' Известие о подписании договора совпало с бегством Марины, после чего начался повальный исход из Тушина. Казаки
и немногие поляки, воодушевленные воззванием Марины и грамотами Димитрия, отправились в Калугу. Русские ратники разбрелись кто куда, дольше всех, до первых чисел марта, держались поляки, но и qhh ушли. С момента исчезновения Димитрия прошло всего два месяца, с отъезда Марины — три недели. Уходя, князь Рожинский приказал зажечь Тушино, деревянный город сгорел дотла. Пламя пожара было хорошо видно в Москве, жители московские стояли целый день и завороженно смотрели на огонь, на лицах их можно было прочитать чувства самые разные: радость, облегчение, злорадство, скорбь, досаду и грусть.
С исчезновением Димитрия из Тушина само счастье военное, казалось, переметнулось на сторону Василия Шуйского. В какой-то момент почудилось, что и Смуте скоро конец придет. Молодой воитель, князь Михаил Скопин-Шуйский, войдя во вкус, громил всех подряд, освобождая город за городом, уезд за уездом. Его отряды даже устремились вслед уходящему войску Рожинского и настигли его под Волоком Дамским. Там, в Иосифовом монастыре, нашел свой конец честолюбивый князь, не в честном бою, а в драке пьяной со своими подчиненными. Но и бунтовщики от возмездия не ушли, почти всех порубили ратники русские.
Тем временем князь Михаил торжественно вступил в Москву. Жители московские встретили его восторженно, забыв на время о Димитрии, они славили окончание изнурительной, полуторагодичной осады. Глядя на эту встречу, на героя юного, я вдруг подумал, что ведь Василий Шуйский может и вывернуться, усидеть на престоле и в час назначенный оставить державу наследнику законному. Для этого надо сейчас же, не откладывая дела в долгий ящик, объявить этим самым наследником князя Михаила Скопина-Шуйского. У Василия Шуйского в его позднем браке сыновей не было и не предвиделось, были братья, но старший из них, Дмитрий, был любим в народе еще менее Василия, потому что во всем, и в глупости, и в жадности, и в трусости, превзошел брата, не имея при этом
его хитрости и изворотливости. Такой не получил бы наследства, скончайся Василий хоть на следующий день.
Я не один такой умный оказался. Бояре старые тоже с видимым удовольствием окидывали взглядом величественную фигуру молодого витязя и его честное, открытое лицо. «Вот он, долгожданный вождь, который спасет и укрепит великую державу Русскую!» — читалось в их глазах. Уже и слово было сказано на заседании Думы боярской, и Василий Шуйский обещал подумать.
Но и те, другие, тоже не дремали. Они даже сообразительней оказались и меня, и бояр. Потом уж стало известно, что за месяц до вступления князя Скопина-Шуйского в Москву он получил грамоту от Прокопия Ляпунова. В ней смутьян вечный предлагал князю возложить на себя венец царский и обещал помощь в свержении дяди. Князь Михаил не принял предложения всерьез и с гневом выгнал гонцов из лагеря без всякого ответа. Но некие доброхоты донесли обо всем Шуйским, и Василию, и Дмитрию, и Ивану, каждому по отдельности, с приложением списка с тайной грамоты. Много ли нужно, чтобы посеять недоверие между родственниками ближайшими?
А между тем Москва не знала, как еще ублажить своего нового героя. Истосковавшиеся за время голодной осады по пирам, бояре теперь пировали каждый день, по поводу и без повода, и везде князь Михаил сидел на самом почетном месте. И вот после одного из таких пиров, на крестинах у князя Ивана Воротынского, князь Михаил едва доехал до дому, как у него хлынула кровь из горла, из носа, из ушей, даже из глаз. Через два дня его не стало.
Все были так потрясены неожиданной смертью, что даже слухов, против обыкновения, было совсем немного. Их сейчас больше, чем тогда. Говорят об отравлении и приписывают его, конечно, Шуйским. Василию, который-де опасался, что князь Михаил вознамерился его с престола свергнуть. Чушь! Не такой человек был князь Михаил, чтобы на дядю покушаться, да и не бывало такого отродясь на Руси православной, только в безбожных странах европейских. Еще указывали на Дмитрия, который ревновал к князю Михаилу как к возмож-
ному сопернику в наследовании престола. Но тому зачем так спешить? Василий Шуйский хоть и хил был на вид, а лет двадцать вполне мог протянуть, князь же Михаил немало послужил бы в эти годы на укрепление престола. Вот когда до дела бы дошло, тогда Дмитрий Шуйский вполне мог бы яду влить, с него бы сталось! Нет, кому-то надо было убрать князя Скопина-Шуйского именно в тот момент. Кому? Тут и думать нечего! Все очень знакомо, это мы уже видели, да и боярин Иван Никитич Романов сидел на тех крестинах рядом с князем Михаилом. Надо ли продолжать?
Вот ведь удивительное дело: в те дни положение Василия Шуйского было крепко, как никогда во все время его правления, и вместе с тем меня не оставляла уверенность в том, что спасти его может только чудо. Но захочет ли Господь являть чудеса ради какого-то самозванца?
Попыток окинуть Василия Шуйского с престола было множество, собственно, все дела его царствования заключались в отражении этих наскоков. Но Господь его почему-то оберегал, не обошлось и без помощи человеческой, причем с самой неожиданной стороны. Помните, как армия Болотникова стояла у стен Москвы, уж и грамота пришла в Москву о низложении Шуйского, и был предпринят первый штурм Замоскворечья. Спас тогда Шуйского... Прокопий Ляпунов, в момент решительной битвы он со своими рязанцами неожиданно покинул Болотникова и перешел на сторону царя. Для меня этот момент долго оставался одним из самых темных в Смуте, только сейчас все высветилось: не соблазнен был Ляпунов деньгами и обещаниями Шуйского, как иные говорили, а действовал он по приказу хозяев своих извечных — Романовых. Нельзя было тогда скидывать Шуйского, потому что некого было посадить на его место — Димитрий-то еще не объявился! А Болотникова как остановить? Он уже разогнался, как бык, глаза кровью налиты, ничего вокруг не видит, только цель смутно различает. Спасение одно — направить его чуть в
сторону, на стенку каменную, чтобы он со всего маху расшиб об нее лоб. Что Ляпунов и сделал, не только направил, но и стенку ту своими силами укрепил.
После возвращения Димитрия клика романовская на время угомонилась, полагая, что Димитрий сам все сделает. Но когда Федор Романов прибыл в Тушино, он быстро распознал: на Димитрия надежды нет, и попытки свержения Шуйского возобновились. Самая громкая случилась месяца через четыре после прибытия Федора. Заговорщики во главе с князем Романом Гагариным и воеводой Григорием Сумбуловым, не мудрствуя лукаво, решили в точности повторить тот переворот, что в свое время сам Шуйский устроил, вот только порядок шагов перепутали. Собравшись числом около трех сотен, они кинули клич к народу московскому, призвали на Красную площадь к месту Лобному бояр, цритащили силой патриарха Гермогена и предложили сему подобию Собора низложить Шуйского. Народ встретил предложение угрюмым молчанием, бояре по обыкновению своему устранились и по домам разбежались, один князь Василий Голицын, вероятно, заранее предупрежденный о перевороте, остался. Гермоген кипятился, сильный духом, а более не терпевший насилия над собой, он, не сходя с места, проклял заговорщиков. Тогда те ворвались в Кремль и устремились к дворцу царскому, но Шуйский, извещенный о бунте, легко отбился. Кабы они сначала ворвались, а потом бы стали народ созыйать, глядишь, все и вышло бы. Интересно, что потом произошло: заговорщики, видя свою неудачу, спокойно разошлись по домам, Гагарин с Сумбуловым в Тушино отъехали, и князь Василий Голицын, пожав плечами, отправился на свое подворье, а вечером... пировал с Шуйским. Вот так и жили!
