В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправить укоренившиеся в нём злоупотребления? ...Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого трудного поприща... поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить частным человеком, полагая моё счастие в обществе друзей и в изучении природы»58.
Вот только удалиться от придворных и политических страстей Александру было невозможно. С воцарением Павла I он был официально объявлен наследником престола, полковником лейб-гвардии Семёновского полка и номинальным военным губернатором столицы, неофициально же неизбежно становился центром притяжения для тех, кто выступал против крутых и не всегда продуманных действий отца. Уже в 1797— 1799 годах, как обоснованно считают историки, сложился если не заговор, то оппозиционный кружок лиц, участниками которого являлись друзья наследника (Адам Чарторыйский, Николай Новосильцев, Павел Строганов, Виктор Кочубей), влиятельные сановники А. А. Безбородко и Д. П. Трощин-ский. Их беседы о политических делах и формах государственного устройства нашли отражение в составленном Чарторый-ским «манифесте» о будущем конституционном устройстве России и записке Безбородко «О потребностях империи Российской» 1798 года. Однако Безбородко вскоре умер, а друзья наследника один за другим угодили в опалу.
Отец Александра если и не знал об этих планах, то явно о чём-то догадывался. «Именно с этой поры, — писал Чарто-рыйский, — Павла стали преследовать тысячи подозрений: ему казалось, что его сыновья недостаточно ему преданны, что его жена желает царствовать вместо него. Слишком хорошо удалось внушить ему недоверие к императрице и к его старым слугам. С этого времени началась для всех, кто был близок ко двору, жизнь, полная страха, вечной неуверенности». Однажды Павел обнаружил на столе у сына сочинение о смерти Юлия Цезаря. Поднявшись в свои покои, он разыскал «Историю Петра Великого», раскрыл её на странице с описанием смерти царевича Алексея и приказал отнести книгу к великому князю. Александр прочёл — и понял, что ему грозит опасность.
На его страхе и играл руководитель заговора П. А. Пален, чтобы любой ценой вовлечь наследника в заговор против отца. Лишь при условии, что свержение правителя будет санкционировано не менее легитимной фигурой из числа претендентов на трон, дворцовый переворот мог предстать восстановлением попранной справедливости, а не покушением на власть самодержца. Пален рассказывал:
«Уже более шести месяцев были окончательно решены мои планы о необходимости свергнуть Павла с престола, но мне казалось невозможным... достигнуть этого, не имея на то согласия и даже содействия великого князя Александра или, по крайней мере, не предупредив его о том. Я зондировал его на этот счёт сперва слегка, намёками, кинув лишь несколько слов об опасном характере его отца. Александр слушал, вздыхал и не отвечал ни слова. Но мне не этого было нужно; я решился наконец пробить лёд и высказать ему открыто, прямодушно то, что мне казалось необходимым сделать.
Сперва Александр был видимо возмущён моим замыслом; он сказал мне, что вполне сознаёт опасности, которым подвергается империя, а также опасности, угрожающие ему лично, но что он готов всё выстрадать и решился ничего не предпринимать против отца. Я не унывал, однако, и так часто повторял мои настояния, так старался дать ему почувствовать настоятельную необходимость переворота, возраставшую с каждым новым безумством, так льстил ему или пугал его насчёт его собственной будущности, представляя ему на выбор — или престол, или же темницу и даже смерть, что мне наконец удалось пошатнуть его сыновнюю привязанность и даже убедить его установить вместе с Паниным и со мною средства для достижения развязки»59.
Имя Александра было необходимо заговорщикам — и он согласился при условии сохранения жизни отцу, заставив Палена поклясться в этом. «Я дал ему это обещание, — говорит Пален. — Я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невозможно. Но нужно было успокоить угрызения совести моего будущего государя». Александр поверил — или делал вид, что поверил, когда рассказывал Чарторыйскому о своём желании облегчить, насколько возможно, участь отца после отречения: «Он хотел предоставить ему в полное распоряжение его любимый Михайловский замок, в котором низвержен-ный монарх мог бы найти спокойное убежище и пользоваться комфортом и покоем». С цесаревичем был согласован вопрос о дате переворота — в ночь с 11 на 12 марта, когда караул должны были нести солдаты Семёновского полка, шефом которого он являлся. Впоследствии Александр утверждал, что заговорщики его «обманули», но никогда не забывал, что взошёл на престол в результате убийства отца.
Руководители заговора Н. П. Панин и П. А. Пален были удалены в свои поместья; непосредственные участники убийства императора Я. Ф. Скарятин, В. М. Яшвиль, И. М. Татаринов лишились чинов. Других важных участников переворота — П. А. Талызина, Л. И. Депрерадовича, П. А. Толстого, А. В. Ар-гамакова и особенно ценимого им как военачальника Л. Л. Бен-нигсена — Александр не тронул, а П. М. Волконского и Ф. П. Уварова даже приблизил. Амбициозных екатерининских вельмож он недолюбливал. В результате опорой царя поначалу стали его «молодые друзья» Павел Строганов, Адам Чарторыйский, Николай Новосильцев и Виктор Кочубей, образовавшие в 1801 году так называемый Негласный комитет при императоре.
В манифесте от 12 марта Александр объявил: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезнейшего родителя нашего, государя императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12-е число сего месяца». Он обещал, что будет управлять «по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой».
«Прекрасное начало»
Новый государь являлся противоположностью неказистому и суровому Павлу — высокий, стройный, голубоглазый молодой человек с улыбкой и изящными манерами. «...Несмотря на правильность и нежность его очертаний, несмотря на блеск и свежесть его цвета лица, красота его при первом взгляде поражала не так, как выражение приветливости, привлекавшее к нему все сердца и сразу внушавшее доверие», — вспоминала графиня Софья Шуазель-Гуфье, фрейлина двора и супруга французского дипломата-эмигранта. «Дмитрий Прокофьевич. Я кругом виновен пред Вами, забыв совсем, что я Вам назначил сегодня быть ко мне. Причиною оному бал, но отнюдь не от горячности к танцам. Прошу меня извинить. В пятницу после обеда буду Вас ожидать» — эту записочку Александр послал 3 февраля 1804 года бывшему полковому писарю, а ныне министру уделов Трощинскому. Кто бы ранее мог помыслить, что российский самодержец будет извиняться перед подданным?
Царь умело скрывал физические недостатки — близорукость (он пользовался не очками, а лорнетом) и глухоту на левое ухо (в детстве во время стрельб он оказался рядом с артиллерийской батареей) — и глубоко въевшиеся с юных лет недоверчивость и подозрительность, зато демонстрировал царственную скромность и благочиние. «Чтоб по дороге ни встреч для меня, ниже других особых приготовлений, излишнюю тягость обывателей составляющих, не было», — приказал он псковскому губернатору, по обычаю согнавшему мужиков приветствовать царский «поезд». Александр специальным указом потребовал пресечь азартную игру «в скопищах разврата, где толпа безчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, из рук неопытнаго юношества, или неразсчётливой алчности, одним ударом изторгают достояние предков, веками службы и трудов уготованное, и испровергая все законы чести и человечества, без угрызения совести и с челом безстыдным не редко поглощают даже до последняго пропитания семейств невинных». Подобно простому обывателю он мог прокатиться на извозчике и, не имея при себе денег, просить его обождать, оставив шинель в заклад. В 1824 году Александр, как его великий предок, побывал в мастерских Златоустовского завода, осмотрел станки, поинтересовался здоровьем рабочих и даже сам, по свидетельству лейб-медика Д. К. Тарасова, лично попробовал «испытать труд».
