Спать ему расхотелось.

Вдруг ему послышалось какое-то царапанье, и он повернул голову. Царапанье прекратилось. Он затаил дыхание.

Кто-то бился в брезентовый полог палатки, совсем низко, возле самой земли, возле его ног, потом двинулся в сторону его головы. Гордон осторожно отполз подальше, и тот, кто был снаружи, тотчас замер, словно ощущал его присутствие и знал, что он делает. Гордон с трудом сдержался, чтобы не закричать и не сбежать на середину. «Нельзя пугать маленьких», — сказал он себе. Если это лиса или какой-нибудь другой любопытный зверек, они никогда не прогрызут брезент. Он медленно расстегнул «молнию» на мешке и высвободил руки.

Зверь двинулся дальше, и Гордон определил, что в нем не меньше двух футов. Лиса! Или барсук? Все равно он не очень высокий. Или, может, крадется на животе? А если это собака? Зверь опять остановился и еще больше оттопырил брезентовую стену. Гордон отдернул голову, но все равно между ними был всего один фут, и у Гордона появилось жуткое чувство, что существо по ту сторону видит сквозь брезент и знает, как он его боится. Гордон пошарил вокруг себя в поисках фонарика, с которым никогда не расставался в походе. Мальчик, спавший поблизости, беспокойно зашевелился, когда Гордон нечаянно коснулся его спального мешка. Вскоре он все-таки наткнулся на металлическую ручку фонаря. Отползая от стенки. Гордон сам толкнул его ближе к мальчику, но теперь он крепко зажал его в руке. И вновь похолодел, услышав тихое царапанье.

Подавив в себе крик, он ударил фонарем по тому месту в стенке, которое опять начало выпячиваться, и зверь отскочил от палатки. Ему показалось, что он услышал пронзительный визг, когда ударил, но не был в этом уверен. Вполне возможно, этот визг прозвучал в его голове.

Гордон включил фонарь и держал его, загораживая от остальных собственным телом, пристально вглядываясь в желтый блестящий круг перед собой. Он опять забрался в спальный мешок, но не выключил фонарь, размышляя, сможет ли зверь прогрызть брезент. Пока еще он был цел. Да нет, лисе тут не справиться. Он понемногу расслабился, задышал спокойнее и уже потянулся большим пальцем выключить фонарь, как что-то тяжелое обрушилось на стенку, и она выпятилась прямо в середине освещенного круга.

Царапанье возобновилось с новой силой, и Гордон, как загипнотизированный, смотрел: сначала он увидел маленькую дырочку, в нее просунулся большой загнутый коготь, прорвал брезент до земли и исчез, а вместо него появились крошечные скребущиеся выпуклости по обеим сторонам дыры. Гордон не удержался от крика, когда увидал две когтистые лапы, рвавшие брезент в клочки прямо перед его лицом. Черное блестящее туловище влезло внутрь и бросилось на открытое лицо Гордона, впилось ему в подбородок, толкнуло сильно, и они вместе покатились на ничего не понимавших мальчишек, к тому же совершенно беспомощных в своих спальных мешках.

Они закричали от страха, еще не видя, что случилось с их воспитателем. Фонарь остался в мешке, где светил без пользы для детей, а ночника было совсем недостаточно, чтобы разобраться в непонятной свалке. Мальчик, который спал рядом с Гордоном, высвободил руку и, взяв фонарь, направил его на кричащего человека, но никто из мальчиков все равно не понял, кто терзает окровавленное лицо воспитателя. Другой мальчик, что лежал возле стенки, тоже закричал, увидав, как что-то черное вползает в дыру в брезенте, и мальчик с фонарем направил свет в ту сторону.

Гордон захлебывался собственной кровью, но как он ни старался оторвать от себя зверя, тот все сильнее вгрызался в него. Он сомкнул челюсти на его подбородке, и развести их у Гордона не хватало мочи. Он знал, что зверь в силах убить его, но то, что он увидел, заставило его действовать почти автоматически, словно он опять видел жизнь через стекло окна. Но на сей раз он был внутри, в гуще жизни, а враги, черные звери, разбивали стекло, чтобы добраться до этой жизни. Он знал, что должен остановить их.

Он едва не терял сознание от боли, но это не имело значения, когда он старался докатиться до дыры, таща за собой зверя. У него трещали кости, кровь заливала горло, мешала дышать, но мысли у него были ясные, словно все это происходило не с ним. ОСТАНОВИ ИХ, ЗАКРОЙ ДЫРУ СВОИМ ТЕЛОМ. 

Все-таки он добрался до цели, закрыл спиной дыру, стал у них на дороге. Он знал, что они терзают его спину, вгрызаются в нее зубами, рвут в клочья. Он знал, что зверь, вцепившийся в него, сам поймал себя в ловушку, хотя пил и пил кровь, иссушая его тело. Он не знал только, что другие звери окружили палатку, и царапающие звуки мешались с криками мальчишек, а на палатке то тут, то там появлялись новые дыры. 

Наступил рассвет, и солнце, прорываясь сквозь туман, золотило верхушки деревьев. Ничего необычного не было в том, что преподобный Джонатан Мэттьюз шел от своего дома в церковь в столь ранний час, ибо в последние годы сон не играл сколько-нибудь значительной роли в его жизни. Первые лучи солнца, прихотливо разрисовав стену в его спальне, словно приветствовали его, и приближающийся день приносил с собой отдых от ночного одиночества. За восемь лет, прошедшие после безвременной кончины жены, викарий не нашел никого, с кем бы он мог быть откровенным, кто бы утешил его в его печалях. Частенько он подумывал поговорить о своих сомнениях с епископом, обсудить с ним духовно ослабляющий его страх смерти, но в конце концов решил бороться в одиночку. Господь поможет ему преодолеть недостаток веры. Он затянул шарф потуже. Его слабое тело стало слишком чувствительным к утренней сырости. Снова и снова он задавался вопросом, почему смута в мыслях настигла его в старости, в то время как в молодости вера его была крепка? И ему казалось, что каким-то образом это связано с лесом. В его воображении постоянная угроза, исходящая от леса, говорила о столь же постоянном присутствии тут смерти, которая, невидимая, следила и ждала удобного момента обнаружить себя. Когда-то для него лес был местом любви, а теперь он стал символом его тревожного состояния. 

Викарий вошел в ворота и остановился посмотреть на древнюю колокольню. Высокой она не была, едва достигала вершин старых деревьев, но воспаряла ввысь вопреки земному притяжению, словно могла прорваться в небо и через воронку, в виде которой она сконструирована, накормить души верующих. Он ощутил на себе влияние ее духовной дерзости и воспрял сердцем. Сомнения — это часть служения, и если бы не было сомнений, то никто бы не искал ответы на свои вопросы, не преодолевал бы препятствия, а это те тесты, по которым судят людей. Пришло время испытаний, и, когда они закончатся, он укрепится в вере, окончательно приемлет Бога. 

Маленькая церковь всегда внушала ему оптимизм, и именно поэтому он приходил сюда ранними утрами. Ему необходимо было избавиться от дурных ночных мыслей, если он хотел прожить еще один день, а час, проведенный у алтаря, помогал ему воздвигнуть ограждение вокруг себя. Он шел по узкой, посыпанной гравием тропинке между надгробиями, избегая смотреть на затененные участки, и только когда он дотронулся до металлической дверной ручки, услышал, будто кто-то скребется неподалеку.

Медленно он повернул голову в том направлении, откуда доносились звуки, и холодок любопытства пробежал по его спине. Похоже было, что скребли землю, что кто-то рыл ее. Это мог быть только зверь, потому что эти звуки не имели ничего общего с уже давно ставшим привычным шумом лопаты, роющей землю, и глухим стуком падающих комьев земли в могилу. Перекопанная грязь служила вечной преградой. Он едва не подпрыгнул, услыхав треск сучьев.

Его охватил страх. Он сошел с крыльца и пошел по дорожке, стараясь ступать громче, чтобы предупредить того, кто прятался за церковью, о своем приближении, чтобы у него было время сбежать, пока он не нашел его.

— Кто здесь? — крикнул он, и на несколько мгновений воцарилась тишина. Потом шум возобновился.

Викарий дошел до угла. Здесь уровень земли резко понижался, и каменные ступени вели на заросшее травой кладбище. Отсюда он увидел разрытую могилу.