После рождения сына великая княгиня увлеклась секретарём английского посла, молодым польским графом Станиславом Августом Понятовским — галантным и образованным кавалером, а Пётр влюбился в юную фрейлину «молодого двора» графиню Елизавету Воронцову, некрасивую и грубоватую барышню, похожую, как утверждали злые языки, «на трактирную служанку самой низкой пробы». Секретарь французского посольства объяснял её успех тем, что «девица сумела так подделаться под вкус великого князя и его образ жизни, что общество её стало для сего последнего необходимым». Супруги не скрывали своих «предметов»; Понятовский вспоминал, как они ужинали вчетвером, после чего великий князь уводил Воронцову, говоря жене и её любовнику: «Ну, итак, мои дети, я вам больше не нужен, я думаю».
По мере взросления и приобщения к государственной деятельности Пётр Фёдорович вызывал у Елизаветы и её окружения всё большее беспокойство. Он не только выучился играть на скрипке, но одновременно стал, как подобает бравому офицеру, лихо курить и пить. Кавалеров и лакеев в его придворном войске сменили выписанные из отечества голштинские солдаты и офицеры. С началом Семилетней войны он вошёл в состав высшего государственного органа империи — Конференции при высочайшем дворе, разрабатывавшей планы военных действий против Пруссии и обсуждавшей отношения с союзниками — Австрией и Францией, вопросы комплектования и снабжения армии. Наследник же, преклоняясь перед Фридрихом II, заявлял, «что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают», и гордился тем, что курьеры из Пруссии привозят ему верную информацию. Елизавета вывела Петра из состава Конференции. Возник проект возведения на престол Павла, но осторожная императрица в конце жизни так и не решилась на это, а многие люди из её окружения стремились заранее обеспечить благосклонность великого князя. Поддержка со стороны Шуваловых вкупе с лояльностью жены (как-никак она становилась императрицей) и собственными усилиями по привлечению на свою сторону гвардейских офицеров обеспечили спокойный переход престола.
Как вспоминал позднее секретарь Петра III Д. В. Волков, он подготовил текст манифеста и присяги ещё при жизни Елизаветы. 25 декабря 1761 года наследник с супругой попрощались с умиравшей, и в половине четвёртого вечера она скончалась. Новый император в Преображенском мундире объехал построенные вокруг дворца гвардейские батальоны и обратился к ним: «Ребята, я надеюсь, что вы не оставите меня сегодня». Гвардейцы радовались: «Слава Богу, наконец после стольких баб, управлявших Россией, у нас теперь опять мужчина императором». Так триумфально началось новое царствование. Тогда никто не предполагал, что оно трагически завершится уже через несколько месяцев.
Несовпадение со временем
Начавшаяся с 1850-х годов публикация источников в подцензурных и бесцензурных изданиях сделала тему правления Петра III и переворота в пользу его супруги открытой для исследования, несмотря на все усилия властей не допускать публичного оглашения неудобных для династии подробностей. Большинство авторов на основании ставших доступными материалов, в том числе весьма тенденциозных мемуаров самой Екатерины II, выносили Петру III однозначный обвинительный приговор.
Однако с начала 1990-х годов в науке наметилось другое направление (К. Леонард, В. П. Наумов, А. С. Мыльников), которое можно считать попыткой его посмертной реабилитации: историки отмечали великодушие и веротерпимость Петра, имевшиеся у него задатки государственного деятеля, делавшие его «слишком хорошим» для своего времени. Удалось по-иному представить фигуру необычного монарха, отрешившись от образа, навязанного «Записками» его жены-соперницы. Однако нередко симпатии к Петру как человеку без достаточных на то оснований переносились на отношение к главе государства.
За полгода его царствования в России был осуществлён целый ряд важных реформ (кстати, ставших основой для политики Екатерины II). В результате возник парадокс: не любивший и не понимавший Россию император стремился переиначить политику тётки — и в итоге устранял пережитки крепостничес-ки-служилой модели российской государственности. Однако почему же «коалиция реформ» вокруг Петра III оказалась столь непрочной, а сам он так легко был свергнут во время очередного переворота? Ведь в 1761 году поддержка влиятельных «персон» (Н. Ю. Трубецкого, Шуваловых, Воронцовых) обеспечила ему беспрепятственный приход к власти — впервые с 1725 года, если не считать воцарения младенца Ивана Антоновича.
Канцлер М. И. Воронцов уже 25 декабря представил монарху предложения: объявить амнистию, «упустить» казённые недоимки, пожаловать треть годового жалованья армии и гвардии, скорее заполнить вакансии в гвардии и при дворе, проводить ежедневные заседания Конференции и обновить её состав. Царь решил показать характер и исполнил далеко не всё из предложенного, но первые кадровые перестановки произвёл сразу. Доверенное лицо П. И. Шувалова А. И. Глебов сразу же сменил Я. П. Шаховского на посту генерал-прокурора, командовать заграничной армией вместо фельдмаршала А. Б. Бутурлина стал П. С. Салтыков, а наиболее ярко проявивший себя на заключительном этапе войны П. А. Румянцев срочно отзывался ко двору — у императора были на него особые виды.
При характеристике Петра обычно на первый план выставляются его прусские симпатии. Однако сам Фридрих II как раз полагал, что «император хотел подражать Петру I, но у него не было его гения». Стремление подражать своим знаменитым предкам — Петру I и Карлу XII — отмечали и близкие к императору люди, в том числе его учитель академик Я. Штелин и библиотекарь Мизере (впрочем, возможно, под этим псевдонимом скрывался тот же Штелин). О намерении следовать «стопам» Петра Великого свидетельствуют и манифест о вступлении на престол нового императора, и ссылки на распоряжения «вселюбезнейшего нашего деда» в указах нового царствования. Опытный царедворец Н. Ю. Трубецкой обострённым чутьём тут же уловил эту черту государя: по его инициативе была отчеканена медаль на похороны Елизаветы, где возносившаяся на небо императрица указывала на наследника со словами: «В нём найдёшь меня и деда».
Император желал противопоставить «слабой» политике тётки и её изнеженному двору иной стиль руководства в духе славного предка. В первые три месяца своего правления он вставал в семь часов утра, в восемь уже принимал доклады в кабинете, затем отправлялся на развод караулов или на парад, ездил по городу с посещением учреждений; после обеда следовали не менее активные развлечения — бильярд или поездки. Вечером император с избранными приближёнными запросто приезжал к кому-нибудь из своих вельмож на ужин, который затягивался до трёх-четырёх часов утра.
Пётр лично посещал коллегии и поставил их служащим задачу: решительными мерами «уничтожить все беспорядки», накопившиеся в предшествовавшее царствование. «Пора опять приняться за виселицы», — реагировал он на участившиеся грабежи на столичных улицах. В секуляризации церковных и монастырских вотчин он видел завершение «проекта Петра Великого». Продолжал петровскую традицию и замысел «поднять мещанское сословие в городах России, чтоб оно было поставлено на немецкую ногу»; для этого предполагалось осуществить массовый «импорт» немецких ремесленников в качестве учителей и отправку русских в Германию для обучения «бухгалтерии и коммерции». Секретарь французского посольства Фавье считал, что царь следовал Петру I и Карлу XII «в простоте своих вкусов и в одежде»; княгиня Дашкова отмечала его ненависть «ко всякому этикету и церемонии». Молодой государь, отнюдь не красавец, по вступлении на престол, оценивая собственное изображение на новом рубле, заметил: «Ах, как ты красив! Впредь мы прикажем представлять тебя ещё красивее».
Из подражания великим предкам — очевидно, совпадавшего со вкусами и темпераментом самого Петра III — вытекали и его шокирующие двор привычки: император сам удил рыбу в петергофских прудах, гулял по улицам столицы, «как бы желая сохранить инкогнито»; запросто заходил в гости к хорошо знакомым ему купцам и даже к своему бывшему камердинеру; прерывал все дела, чтобы помчаться тушить пожар. Своих придворных он заставлял пировать по поводу спуска на воду новых кораблей в тесноте их кают.
