«Мы встряхнем Россию, как грязный ковер, а затем мы встряхнем весь мир... Мы войдем в хаос и выйдем из него, только полностью разрушив цивилизацию»1. Это слова Тухачевского. Их своеобразным продолжением можно назвать похожий на поэму-заклинание приказ командующего Западным фронтом Тухачевского, составленный и подписанный им 2 июля 1920 г. Достаточно вспомнить хотя бы следующие его строки, чтобы почувствовать их генетическую связь с вышецитированными: «Путь мирового пожара пройдет через труп белой Польши...»318 319 320. Огненные, «апокалиптические» метафоры в высказываниях Тухачевского позволяют думать, что глубинный смысл его неприятия Запада, словесные вызовы Англии, западной цивилизации, третирование античной и ренессансной меры и гармонии в войне, разрушении, апокалиптическом мироощущении.
Это похоже на духовный, творческий экстаз, вдохновение, которое может охватить художника, поэта, творца. Само апокалиптическое «горение» в боготворческом «огне преображения тварного мира», его «обожение» вызывает ощущение высочайшей осмысленности собственного бытия. Все вышеприведенные размышления, кажется, позволяют отметить и применительно к личности Тухачевского скрытый в его жизненной установке, в его отношении к миру «апокалиптический пафос» «мирового пожара», «войны священной». «Мы тяжелы на подъем, но разрушители по природе», — как-то бросил фразу подпоручик Тухачевский'1, невольно выдавая скрытые за своей оценкой натуры русского народа собственные глубинные настроения. Быть может, во всем вышесказанном и всех вышеприведенных свидетельствах, размышлениях и заключается возможность понимания всей последующей деятельности Тухачевского.
По мнению П. Фервака, М. Тухачевский, будучи еще пленным гвардии подпоручиком, «совершенно игнорировал социалистическое учение. Вопросы о собственности, состоянии, земле занимали его мало. Презрение к деньгам было полное. Он охотно выкладывал содержимое своего кошелька на стол, а если у него не было денег, то он, совершенно не смущаясь, пользовался деньгами своих товарищей. В революции, я уверен, он никогда не видел социального аспекта. И еще меньше видел сторону человеческую или, лучше сказать, нечеловеческую. В жизни его интересовала только победа, а ценой каких жертв она будет достигнута — это его не заботило. Не то чтобы он был жестоким, просто он не имел жалости»1. В одном из разговоров с близкими людьми он как-то признался: «Я не большевик... но сейчас мне по пути с большевиками».
Находясь в плену, в беседах со своими французскими приятелями, откровенничая, быть может, по-юношески эпатируя окружающих, Тухачевский, в частности, выражал неприятие социализма, который в его представлении был в соответствии со взглядами и суждениями Достоевского и Ницше (оба автора были им активно читаемы) ветвью христианства, а христианство — сущностью западной цивилизации. Он мечтал сбросить ее с России, выпустив на волю, по его мнению, подлинную натуру русского народа, его варварскую первозданность. Как это напоминает ницшеанский пафос «белокурой бестии». Рассуждая о характере будущей российской государственности после революции, Тухачевский заявлял: «Я думаю, что конституционный режим будет означать конец России. Нам нужен деспот!.. Мы варвары! Вы можете представить себе всеобщее избирательное право у наших мужиков?» — и засмеялся»321 322.
В плену «Тухачевский называл себя убежденным монархистом», — подтверждали позднее его товарищи по плену из русских офицеров, эмигрировавших после революции и Гражданской войны в Париж1. Они вспоминали эпизод, когда, «получив подарки от Красного Креста, Тухачевский от имени всех произнес верноподданническую речь и зачитал благодарственный адрес. Речь его отличалась исключительной льстивостью по отношению к государыне и государю»2.
4
Переход к большевикам
Нет точной даты принятия Тухачевским решения о переходе к большевикам. Известно, что, совершив, наконец, успешный, пятый по счету побег, подпоручик Тухачевский в сентябре 1917 г. оказался в Швейцарии, а затем во Франции, в Париже. Здесь при содействии русского военного агента генерала А. Игнатьева он переправился сначала в Англию, а затем — в Россию. В Петроград Тухачевский прибыл 16 октября 1917 г.
По прибытии отправился в запасной гвардейский Семеновский полк. Спустя два дня, т. е. 18 или 19 октября, он выехал из Петрограда в Киев и оттуда в Подволочиск, рядом с которым, в деревне Тарноруды, был расквартирован основной гвардейский Семеновский полк. Известно, что через несколько дней после его отъезда в Петрограде произошло большевистское восстание, или Октябрьская революция. Там в это время проходили службу два его брата-прапорщика: старший, Николай Тухачевский (1890— 1937), и младший, Александр Тухачевский (1895—1937). Возможно, это обстоятельство и подтолкнуло его к поездке из Петрограда в Киев и Подволочиск. Тем более что официально М. Тухачевский числился в кадрах основного полка. Здесь он пробью, очевидно, до 4—5 ноября. Точной даты его отъезда из полка нет. Однако известно, что до 20 ноября, когда Тухачевский возвратился в Петроград, но уже побывав дома, в имении Вражеское Пензенской губернии, он успел вернуться в Петроград с Украины, а из Петрограда вновь отправился домой, во Вражеское. По свидетельству сестер, во время этого первого после бегства из плена и прибытия в Петроград приезда домой он пробью
в имении всего трое суток. «Через трое суток, — вспоминали сестры, — Михаил опять покинул нас и отправился в полк»1. Учитывая имеющиеся факты, можно ориентировочно считать, что во Вражеском он был в этот первый раз с 14 по 16 или 17 ноября (если на дорогу из Петрограда во Вражеское определить 2—3 суток). Однако надо учесть, что из Петрограда в Пензенскую губернию он, естественно, ехал через Москву. В Москве задержался и провел несколько дней. Учитывая это, можно предполагать, что он отправился из Петрограда в Пензенскую губернию ориентировочно 8—9 ноября, а из Подволочиска в Петроград (чтобы оказаться там к этому сроку) он должен был выехать (с учетом «революционного времени») 4—5 ноября. Таким образом, по моим весьма приблизительным подсчетам, Тухачевский провел в полку, деревне Тарноруды, время с 22—23 октября до
4—5 ноября.
Его близкий в то время полковой товарищ капитан барон
А. Типольт вспоминал в связи с вышесказанным: «Мы встретились с М.Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить. Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа»323 324.
Свидетельства капитана А. Типольта подтверждают факт его пребывания в основном полку и именно в указанное время. Во-первых, потому, что капитан Типольт находился именно там, на фронтовых позициях рядом с Подволочиском в должности командира.пулеметной команды. На это указывают полковые документы. Во-вторых, он датирует свою встречу с Тухачевским поздней осенью 1917 г. Это не противоречит моим расчетам.
Итак, после кратковременного пребывания дома, во Вражеском, Тухачевский 20 ноября вернулся в Петроград. На этот раз он был зачислен в состав запасного гвардейского Семеновского полка и в декабре 1917 г. был избран командиром 7-й роты. Согласно сложившимся за революционные месяцы традициям и правилам, он был «избран» на эту должность с согласия полкового комитета. Он провел в полку время до декабря. Во всяком случае его сестры вспоминали, что «он вернулся к нам зимой, примерно в декабре»1. Затем, опять же по свидетельству сестер, «в январе 1918 года Миша опять оставил нас — уехал в Москву». Надо полагать, что он ненадолго задержался в Москве. Просто-напросто в Москве ему в это время было нечего делать. Очевидно, из Москвы он вновь отправился в Петроград, в полк. Как известно, запасной Семеновский полк фактически не расформировывался. Во-первых, потому, что это была самая боеспособная часть в Петрограде. Во-вторых, она была боеспособной частью именно потому, что в наименьшей степени подверглась революционному разложению. Офицеры и солдаты, в отличие от большинства других полков, представляли действительно настоящую «полковую семью». Это было достигнуто не в последнюю очередь, очевидно, и благодаря достаточно большому числу младших офицеров из числа бывших фельдфебелей и унтер-офицеров полка. В то же время в запасной гвардии Семеновского полка было зачислено много кадровых фронтовых офицеров из основного гвардейского Семеновского полка, расформированного в конце декабря 1917 г.325 326.
