— А вот как раз и Петрович идет, — сказала Катя, увидев человека, выходившего из большого двухэтажного здания конторы. — Пойдемте скорее, ребята, а то разминемся.

Михо узнал человека, выступавшего в клубе. Марийка говорила, что он был вместе с Сашей в Москве.

Он подставил руку, точно так, как это сделала только что девочка, поймал снежинку, поглядел на нее и по-ребячьи улыбнулся. Это был среднего роста мужчина, широкий в плечах, крепкий. На вид ему было лет пятьдесят. Серебристые виски почти сливались с заснеженным воротником из искусственного черного котика. Гладко-выбритое лицо — немного скуластое, суровое; но как только он улыбнулся, глаза стали добрыми. Он был в коричневом, пальто и хороших хромовых сапогах, в калошах. Глядя на человека, он слегка прищуривал глаза, — видно, от близорукости.

— А мы к вам, Иван Петрович, — сказала Катя, подходя к нему. — Или вы куда собрались?

Сигов с каждым поздоровался за руку и взглянул на часы.

— Собирался на завод. А у вас срочное дело?

У него был низкий, немного глуховатый голос. Слова он выговаривал четко, неторопливо, будто тщательно отбирал каждое.

— Срочное, — сказала Катя. — Хотя, говорят, что возвращаться — это плохая примета. Может быть, здесь поговорим?

Сигов внимательно взглянул на Михо и понял, что дело, повидимому, связано с ним.

— Зачем же стоять на холоде? — сказал он, улыбнувшись. — Пойдемте ко мне, там потолкуем. Если в приметы верить, жить на свете нельзя. То приснилось что-то — жди беды, то кто-то дорогу перешел — не к добру. Так и выходит, что всюду тебя подстерегают опасности. — Он открыл дверь и, пропустив гостей, пошел за ними. — А вот мы на этот раз проверим, правильны приметы или нет, — сказал он, поравнявшись с Михо. — И наперекор всему сделаем так, чтобы возвращение принесло всем нам удачу… Скоро весна. Половодье… Весенняя будет примета.

Когда зашли в кабинет, Сигов снял пальто, шапку и предложил пришедшим раздеться. Он разговаривал просто, и Михо показалось, будто он давно уже знаком с этим человеком.

Когда Катя рассказала Сигову, в чем дело, он снова пристально поглядел на Михо и заговорил с ним о делах семьи: много ли зарабатывал Михо с отцом, где поселились цыгане, когда собираются снова в кочевье. Получалось как-то так, что он вроде и не расспрашивал, а Михо сам все рассказывал.

— Немного, наверное, сейчас заработаешь слесарничаньем, — сказал Сигов не то вопросительно, не то утверждая.

И Михо поведал ему подробно о делах семьи, о таборе, о Чурило.

— Зимой в шатрах не проживешь, — заметил Сигов. — На квартирах, наверное, поселяетесь?

— Клуни снимаем, — сказал Михо. — Люди боятся пускать цыган. — Он густо покраснел.

Сигов заговорил о заводе и, словно вопрос о поступлении на работу уже решен, спросил Михо:

— А поселились вы где?

Михо ответил, что переночевал в общежитии, у Гнатюка.

— Понравилось там?

— Понравилось, — ответил Михо. — Только, тетя Феня разрешила на одну ночь.

— Ну, это мы тоже уладим, — сказал Сигов и улыбнулся. — Раз понравилось в общежитии — там и оставайтесь. А сейчас я переговорю с отделом кадров.

Он снял телефонную трубку и вызвал отдел кадров.

— Товарищ Щетинин? Здравствуйте. Это Сигов. Сигов, говорю. Да, Сигов. К вам сейчас зайдет товарищ Сокирка, Со-кир-ка, он придет с товарищем Черновым из прокатного цеха… Недоразумение? Мы потом разберем. Так вы ускорьте оформление. И с пропуском попросите побыстрее уладить. Да, да, от моего имени попросите. В прокатный цех оформляйте, Ковалю я сам позвоню. А когда закончите прием посетителей, приходите в партком… Да, да. Тогда и разберем недоразумение.

Положив трубку, он улыбнулся по-детски непосредственно и тепло и, пожимая руку Михо, торжественно сказал:

— Ну что ж, товарищ Сокирка, счастливого пути вам в новую жизнь!

На другой день утром Михо пошел с Гнатюком на завод. В предрассветной мгле фонари горели тускло, точно устали за ночь. Подтаявший снег, схваченный внезапным ночным морозцем, застыл причудливыми острыми холмиками, и они крошились под ногами со стеклянным хрустом.

Из боковых улиц и переулков люди спешили на центральный проспект, ведущий к воротам завода. Старые рабочие — с маленькими черными железными сундучками, где лежал привычный домашний завтрак; молодежь — налегке, в стеганых кацавейках, плотно облегающих тело, в кепочках, хотя мороз все еще сердито пощипывал уши.

У ворот завода среди нескольких больших портретов на огромной доске Михо увидел лицо Саши Гнатюка и удивленно спросил:

— Это ты, Саша?

Гнатюк покраснел, хотя не первый день на заводской Доске почета висел его портрет и не первый раз с ним заговаривали об этом.

— Да… Мой портрет, — ответил он.

— А зачем это? — спросил Михо.

Гнатюк сразу даже не нашелся, что ответить.

— Зачем? Ну, как тебе объяснить? — Он потер рукой уши. — Кто хорошо работает и перевыполняет план, того вывешивают на Доску почета. Понял?

Он чувствовал, что этого объяснения недостаточно. «Потом растолкую», — решил Гнатюк.

Они подошли к воротам.

— Вынь пропуск, при входе надо предъявить.

Михо вынул из бокового кармана пиджака голубенькую книжку и с волнением протянул ее вахтеру. «Может, опять что не так?» — взволнованно подумал он и вспомнил злые глазки Щетинина. Но вахтер только бегло взглянул на пропуск, даже не взяв его из рук Михо, и равнодушно сказал:

— Проходите.

Михо разочаровало это равнодушие. Но задумываться некогда было. Через открытые дверцы в больших железных воротах они вошли в здание, заваленное какими-то круглыми железными катушками, заставленное железными чудовищами, громыхающее, ухающее, пугающее непонятным. Не успел Михо ступить и шагу, как Гнатюк потянул его за руку.

— Обожди. Осторожно! — крикнул он.

Над Михо на цепи пронеслась огромная железная катушка, каких было много кругом.

— Это слиток, — сказал Гнатюк, указывая на катушку. — Из него делают трубу. Видишь, вот такую. — Он показал Михо несколько сваленных на полу больших труб.

Михо однажды видел, как на одной из улиц поселка трубы опускали в выкопанные ямы. Но эти трубы были во много раз больше.

Когда они пошли дальше, Гнатюк снова схватил Михо за рукав и сказал:

— Обожди.

Мимо них проехала высокая тележка, на которой лежала такая же железная катушка, как и те, но просверленная в середине и не черная, а совсем красная, почти белая. От нее несло жаром, а изнутри, из отверстия, вырывалось изумрудное пламя.

— Это так нагрели ее? — спросил Михо.

— Да. Слиток нагрели, потом вон на том стане прошили. А теперь пойдем я тебе покажу, как из этой гильзы сделают трубу.

Они подошли к чему-то такому, что напоминало Михо большие железные ворота. Из них вырывалось пламя. И пар. Все вокруг гудело и трещало. Михо увидел, как раскаленная катушка скатилась с тележки в длинный железный желоб. Машина раскрыла железную пасть и, схватив катушку, то втягивала ее в себя, то выпускала. И каждый раз катушка становилась все темнее и тоньше, вытягиваясь в длинную трубу.

Михо был ошарашен всем виденным, шумом и грохотом. Проходили незнакомые люди, некоторые из них останавливались, и Гнатюк знакомил Михо с ними. Но Михо фамилий не запомнил. Запомнился только старик-рабочий — Сергей Никифорович, которого он видел когда-то в клубе, когда первый раз был там с Марийкой. Старик взглянул на Михо потускневшими, но добрыми глазами и ласково сказал:

— Добро пожаловать! Мы молодежи всегда рады. Когда молодых больше — живее дело идет.

Когда началась смена, Гнатюк принес табуретку и, поставив ее недалеко от будки, где работал, сказал:

— Ты посиди, пока начальник цеха Коваль придет, а тогда пойдем вместе к нему.

Коваль. Эту фамилию Михо уже слышал на собрании. И Петрович называл ее. Но Михо встречал ее и раньше… Коваль. Он хорошо помнит, что знал эту фамилию раньше, но где он ее слышал, Михо вспомнить не мог.