тошнотворно бледным, яркие губы — тонкими и плотно сжатыми. — Я думал…
И тут его глаза встретились с моими. Их злобный блеск вонзился в меня, острый, как алмаз, и обдал холодом. Это был торжествующий взгляд карточного валета. И я видел это лицо раньше! Но где? Да — красная машина, бешено несущаяся… Тонкие губы раздвинулись в беззвучном хриплом смехе, издевательском, жутком. Инстинктивно я выхватил меч и поднял его, словно пытаясь отразить удар, но человек-тень только отпрыгнул назад и бросился бежать. Я помчался за ним, теперь уже в ярости — ярости, питаемой страхом. На сей раз ни от чего не надо было уворачиваться, не надо было хромать; улица была прямой, и он побежал очень быстро, промчался один квартал и — через дорогу, против света, еще квартал, а я бежал на расстоянии не более длины моего меча от него. Бежал до тех пор, пока в середине третьего квартала не обнаружил, что он пропал. Я резко остановился, споткнувшись, стал дико озираться, рубанул воздух — пустоту. Потом подавился от быстрого потока какого-то гнусного запаха, походящего на запах рвоты.
Кто бы он ни был, он явно хотел, чтобы я заблудился. Подумал бы хорошенько, черт бы его побрал. Я был готов к этому. Я запоминал каждый поворот и знал, откуда мы прибыли и где должна быть река. Так что где бы я сейчас ни находился…
Я сунул меч за пояс и оглянулся. Высокие старые стены, некоторые из них каменные, маленькие зарешеченные окошки — все это выглядело как-то странно знакомым. Да, это были склады, в основном викторианской эпохи, судя по виду, и довольно обшарпанные. Но там и тут по стенам тянулись вычурные вывески, более новые, чем все остальное, оконные рамы были свежевыкрашены; где-то даже блеснул отсвет неоновой рекламы. Еще один диско-клуб? Опять такое же место: претенциозный шик вторгается, как голый рак-отшельник, в раковину старой солидной коммерции. Но где? На неоновой вывеске было написано «Praline», это звучало по-французски, но это еще ровным счетом ничего не значило: в Москве тоже есть кафе с французскими названиями. Правда, Францией здесь не пахло — равно как и Москвой; это был кислый запах большого города в теплом и влажном воздухе; кощунственная смесь транспортного дыма и жареной пищи, а также аромата растений, совершенно мне незнакомых. Это были окраинные улицы, и на них не было никого, чтобы спросить. Но прямо впереди было больше света и слышался отдаленный шум уличного движения. Мне стало любопытно, и я отправился посмотреть.
Улица, на которую я вышел, меня поразила. Она была широкой и хорошо освещенной, окаймленной домами, террасами высоких величественных зданий из красноватого кирпича. У них снова был какой-то ускользающий европейский вид, по верху фасадов тянулись длинные галереи, где росли домашние растения и большие кусты в горшках: лавр, мимоза и другие, которых я не знал: экзотические, элегантные и грациозные, буйно разросшиеся на витиеватых чугунных перилах. Но эти дома тоже были отреставрированы, большинство из них были теперь магазинами или кафе — некоторые из них были открыты. Я подошел к ближайшему, и теплый ночной воздух поднялся и ударил меня густыми ароматами кофе, жареного лука и горячей выпечки и звуками джазовых записей. И я неожиданно почувствовал такой голод, что впору было заплакать.
Но это была жажда чего-то большего, чем пища: это был быстрый взгляд в цивилизацию, разумную жизнь или по крайней мере то безумство, которое я знал. Но возьмут ли они здесь мои деньги? Я пошарил в карманах. Во внутреннем я нашел несколько маленьких монеток, очень тяжелых. Это было золото, но такого я никогда не видел: на монетах были какие-то странные надписи и почему-то слоны. Должно быть, это были деньги Джипа. А все мои остались в карманах моей одежды на борту, и я стал ощущать себя очень неспокойно. Пора было возвращаться. Но я не мог удержаться, чтобы не заглянуть в окно — посмотреть, что за люди сидят в кафе. Они были такими же, как я, точно такими же; они могли приехать из любой страны мира, ну почти из любой. Большинство из них были молоды, европейского типа, но хватало и черных, и людей с Востока — жизнерадостная космополитическая толпа, так оравшая в попытке перекричать джаз, что я не мог разобрать, на каком языке. А вывеска на кафе гласила: «Au Barataria». Баратария — это где же?
Из кафе вышла молодая пара, и, чувствуя себя последним идиотом, я подступил к ним. Лицо девушки, раскрасневшееся и хорошенькое, исказилось; лицо юноши потемнело, и он резко оттолкнул ее. Я пожал плечами и дал им пройти. Ну и манеры здесь, нечего сказать. Я пошел по дороге. Здесь была все еще освещенная витрина книжного магазина, и, клянусь Богом, все названия были на английском! Только для меня все бестселлеры на одно лицо. Я покупаю лишь «Тайм» и «Экономист», так что мне это тоже ничего не дало. Затем шел магазин мужской одежды, набитый черной кожей и называвшийся — вы не поверите — «Геббельс». Это доказывало только, что дурной вкус — явление универсальное. После него — видеомагазин, но там виднелись только две-три кассеты. Названия были английскими, но несколько специфическими: «Пухленькие персики», «Погладь мне пусеньку», «Торговля телом». Ну, понятно. Однако где же это все находится, черт побери, в Коста Брава? Еда пахла для этого слишком аппетитно.
Мимо проходил еще один человек, которого можно было спросить, — крепкий чернокожий мужчина, но как только я раскрыл рот, мне его чуть не заткнули кулаком. Прошедшие день-два научили меня не очень-то подставлять другую щеку, но я сдержался: наживать сейчас себе неприятности было не слишком разумно. В отдалении по тротуару спешил более респектабельный горожанин, толстяк средних лет. Я подошел к нему, чтобы перехватить, но не успел произнести: «Простите, сэр…», как он сунул что-то мне в руку и удалился со скоростью, для которой его телосложение было не слишком приспособлено. Я смотрел ему вслед разинув рот, потом взглянул на свою ладонь. Несколько серебряных монет; я взял две самые крупные и увидел на них орла, стершегося от долгого употребления. Четвертаки. Разрази меня гром, да я в Америке!
Я стоял, беспомощно хихикая. За ночь и день — причем большую часть последнего мы дрейфовали — я ухитрился пересечь Атлантику. Если бы я догадался, каким образом, я мог бы произвести революцию в экспортном бизнесе, это точно.
Или… а сколько в действительности это заняло у меня времени? Все происходит во времени. И вдруг мне вспомнились детские сказки про короля, вернувшегося из-под холма. А здесь и была страна Рипа ван Винкля[21].
