— Это все, Марианна, — сказала герцогиня. — И не забудь закрыть за собой дверь. Если герцогу или мне что-то будет нужно, я позову лакея.

Мари-Лор присела, собрала чайные принадлежности и вышла из комнаты, движением бедра и локтя закрыв за собой дверь. Герцог и герцогиня подождали, пока в коридоре не замолк звук ее шагов.

— Она выглядит здоровой, — заметила герцогиня, обращаясь к мужу. — И Жак говорит, что она не жалуется на болезни другим слугам. Но лучше время от времени проверять ее на всякий случай.

Юбер рассеянно кивнул, все еще глядя на дверь, на то место, которого коснулось бедро Мари-Лор. Герцогиня кашлянула.

— А что касается новостей о вашем брате… Отведя взгляд от двери, он повернулся к ней.

— Вы имеете к этому какое-нибудь отношение? — спросил он.

— Никакого. — Она]посмотрела на него ничего не выражающими зелеными глазами. — Конечно, нам очень повезло. Но нет, мне никогда не приходило в голову выдать его, если он убийца, или оговорить его, если нет.

Она говорила мягко, как бы показывая мужу, что на нее не действует скептическое выражение его лица.

— Мне льстит, месье, что вы считаете, что у меня хватит ума на такое. Я знаю, что у вас не хватило бы, как бы сильно вы этого ни желали.

— Я? Но я никогда… Он, черт побери, мой брат, Амели. — Герцог так и не смог закончить свою мысль. Он замолчал и пожал плечами. — Ты думаешь, он это сделал? — спросил он.

— Какое значение это имеет, если и сделал? — ответила она. — Какое значение имеет, кто это сделал? Или даже кто Донес на него?

Он на минуту задумался.

— Нет, полагаю, что не имеет, — медленно произнес Юбер.

Она кивнула, наблюдая, как меняется выражение его лица, когда он обдумывал ее слова. Ему чужда логика, подумала герцогиня, но он разберется. Хотя, пожалуй, лучше немного ему помочь.

Ее голос зазвучал с большей теплотой и проникновенностью.

— В конце концов, — начала она, — все эти годы он получал так много внимания, столько всего, что должно было принадлежать вам. Какая разница, если он и проведет немного времени в тюрьме, а здесь дела примут свой естественный оборот? С ним не случится ничего серьезного; он выскользнет, как всегда. Все, вероятно, разрешится очень просто без моей или вашей помощи. Как-нибудь я все же отвечу на письмо толстой Жанны. Какое-то сочувствие, сестринское кудахтанье, просто ради приличия. Но что очень важно, — добавила она, — нельзя допустить, чтобы об этой новости узнали в доме.

Модные журналы и скандальные газеты перестали приходить по почте, к немалому облегчению Мари-Лор. По крайней мере, думала она, больше не будет сплетен о любовнице Жозефа.

Но казалось, что не будет больше и писем от него.

Она уже и не ждала их. Она перестала надеяться получить весточку от него несколько недель назад.

«Нет, — поправила она себя, — я думала, что перестала надеяться, но сердце чуть не выскочило из груди, когда утром Николя протянул мне письмо».

Оно было от Жиля. Оно было длинным — длиннее, чем обычно, хотя и непривычно живым и многословным.

Но он так много трудился, напомнила она себе, и приятно знать, как он радуется минуте своего торжества, когда его благополучное плодотворное будущее наконец кажется осуществимым. Учебный год закончится через несколько месяцев. Он усердно готовился к экзаменам. Он был уверен, что сдаст их, и уже подыскивает себе медицинскую практику. В конце июня они с Сильви поженятся. Приданое поможет ему арендовать помещение для работы и для проживания их всех.

«И тогда ты сможешь приехать домой, Мари-Лор». Она чувствовала его удовлетворение даже по почерку, с его красивыми заглавными буквами. Это позор, продолжал он, что ей пришлось провести год в услужении у проклятых аристократов. Но она не должна падать духом, скоро все будет хорошо.

Она усмехнулась, представив, как приносит незаконнорожденного ребенка в упорядоченный мир Жиля.

Нет, он не прогонит ее. Жиль не способен нарушить семейные связи. Он станет заботиться о ней и о ребенке и героически защищать сестру от любого, кто осмелится бросить на нее осуждающий взгляд. Но он будет опечален и унижен, к тому же в первый месяц его семейной и профессиональной жизни, именно в июне, она ожидала рождения ребенка.

Она не могла определить дату точно, но подозревала, что зачатие произошло почти сразу. «Какая жалость, — думала девушка, — все эти неприятные раздражающие предосторожности, на которых так настаивал Жозеф, оказались бесполезными — ведь если бы не эти проклятые презервативы, мы бы блаженствовали каждую ночь».

Она прикинула, что была беременна четыре с половиной месяца, судя по величине живота, как авторитетно определила и Луиза, будучи старшим ребенком из десяти. Усталость и тошнота совершенно исчезли сразу же после Нового года, как это и должно произойти, по словам Бертранды, в конце первых трех месяцев.

У нее не только пропали скука и депрессия, но как бы это ни было абсурдно, она чувствовала себя прекрасно: сильной, как вол, и голодной, как медведь. Она могла бы считать, что и выглядит прекрасно, с этой энергией, струящейся по ее венам. По правде говоря, она даже не хотела выглядеть такой жизнерадостной хотя бы во время этих неприятных и непонятных сцен в библиотеке, куда через каждые несколько недель ее звали подавать чай герцогу и герцогине. Но к ней вернулись оптимизм и решительность, и поэтому Мари-Лор забывала испытующие взгляды этой пары, как только закрывала за собой дверь в библиотеку. И это хорошо, говорила она себе, при ее сложных обстоятельствах, не говоря уже о бесконечных мелочных придирках, которыми герцогиня преследовала буквально всех слуг в замке.

— Никогда за всю историю французского дворянства еще не бывало более капризной и изнеженной беременной дамы, — говорил Николя.

Луиза и Мари-Лор по-прежнему сшивали бесконечные ярды шелка, превращая их в бесконечное число свободных, удобных платьев и пеньюаров. Месье Коле обнаружил, что его изобретательность подвергается суровому испытанию требованиями блюд, которые были бы легкими и питательными, но при этом «привлекательными и разнообразными, чтобы пробуждать легкий аппетит». Он насмешливо скривил губы, повторяя слова герцогини.

— Ты думаешь, она и в самом деле беременна? — спросил Робер. — Может, она засунула под платье подушку и что-то затевает?

— Что, украсть где-нибудь ребенка? — рассмеялся Робер. У Мари-Лор екнуло сердце. — Не смеши нас, Робер.

— Она не притворяется, — сказала собравшимся Луиза. — Я как-то заглянула в ее комнату, когда она мылась. Живот у нее на самом деле большой, я видела его, такой блестящий от мыла.

— Она умна, — сказал месье Коле. — Вероятно, придумала, как подкупить нашего маленького месье Юбера, чтобы он сделал свое дело. Что означает, — добавил он, — что и теперь я могу делать свое. — И подмигнул Мари-Лор. — Кормить будущую маму как можно лучше.

Мари-Лор эти последние месяцы наслаждалась легкими, вкуснейшими, полезными для пищеварения блюдами, а также поддержкой и советами остальных слуг. За исключением злобного Жака и ханжи Арсена большинство слуг старались быть ласковыми с ней.

Месье Коле занимался ее будущим местом службы. Он следил за вакансиями поваров в семьях среднего достатка в окрестных городках. Она без труда найдет себе новое место, уверял он, имея его рекомендацию.

И к концу февраля, когда Мари-Лор была почти на пятом месяце, Бертранда помогла ей найти жилье у своих родственниц в деревне Каренси. Под залог в пять ливров хозяйка согласилась держать эту комнату. Мари-Лор надеялась, что сможет проработать еще три месяца, прежде чем будет вынуждена жить на оставшиеся деньги.

Если все пойдет так, как задумано, то она проживет в деревне два месяца: один до рождения ребенка, а другой — после. Потом поступит на новое место и отдаст дитя кормилице.

Ей была ненавистна мысль, что ребенка будет кормить кто-то чужой. Она не одобряла обычай отдавать свое чадо, вверяя его нищей, изнуренной работой женщине, которая делает это только ради денег. И она знала, чем это грозит: дети, и богатые и бедные, часто умирали от равнодушного отношения к ним.