А мне пришлось-таки еще раз полюбоваться компанией англичан, последней в этом году.

Они приехали на пароходе утром в торговое местечко, а оттуда послали телеграмму в Стурдален и вытребовали автомобиль. Стурдален, Стурдален!- повторяли они. Итак, Стурдален был для них неизвестным местом,- а такого позора нельзя было долго переносить.

Господи, что за переполох они подняли. Они переправились на лодке, и приближение их слышно было уже издалека, в особенности один старый голос покрывал все остальные. Эйлерт бросил все и понесся к пристани, чтобы быть там первым: но из дома Олауса также прибежали на пристань все, и большие, и малые. Мало того, из всех близлежащих домов прибежали услужливые люди, готовые оказать всякую помощь. На берегу собралась порядочная кучка народу, а потому старый англичанин с зычным голосом выпрямился во весь рост в лодке и стал выкрикивать по направлению к берегу английские слова - он, конечно, не сомневался в том, что в этой стране тот же язык, что и у него:

- Где автомобиль? Подавайте сюда автомобиль.

А так как Олаус обладал известной сметкой, то он сейчас же догадался, о чем идет речь, и моментально послал своих подростков в долину навстречу автомобилю. Англичане прибыли!

Они вышли на берег и видно было, что они ужасно торопятся. Они никак не могли понять, почему автомобиль не стоит и не ждет их,- это еще что такое? Их было четверо… «Стурдален»,- твердили они. Они подошли к дому Эйлерта, посмотрели на свои часы и ругались за каждую минуту, которую теряли. Куда, к черту, пропали автомобили? А столпившиеся на берегу люди следовали за ними по пятам и с благоговением взирали на этих разодетых идиотов.

Помню двоих из них: старика с зычным голосом, на нем были дурацкие штаны, а его куртка из зеленой парусины была украшена всевозможными шнурами, пряжками и изобиловала карманами. О, что за мужчина, сколько в нем отваги! У него была седая борода с зеленоватым оттенком, а усы его росли прямо из ноздрей, производя впечатление северного сияния, и ругался он, словно сумасшедший. Другой был долговязый и согбенный, это был жалкий молодой человек с невозможной наружностью, с покатыми узкими плечами, на его круглые брови была нахлобучена крошечная фуражечка, вообще же он напоминал человека на высокой подставке. Но при своей вышине он был согбенный и немощный, это был молодой старик, совсем уже плешивый; но, поверишь ли, он все-таки ходил со сжатыми губами, словно тигр, и голова его была набита чепухой, которая помогала ему держаться на ногах! «Стурдален!» твердил и он.

По всей вероятности, в Англии скоро откроют убежище для детей-стариков. Англия извращает свой народ спортом и навязчивыми идеями; если бы Германия не держала Англию в вечной тревоге, то она через два поколения превратилась бы в страну противоестественных распутников…

Но вот в лесу затрубил автомобиль, и все бросаются к нему навстречу, словно безумные, взапуски.

Тут оказалось, что двое детей Олауса честно и благородно выбежали далеко вперед на дорогу и поторопили автомобиль, так неужели же им ничего не заплатят за это? Правда, они вернулись на автомобиле и хорошо прокатились, но плата сама собою! Они настолько уже выучились за лето нахальству, что ни за что не хотели пропустить этого удобного случая; они подошли к старику с зычным голосом, протянули ему руки и потребовали платы! Однако старик не пожелал им ничего платить, он уселся в автомобиль и стал торопить остальных.

А шофер, который сам надеялся получить на чай, старался изо всех сил услужить путешественникам и сейчас же приготовился ехать обратно. Трогай! Раздается трубный звук, целая баллада, тарарабумбия!

После этого зрители расходятся по домам, все только и говорят о знатных путешественниках. Ах, иностранцы, иностранцы,- о, куда нам уж до них! Ты видел, какой долговязый один из лордов? А ты заметил другого, в штанах и с северным сиянием возле носа?

Однако среди расходившихся зевак были и такие, у которых были более серьезные мысли, так, например, семья Олауса. Отец теперь только понял то, о чем не один раз читал в газетах: что в Норвегии школы никуда не годятся, так как в них не учат английскому языку. А ведь какой хороший заработок потеряли его мальчики только из-за того, что не могли как следует в свою очередь обругать старика с северным сиянием под носом. А мальчики его думали свое: «Что за негодяй, этот проклятый южанин! Но пусть подождет!» Они уже слышали о том, что слегка прикрытые песком осколки бутылки очень хороши для резиновых шин!..

Я снова иду к мешку с ее вещами, и делаю я это только потому, что на Эйлерта совсем нельзя положиться. Я решил пересчитать все вещи, чтобы ничего не пропало; с моей стороны было большой оплошностью не сделать этого раньше.

Можно подумать, что у меня только и дела, что ходить к этому мешку с платьем,- но для чего мне это делать? Вот и теперь оказалось, что я был прав, заподозрив Эйлерта; я слышал, как он поднимался по лестнице, а когда я вошел в комнату, то накрыл его у мешка, который он спокойно потрошил.

- Это что такое?- спросил я.

Сперва он подумал, что может отделаться от меня нахальством: он пригрозил мне и сказал, чтобы я не вмешивался в его дела. Однако для меня было весьма кстати, что я знал о нем кое-что, а потому он сейчас же спохватился и бросил платье. О, до чего, в сущности, я был несправедлив к нему, как я обирал его!

- Вы вовсе не купили эти вещи,- сказал он,- очень может быть, что я получил бы за них гораздо больше.

Я уже заплатил ему за все, но он хотел получить больше, он напоминал мне желудок, который продолжает переваривать после смерти. Таков был Эйлерт. И все-таки он был не из самых плохих, лучше он никогда не был, и он не стал хуже в своем новом положении!..

Было бы хорошо, если бы человек не делался хуже в новом положении…

Кончилось тем, что я забрал мешок с платьем в свою комнату, чтобы лучше следить за ним. И я задал себе порядочную работу, укладывая все во второй раз; но это необходимо было сделать. Я решил вечером уйти отсюда и забрать с собой мешок,- мне уже надоело здесь жить, к тому же ночи стояли лунные.

А теперь довольно о мешке с платьем.

Оказывается, что я снова переживаю ту пору, когда с удовольствием гуляешь при лунном свете. Тридцать лет тому назад я тоже гулял при лунном свете, пробирался по узким тропинкам, на которых потрескивали сучья, ходил по обледенелому полю, бродил вокруг незапертых сеновалов,- охотился за любовью! Ну, да! Разве я забыл это! Но теперь луна уже не светит так ярко. Боже, ведь тогда я могу при лунном свете разобрать записочку, которую она мне сунула. Впрочем, теперь я уже не получаю таких записочек.

Все так изменилось, сказка окончена, сегодня вечером я снова пустился в путь, и мысли мои заняты только делом: я еду в торговое местечко, чтобы там с пароходом отправить один мешок, а потом я пойду дальше, все дальше. Да, а для этого мне надо только хоть немного знать дороги, да немного лунного света, чтобы разглядеть дорогу. А в былые дни, в молодые дни мы уже осенью изучали календарь, чтобы посмотреть, будет ли лунный свет на Крещение. Потому что нам был крайне необходим лунный свет.

Все изменилось, я изменился. Сказка - это сам рассказчик…

Говорят, будто старость приносит с собою новые радости, еще неизведанные, более глубокие радости, более постоянные. Это ложь. Да, ты прочел верно - это ложь. И это утверждает только сама старость, эгоистичная старость, которая старается размахивать жалкими остатками своих флагов. Старик уже забывает то время, когда он сам стоял на вершине, он забывает свое Alias, когда он, румяный и цветущий, трубил в золотую трубу. Теперь он не стоит уже больше - нет, он сел - ведь сидеть удобнее и легче. И вот к нему приближается, медленно и тихо, тучное и глупое почтение, воздаваемое старости. А на что сидячему человеку почет? Человек стоячий может пользоваться этим почетом, а сидячий может только принимать его. Почет же для того, чтобы им пользоваться, а не для того, чтобы сидеть с ним сложа руки.