В начале мая 1762 года распорядок Петра III выглядел так:
«...2. Ученье артиллерии прусской в артиллерийском парке. Его императорское величество там немного простудился.
3—4. Его императорское величество оставался в своих покоях, будучи не совсем здоров. Этим временем он развлекался, рассматривая и выбирая всякого рода вазы, картины, мною взятые из Casonne di Corona.
5. Собрание и концерт вечером в галерее.
6. Спущены два военные корабля; один назван “Король Фридрих”, другой — “Принц Георг”. Большое собрание в Адмиралтействе и обед на корабле.
7. Отдых и малый стол за обедом. Вечером прогулка и ужин в Эрмитаже. Ночью серенады по улицам до 2 часов утра.
8. Обеденный малый стол. Вечером его императорское величество на сговоре полковника Опица в доме невесты.
9. Его императорское величество целый день на ученье своего Преображенского полка.
10. Вечером его императорское величество на голландском корабле капитана Волкенсблата в таможне для осмотра и выбора продававшихся картин. Его императорское величество ужинал у герцога Курляндского Бирона»29.
Под стать петровским ассамблеям были и его вечеринки. Пётр-внук любил повеселиться в непринуждённой обстановке — и при этом непременно становился, как и дед, душой компании: устраивал, например, импровизированный оркестр из первых чинов двора — братьев Л. А. и А. А. Нарышкиных (обер-шталмейстера и обер-гофмейстера), обер-прокурора Сената П. Н. Трубецкого, Штелина и нескольких гвардейских офицеров или отправлялся майской ночью распевать по улицам серенады. Под звон стаканов в густом табачном дыму обсуждались международные новости и государственные дела. Содержание этих разговоров поутру уже разносилось по Петербургу и вызывало самые разные комментарии.
Елизавета тоже начинала своё царствование с реставрации петровских учреждений, но вовремя остановилась; и уж вовсе не мыслила возрождать манеры поведения отца. Избранный её племянником стиль государственного руководства «а-ля Пётр Великий» оказался ему не под силу. Дед, человек железной воли и универсальных способностей, мог работать по 16 часов в сутки, контролировать десятки дел и поручений, мгновенно входить в суть любой проблемы, сочетать дела и пиршества, а во время последних не терять головы. Внуку ничего этого не было дано. Внешнее копирование образа жизни предка становилось дурной пародией, дворцовые приёмы превращались в офицерские вечеринки с певичками, после «бесед с Бахусом» устраивались игры для вельмож. Молодой офицер Андрей Болотов описывал развлечения двора:
«...государь был охотник до курения табаку и любил, чтоб и другие курили, и все тому натурально в угодность государю и подражать старались, то и приказывал государь всюду, куда ни поедет, возить с собою целую корзину голландских глиняных трубок и множество картузов с кнастером и другими табаками, и не успеем куда приехать, как и закурятся у нас несколько десятков трубок и в один миг вся комната наполнится густейшим дымом, а государю то было и любо, и он, ходючи по комнате, только что шутил, хвалил и хохотал.
Но сие куда бы уже ни шло, если б не было ничего дальнейшего и для всех россиян постыднейшего. Но та-то была и беда наша! Не успеют, бывало, сесть за стол, как и загремят рюмки и покалы и столь прилежно, что, вставши из-за стола, сделаются иногда все как маленькие ребяточки и начнут шуметь, кричать, хохотать, говорить нескладицы и несообразности сущие. А однажды, как теперь вижу, дошло до того, что, вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут на усыпанной песком площадке, как играют маленькие ребятки. Ну все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей под задницы и кричать: “ну! ну! братцы, кто удалее, кто сшибёт с ног кого первый!” — и так далее. А по сему судите, каково же нам было тогда смотреть на зрелище сие из окон и видеть сим образом всех первейших в государстве людей, украшенных орденами и звёздами, вдруг спрыгивающих, толкущихся и друг друга наземь валяющих? Хохот, крик, шум, биение в ладоши раздавались только всюду, а покалы только что гремели. Они должны были служить наказанием тому, кто не мог удержаться на ногах и упадал на землю. Однако всё сие было ещё ничто против тех разнообразных сцен, какие бывали после того и когда дохаживало до того, что продукты бакхусовы оглумляли всех пирующих даже до такой степени, что у иного наконец и сил не было выйтить и сесть в линею, а гренадеры выносили уже туда на руках своих»30.
Екатерина II утверждала, что её супруг в гневе даже порол приближённых розгами, «не стесняясь ничьим присутствием», чем вызвал изумление английского посла Кейта. Эта информация может и не соответствовать действительности; но то, что император, собравшись жениться на своей пассии Воронцовой, приказал прямо на парадном обеде арестовать жену, не вызывает сомнения. Лишь Георг Голштинский, дядя Петра, уговорил его отменить приказ.
К тому же возрождение духа «австерии времён Петра Великого» уже не совпадало со вкусами и привычками общества. Такое поведение более или менее естественно смотрелось бы при дворе Анны Иоанновны, рядом с её шутами и стрельбой из окон; но теперь оно уже выглядело совершенно неприемлемым. Милые Петру III кабацко-солдатская «демократичность» и простота нравов воспринимались как «безразборчивая фамилиарность», от которой в своё время предостерегала племянника императрица Елизавета. «Он не был похож на государя» — таковым было общее мнение; с этой оценкой вполне соглашались и образованная дочь вельможи Екатерина Дашкова, и аристократ Михаил Щербатов, и армейский поручик Андрей Болотов. Двор и столичное общество явно отвергали новый стиль государственного руководства, но Пётр этого не чувствовал.
«Великие перемены»
Пётр III не обладал и способностями предка по части выбора помощников, хотя старался приобрести популярность среди своего окружения, которое мгновенно это почувствовало. В бумагах канцлера Воронцова сохранилась его жалобная записка: «всеподданнейший бедный раб» сетовал на свой двухсоттысячный долг, из-за коего заимодавцы причиняют ему сильнейшее «внутреннее беспокойство». Далее был помещён список желательных пожалований с указанием количества (28 тысяч) крепостных душ самому канцлеру, его родственникам Гендри-ковым и Ефимовским, а также ещё нескольким придворным. Следом составлен был второй такой список с просьбами о пожалованиях ещё 21 тысячи мужиков братьям Нарышкиным, И. И. Шувалову, А. Г. Разумовскому и И. И. Неплюеву.
Раздачи оказались скромнее, но всё же новым владельцам достались целые волости из дворцовых земель. Сам канцлер получил четыре тысячи душ, А. И. Шувалов — две тысячи «по его выбору», гофмаршал М. М. Измайлов — 1085, А. П. Мель-гунов — тысячу. Родственники императора — его дядя, прусский генерал Георг Людвиг Голштинский, и принц Пётр Гольштейн-Бекский — стали российскими фельдмаршалами; первый был назначен командиром Конной гвардии, второй — петербургским генерал-губернатором. Боевые генералы А. Н. Вильбуа, И. Ф. Глебов, П. А. Румянцев, 3. Г. Чернышёв, П. А. Девиер были повышены в чине. Воспитатель Павла Н. И. Панин получил чин действительного тайного советника, адъютант государя и начальник кадетского корпуса А. П. Мельгунов — генерал-лейтенанта, секретарь Конференции Д. В. Волков — действительного статского советника.
Но несмотря на эти милости собрать надёжную «команду» Петру III оказалось не под силу. Со смертью в январе 1762 года опытного П. И. Шувалова влияние его клана пошло на убыль: с упразднением Тайной канцелярии отошёл в тень брат покойного А. И. Шувалов, а бывший фаворит И. И. Шувалов, судя по его письмам, сам теперь просил поддержки у Д. В. Волкова. Пётр III разделил свой Кабинет на «хозяйственное» отделение (его по-прежнему возглавлял А. В. Олсуфьев) и личную канцелярию, что сделало Волкова одним из самых влиятельных людей нового царствования. Однако сам он признавал, что не имел отношения к «делам придворным и комнатным». На руководящие посты при дворе выдвинулись члены прежнего «молодого двора» Л. А и А. А. Нарышкины, М. М. Измайлов вместе с компанией новых камергеров из бывших камер-юнкеров.
