Все было нормально, никаких проблем — ни единой! Я все еще шел обратным курсом, уже выравнивая вертолет для посадки, как вдруг мы с ходу врезались в густой морской туман.

Калвер затрепетал, тело его напряглось. Кэт крепко обняла его.

— Это случилось неожиданно, но причин для тревоги не было. Я развернул машину и направился назад, спустившись еще ниже, чтобы держать в поле зрения море. Мне следовало бы подняться над кромкой тумана, но я был уверен, что мы находимся где-то рядом с вышкой и вот-вот выйдем из тумана. Но, видишь ли, направление тумана переменилось, и он двигался в ту же сторону, что и мы, — вот почему он возник перед нами так внезапно. И в результате я безо всякого предупреждения остался вообще без всего, на что можно было бы положиться. Короче — я промахнулся.

Конечно, я должен был включить пилотажные приборы, но я был твердо уверен, что интуиция меня не подведет и мы выберемся из тумана. Все, что я мог предпринять, — это поддерживать постоянную высоту. Управление Гражданской авиации на подобные случаи имеет даже специальный термин — “дезориентация пилота”, то есть когда летчик испытывает непреодолимую тягу больше верить своим ощущениям, чем показаниям приборов. Говорят, это явление распространено даже среди самых опытных экипажей. В общем, выходит, что моя глупость стоила этим людям жизни.

— Стив, ты не должен винить себя. — Она дернула его за воротничок, словно пытаясь вбить в него здравый смысл.

— Нет, должен, и я виню, — ответил он спокойно. — Каждый летчик, потерявший свою машину и убивший своих пассажиров, а сам уцелевший, испытывает то же самое. Даже если никто не тычет в него пальцем. Это нечто такое, от чего никуда не спрячешься.

Кэт поняла, что спорить с ним сейчас бессмысленно.

— Расскажи мне, что же случилось дальше, — сказала она, и на этот раз Калвер продолжил свой рассказ без колебаний.

— Мы врезались в море и отскочили от него. Ударились еще раз, и пол распоролся. Видимо, при этом был поврежден также и один из плавучих резервуаров, потому что, когда мы ударились в следующий раз, вертолет сделал что-то вроде сальто-мортале и пошел ко дну. Я оказался за бортом, легкие были полны ледяной воды. Не спрашивай меня, как я выбрался из вертолета, — я просто не помню. Может быть, через спасательный люк, а может быть, выплыл через пропоротый пол. Я был в полубессознательном состоянии, но все же смог разглядеть под собой вертолет. Он стремительно уходил на дно, исчезая в этой бездонной тьме. Я вынырнул на поверхность, отхаркивая воду и почти ничего не видя от слез: это мрачное видение уже стало проделывать надо мной свою особую пытку. Я попробовал освободиться от спасательного жилета, чтобы вернуться туда, вниз, помочь тем, кто все еще томился в ловушке, внутри вертолета. В общем, сделать что-то такое, чтобы освободиться от своей вины немедленно, сию минуту, даже если это будет стоить мне жизни! Но тут чьи-то руки подхватили меня и удержали на месте. Оказывается, мой младший пилот тоже спасся, и теперь он цепко держал меня. Ему помогал один из уцелевших монтажников. Они не дали мне нырнуть, и порой я до сих пор проклинаю их за это.

Только восьмерым из нас удалось выбраться. Тела некоторых остальных были извлечены из воды позже, но большинство ушло на дно вместе с моим “Сикорским”. Нам здорово повезло, что как раз в это время другой вертолет готовился к полету на вышку, находившуюся неподалеку от той, куда направлялись мы. Когда нас потеряли в эфире, а на экране локатора исчез наш сигнал, тот вертолет послали разыскивать нас. К тому времени, когда он долетел до места последнего контакта с нами, кромка тумана уже сместилась и нас стало видно. Они подняли нас на борт лебедкой, и как раз вовремя: еще немного — и мороз расправился бы с нами, даже несмотря на то, что сама погода была не слишком холодной.

Калвер глубоко и протяжно вздохнул, как будто вместе с рассказом часть его боли ушла. Голос его стал вялым, лишенным эмоций.

— Обломки вертолета так и не удалось поднять, поэтому у следователей не было уверенности, повреждение ли приборов привело к катастрофе или нет. Но, по моему собственному отчету и отчету второго пилота, была принята формулировка “дезориентация пилота”. Управление Гражданской авиации редко классифицирует это как признак некомпетентности или халатности, так что никаких мер против меня принято не было. Конечно, это была моя вина, но не официально, и никто не настаивал на каких-либо обвинениях.

— И тем не менее ты до сих пор винишь себя, — сказала Кэт.

— Если бы я точно следовал инструкции, эти люди и сегодня были бы живы.

— Я ничего не могу сказать на это, Стив. Было бы банально говорить, что аварии случаются всегда, и даже с самыми осторожными. А вот то, что тебя не обвинили, даже с глазу на глаз, безусловно, освобождает тебя от всякой ответственности за это.

— Дело в том, что компания не предложила мне доработать до окончания контракта.

— И тебя в самом деле это тревожит? Господи, да они же просто не могли быть такими бессердечными, чтобы настаивать на этом!

— Но для меня, быть может, это было бы самым лучшим выходом — летать тем же самым маршрутом и постараться делать все так же, как обычно.

— Но твои-то наниматели откуда могли знать это? Может быть, это оказалось бы самым ужасным, что только можно было сделать! Я просто не могу поверить, что ты настолько глуп, чтобы позволять вине так долго отравлять тебе жизнь!

— Это не так, Кэт. Ох, как это было тяжело и как долго тянулось. Очень долго. Но понемногу все эти мысли как-то сами собой попрятались по закоулкам сознания. В других компаниях после этой аварии меня принимали не очень-то хорошо, несмотря на выводы расследования. А мне отчаянно хотелось вернуться назад, в воздух. Мне надо было найти успокоение в самом себе.

Пот, выступивший на его лбу, был вызван не только влажным воздухом, но чем-то большим.

— Слава Богу, вовремя подоспел один старый приятель. Мы с Гарри Маккеем вместе учились летать и в течение многих лет более или менее поддерживали контакт. И вот он предложил мне создать вместе с ним собственную фрахтовую компанию: он бы занимался деловой стороной вопроса, ну а я бы летал. У Гарри уже было немного своих денег, и он знал, где их достать еще. Конечно, несколько лет нам бы пришлось сидеть по уши в долгах, но, понимаешь, это была бы наша собственная компания, и в конце концов все доходы стали бы нашими. Я ухватился за этот шанс, — долги не долги, прибыли не прибыли — черт с ними! С этой минуты мы были так заняты, что мне было несложно держать эти страшные воспоминания в загоне. Но и тогда я все время сознавал, что они притаились на той отмели, с которой в любой миг могли соскользнуть...

— Или рассыпаться в прах. И ты до сих пор думаешь об этом? Он повернул голову, чтобы видеть ее лицо.

— Ты, оказывается, безжалостнее, чем кажешься.

— Нет, просто я ненавижу, когда кому-то доставляет удовольствие заниматься самоистязанием. Ты был оправдан и расследованием, и твоей компанией, хотя, между прочим, все любят отыскивать козлов отпущения! Мне кажется, ты наказываешь себя сам, потому что этого не сделали власти. Может быть, ты захочешь взвалить на свою совесть еще и это всемирное разрушение? Хорошо, дорогой, можешь прихватить и мою часть этого бремени. Мне она не нужна.

— Ты бываешь чертовски...

— ...глупой? В самом деле? А разве не комплекс вины считается главным признаком психопатии? Калвер улыбнулся.

— Так ты, значит, говоришь это, чтобы вытряхнуть меня из ступора жалости к себе самому?

Кэт в гневе попыталась было отодвинуться от него, но Калвер удержал ее.

— Прости, — сказал он. — Я понимаю, что ты пытаешься сделать, и вовсе не смеюсь над тобой. Более того, могу даже признаться, что благодарен тебе. Но, видишь ли, даже просто рассказ об этом уже помог мне. Это было словно я выпустил что-то из себя, высвободил эти воспоминания. Возможно, все это время я был чем-то вроде тюремщика своих воспоминаний, а они только и хотели вырваться на волю! И то, что ты сказала об этом всемирном разрушении, тоже отчасти правда. Оно, конечно, не преуменьшает значения той аварии, но в каком-то смысле затмевает его.