Постояли. Посмотрели. Кто-то вздохнул:
– Сама себя порешила. Здорово...
А потом, сразу успокоившись, вышли из школы. На улице несколько стихло. Пробежал запыхавшийся парень и на-лету крикнул:
– Свистунов велел всем к исполкому итти.
Разговаривая, бандиты зашагали к исполкому.
Уже под утро, не найдя Гурды, бандиты нестройной толпой уходили из Среднина. Посвежело. Собаки надрывались лаем. Сверху торопливо мигали голубые звезды, и ночь сгустилась предрассветной теменью, в которой плавало зарево от бандитского набега.
IV
Бандиты ушли. Розовое солнце весело выпрыгнуло из-за синевы Стрижевских лесов и засверкало по втоптанному сапожищами льду луж посреди улицы. Пахло гарью. По Среднину бродили кучками взлохмаченные хмурые мужики, а на дороге к выгону лежал, раскинув руки, кудлатый парень, и стеклянные глаза его, не мигая, глядели навстречу утру и улыбающемуся солнцу. Над парнем голосила простоволосая баба, а рядом выла собачонка. Баба сморкалась в кулак и изредка злобно пинала ногой собачонку:
– Уйди ты, проклятушшая. Без тебя тошно, – и снова голосила и сморкалась в кулак.
Гурда давно уже вылез из колодца и сидел без шапки на крыльце школы, спрятав в руки лицо. Сторожиха, кряхтя, пронесла воду обмывать мертвую учительницу. Потом вернулась к Гурде:
– Иди-ка, сердешный, чайку испить. Намаялся за ночь-то. Куда теперя головушку склонишь?.. А Марея Павловна прямо, как живая... – и начала утирать глаза подолом исподней юбки. – Я со страху чуть ума не решилась...
Гурда молчал и все глубже запускал пальцы в волосы. Сторожиха еще постояла, повсхлипывала и пошла в школу.
На улице мужики спрашивали друг у друга, когда хоронят мучеников и будут ли их хоронить с попом. Ребята играли в бандитов и лупили парнишку, одетого в материн полушубок.
А солнце вздымалось все выше и выше и вскоре раскололо вмятые в землю льдинки, и они дружными ручьями зазмеились по улице. С крыш, чмокая, падала капель.
Тревожную ночь сменил тревожный день.
Наконец, Гурда встал, тряхнул волосами и пошел к исполкому. Мужики жалостливо глядели вслед.
– И как это в ем силы достает? Просидел в колодце. Руки чуть не отморозил. А все ничего.
– Известно, привычка. На фронте привык.
К Гурде никто не подходил. Только один юркий Семеныч решился:
– Товарищ Гурда, а товарищ Гурда, куда убитых сложить прикажешь?
Гурда задержался.
– Многих порешили?
– Нет, самую малость. Учительшу Марею Павловну, милиционера, вдову Настасью, двух братанов Баланиных, да Васька Евстигнеев на выгоне лежит. Еще бандит один за исполкомом сдох.
Гурду обожгло. Хоть узнал раньше, но понял только сейчас: Марья Павловна убита. Ответил тихо.
– Снесите всех в школу.
– А вы как, товарищ Гурда, после колодца-то? Ничего?
– Ничего.
– Не очень отморозились?
– Не очень.
– То-то. А мы все уж больно жалели, как это вы там просидели экое время. Веревкой, што ль, споясались?
– Нет, за веревку держался. Чуть не утоп.
– А долго вы так?
Гурде начали надоедать вопросы, и он круто повернулся итти обратно, но вдруг увидел, что в конце села догорала изба, около которой копошилось еще с десяток людей.
– Чья изба сгорела?
– Ваша.
– Моя?
– Да. Бандиты запалили.
Сразу вспомнил о ревматичной матери, о которой еще ни разу не подумал.
– А мать?
Семеныч промолчал и отвел глаза. Гурду охватило беспокойство. Бросив Семеныча, он быстро зашагал к своей горящей избе. Перед избой теребил мужиков:
– Что же не отстояли, братцы?
– Куда тут? В такую-то пальбу!
Секретарь исполкома длинной деревиной разрывал головешки и от жары отвернул лицо в сторону. Увидев Гурду, секретарь бросил деревину и подошел к нему.
– Примите мое сочувствие, товарищ Гурда. Мамаша ваша геройски скончалась в огне. Горю пролетарским негодованием и жаждой мести.
Секретарь был пьян с вечера, и сейчас от него еще пахло самогоном. Гурда отмолчался, и только теперь смутная тревога за себя, за будущую жуть одиночества, кольнула его: нет дома, нет Марьи Павловны, нет матери. Увидев позади себя Семеныча, спросил его:
– Сатана где?
– А кто его знает? Не то на завод ушел, не то на охоте.
Сзади крикнули:
– На охоте! Сам видал, как он с ружьем по выгону шел.
Гурда:
– Как придет, немедленно арестовать его и привести ко мне. Семеныч, собери моих. Ты отвечаешь.
Семеныч думал было спрятаться за чью-то спину, но было уже поздно, и он нерешительно протянул:
– Оно, конешно, Сатану обязательно арестовать надо. Сделаем, товарищ Гурда, за первый сорт.
А солнце разжигало хмурые лица и путалось в лохматом чубе Гурды. И как-то не вязался с весенним плясом капели и запахом прелой земли едкий запах гари от догоравшей избы. На соседнем дворе горланил петух. Было время обедать. Но мужики боялись звать Гурду к себе: как бы не проведали бандиты и не отомстили. Только секретарь ломался перед ним:
– Ввиду того, что у вас нарушено местожительство, милости прошу к нашему шалашу. Уплотнимся. А бабу к чер-р-ртям пошлю. Чем богаты, тем и рады.
Но Гурда ушел к школьной сторожихе.
V
Солнце смеялось весь день. Весна горланила птичьим гомоном. Мокрые голые ветки тянулись навстречу солнцу, томясь по зелени и набирая соки в еще незаметные для глаза почки.
Смеху солнца вторили ручьи, грязными извивами стремглаво летящие к оврагу, мимо избы Сатаны, прямо в речонку.
Любо Сатане вдохнуть прелые запахи чернозема после лесной сыри и теми, где глаз сторожит дичь, а ухо прислушивается к потайным шорохам.
Сатана шагал к заводу продать настрелянное заводским инженерам.
Черными свечками воткнулись в синеву заводские трубы. Подойдешь ближе, – охватит лязгом и грохотом, и угольная пыль вымажет разрумяненные щеки.
В инженерских квартирах на окнах занавесочки и цветут герани. Сатана с устатку присел на крыльце свернуть крючок. Инженерша, покупая дичь, растревожила Сатану.
– Вы откуда?
– Из Среднина.
– Правда, что у вас сегодня ночью бандитский налет был?
– Ничего не знаю. А разве што слышно?
– Да говорят, будто бандиты за вашим председателем исполкома охотились, сожгли исполком и, кажется, убили председателя и еще кого-то.
– Исполком, говорите, сожгли?
А в груди тревога, и мысль ножом в голову: «С Настасьей не приключилось ли чего?.. Исполком сожгли. А она на задах»... Скорей получил бумажки, засунул в карман и зашагал к Среднину.
А солнце смеялось. Дорога таяла, и сапоги то-и-дело проваливались в рыхлый снег или скользили по грязи. Сатане неймется. Был бы ветром, – в единый дух отмахал бы шесть верст до Среднина. Был бы птицей, – кажется, знал бы, куда лететь. Не радовала весна, и прелый запах земли не будоражил. Одна дума острым ножом резала покой: «Настасья... Настасья... Настасья»...
В это время в Среднине Семеныч и три парня засели в развалившейся амбарушке рядом с избой Сатаны и поджидали его. Но Андрюшка, как завидел знакомую церковь, свернул с дороги и пошел малой тропинкой на зады, к исполкому.
Над Средниным стоял еще запах горелого, и по улицам сновал народ. Андрюшка зашагал быстрее. На задах у колодца он встретил старика Наумыча, который доставал воду. Сатана к нему:
– Старина, чего нового?
– Ой, много, паре, много. Ночью бандиты были. Не видишь, что ли, исполкомский сарай сожгли?
– А Гурда?
– Живой. Чего ему сдеется? В колодце от бандитов схоронился.
Сатана огляделся. Изба Настасьи целешенька, и дверь настеж. Значит дома, по хозяйству на дворе работает.
– Многих порешили?
– Ой, многих, паре. Троих аль четверых парней, да учительшу, да Настасью-вдову.
Разом помутнело в глазах.
– Кого?
– Троих аль четверых парней, учительшу да Настасью-вдову.
Сатана бегом в избу Настасьи. Пусто. Окно выломано. В избе беспорядок. На полу черные пятна. И лишь на печке, зажмурясь, сидела кошка. Он назад. Наумыч уже понес от колодца воду. Сатана за ним. Закричал, как раненый:
