майору Клемму стало известно об оппозиционных группах, готовых «устранить правительство Мета-ксаса ради достижения мира».
Теперь к майору Клемму все чаще обращались греческие военные и политики. Им хотелось закончить наконец войну с итальянцами, и они надеялись на помощь, обещанную Германией.
В конце января Гитлер вызвал майора в Берлин. Намечалось срочное совещание по Греции. 1 февраля Клемм встретился с фюрером и доложил: войны с Грецией можно избежать. Многие видные политики желают удержать Элладу в стороне от европейской войны. Британский корпус в Греции не стоит переоценивать: он незначителен.
В эти дни Гитлер так и не решил, нападать на Грецию или нет. 17 февраля берлинские официальные лица, среди которых был и Канарис, предложили греческому посланнику Рангабе еще один вариант примирения. Немцы предлагали изгнать британцев с территории Греции.
В тот же день Гитлер встречается с югославскими министрами Цветковичем и Марковичем. Те поделились своим планом: можно создать Балканский союз и включить в него Югославию, Болгарию, Грецию и Турцию. Союз станет держаться нейтралитета и помешает британцам занять Балканы. Белградские министры готовы были посредничать на переговорах между Грецией и Италией. Их идея понравилась Гитлеру.
Однако оба плана потерпели неудачу. В одном случае возмутились итальянцы, в другом — греки. 19 февраля новый премьер-министр Греции Корисис ответил отказом. Теперь немецкие армии готовились двинуться на Грецию. 2 марта— транзитом через Румынию — они вступили в Болгарию. Тут же бри-
танская флотилия отправилась из Александрии в Пирей, чтобы высадить экспедиционный корпус под началом генерала Вильсона.
И произошел конфуз. Греческие генералы, недовольные правительством, возмутились появлением британцев. Корисис идет на попятную. Надо мириться с Германией. Теперь он сам ищет перемирия и передает в немецкое консульство в Салониках свое предложение — оно очень похоже на вариант Канариса.
16 марта Корисис официально просит власти «третьего рейха» о посредничестве. В Берлине посланник Рангабе спешит в МИД— с дипломатической нотой, в которой правительство Греции уверяет фюрера в преданности. Однако Гитлер отвечает: «Слишком поздно. Ничего уже не поделать».
20 марта Рангабе в отчаянии прибежал в «дом на набережной». Гитлер отказался принять дипломатическую ноту. Не мог бы Канарис сам вручить ее? Шеф абвера уже не верит в успех затеи, но обещает помочь. В рейхсканцелярию он посылает Бюркне-ра. Неудача ждала и того. Бумагу приняли, но тут же отвезли в МИД. Там ее подшили к другим бумагам — никому не нужный листок. Гитлер так никогда и не взглянул на нее.
Диктатор выбрал войну, и ни один аргумент, ни одна просьба не могли его остановить.
Следующее событие лишь ускорило войну на Балканах. Югославия уже решила присоединиться к Пакту трех держав, заключенному между Германией, Италией и Японией, как вдруг, в ночь на 27 марта, генерал Симович — сербский друг Донована — захватил власть в стране. Немедленно началась мобилизация. Недавний союзник готовился воевать против «третьего рейха».
Фюрер тоже не хотел больше ждать. 27 марта он диктует приказ: «Разгромить Югославию и разрушить ее как государственное образование». Операция в Греции превратилась в обширную войну на юго-востоке Европы.
ВОЙКА НАБИРАЕТ ОБОРОТЫ
Наступление началось 6 апреля 1941 года. Война все больше расползалась по свету. Немецкие солдаты сражались в горах Сербии и штурмовали Акрополь, они маршировали по Болгарии и Румынии, брели по африканским пустыням. Во все стороны света двигалась неумолимая война.
Сколько ни бился Канарис, все кончалось крахом. Мир на Балканах был взорван. В мрачные ночные часы Канарис любил вспоминать разговор с публицистом Францем Йозефом Фуртвенглером. Осенью 1939 года он попробовал заглянуть в будущее. Фаталист Канарис полагал, что фюрера назовут безумцем, развязавшим «большую войну». Война на Балканах — лишь новый пример его пророчества.
Канарис поехал на фронт, чтобы посмотреть, что еще учинило «олицетворенное безумие». 15 апреля вместе с другими руководителями абвера он расположился в самолете, который вылетел в покоренный Белград. В 16 часов Канарис увидел город, переживший страшный налет немецкой авиации. Еще горели здания, улицы были усеяны сотнями трупов.
Подавленный шеф абвера бесцельно ездил по городским кварталам, минуя дымившиеся руины и людей, просивших о помощи. На ночь он остановился в соседнем Семлине, а утром, возвращаясь в Белград, едва не утонул при переправе через Саву, когда его паром вдруг опрокинулся. Но и это происшествие не развеяло его оцепенения. «Я не могу больше, — простонал Канарис. — Улетаем отсюда».
* * #
Канарис казался в те дни бледным, больным человеком; он был очень раздражителен. Немногие знали, какие отчаяние и депрессию испытал он за последние недели, так и не сумев заключить мир. Теперь же его родину ждало новое несчастье. Гитлер увлекал ее в новую бойню, чье течение невозможно было предсказать, от которой веяло неотвратимым несчастьем.
Был канун войны с Советским Союзом.
Канарис еще некоторое время назад услышал о новом походе, что замышлял Гитлер, но лишь в последние недели узнал, что воевать с Советским Союзом Гитлер решил до того, как победит Англию. Воевать на два фронта без особой на то нужды — это ли не безумие? Если не удастся сокрушить Красную Армию первым же яростным ударом, то Германию ждет «война на изнеможение». Страна не выдержит такого напряжения, свершится то, что уже давно предсказывал адмирал: «Finis Germaniae» — конец Германии.
Были ли надежды на то, что Гитлер откажется от похода в Россию? Да, в поступках фюрера сказывались колебания. Еще 21 июля 1940 года он говорил генерал-фельдмаршалу фон Браухичу, командующему сухопутными войсками, что надо «браться за русскую проблему», но дело ограничилось лишь «обдумыванием». В генштабе возникли первые оперативные планы, но самого общего характера. Они оставались простой макулатурой, пока Гитлер пытался нейтрализовать Москву дипломатическим путем — создать антибританский фронт и подтолкнуть Россию к войне на Ближнем Востоке и в Индии.
В ноябре 1940 года во время визита Молотова разговоры об этом кончились неудачей. После его отъезда и прозвучало роковое название «Барбаросса». 18 декабря Гитлер направляет в верховное главнокомандование «Директиву №21»: «Германский вермахт должен быть готов еще до окончания войны с Англией молниеносно разгромить Советскую Россию». К лету 1941 года подготовку к войне надо было завершить, а стратегическое сосредоточение и развертывание — закончить за 8 недель до начала операции.
Пикенброк вспоминал: «В январе 1941 года я узнал точную дату немецкого нападения на Советский Союз именно от Канариса. Он сказал мне, что нападение назначено на 15 мая».
На одном из первых совещаний в верхушке абвера, посвященных восточной войне, Канарис тихо прошептал: «На ледяных равнинах России немецкие армии истекут кровью. Через два года от них ничего не останется».
Впрочем, он не только шептал, но и пытался действовать. Это было вполне возможно, хотя бы уже потому, что среди противников войны было много влиятельных фигур. Собственно говоря, кроме небольшой группы людей, окружавших Гитлера, почти все официальные лица страшились войны с Россией — даже тщеславному Риббентропу стало не по себе, когда он узнал о плане «Барбаросса».
Шеф абвера побудил Томаса — начальника экономического управления верховного главнокомандования, отвечавшего за армейское снаряжение, — написать обширную докладную записку о том, что экономические возможности страны ограничены и она неспособна вести такую крупную войну. По просьбе адмирала его друг Вейцзекер пишет о том, что «немецкое нападение на Россию только придаст англичанам новый моральный стимул». Адмирал попытался воздействовать даже на Кейтеля — и получил отпор.
Тогда Канарис нашел еще одного сторонника в лице Теодора Оберлендера, молодого профессора политической экономии, национал-социалиста, вождя «Союза германского Востока» и знатока Восточной Пруссии. Адмирал пригласил Оберлендера к себе и поинтересовался, что тот думает о войне против СССР. Оберлендер не стал выбирать выражений: «Безумие». Адмирал тут же попросил его написать докладную записку для фюрера. Через пару недель она уже лежала на столе вождя — Оберлендер был нонконформистом.
