— Давай сюда! — крикнул Назаров и при свете тлеющих углей прочитал бумажку, врученную ему Васей.

Это был приказ о выступлении. Назаров подал команду:

— Со-отня, на конь!'

Забегали люди. В предрассветной рани они напоминали Назарову суетливо мечущиеся тени во время пожара.

Через несколько минут, оставив позади деревню, сотня шла наметом к Дону. Тяжко ухали орудия.

На востоке багрово горел восход, окрасив реку в густой кроваво-красный цвет. И было в этом что-то дико прекрасное и зловещее.

Сотня укрылась в лощине в ожидании атаки. Все внимание людей было направлено туда, к Дону, где разгорался бой. Пальцы сжимали рукоятки острых клинков. А между переправой через Дон и лощиной, укрывшей казаков, непрерывно, туда и обратно, сновали лазутчики.

Приподнявшись на стременах, Назаров смотрел в бинокль. Он видел, как из жерл пушек красной артиллерии вырывались короткие вспышки огня. Впереди, то падая, то поднимаясь, двигались цепи белых. Вот-вот еще немного, и сотня его одним броском выскочит на мост, перемахнет его, развернется лавой и пойдет крошить.

Забыто все: Быльников и Додонов, Самохин и мальчик. Нет ни сомнений, ни колебаний. Все, чем он живет сейчас, там, впереди.

Было совсем светло, когда он выхватил из ножен шашку и, повернувшись к казакам, заорал, перекосив рот:

— Со-отня! Шашки к бою, в атаку, за мной, ар-рш!

Казаки сорвались с места и ринулись во весь карьер за Назаровым. Под ногами мчится земля, в ушах свистит ветер, дух замирает, и в этой безумной скачке лютость зажигает сердца. Огнем молний сверкает она в' клинках, кровянится в округлых глазах дико всхрапывающих лошадей, воет в криках людей. И кажется: если эта лава встретит на пути каменную стену, то обе — и стена и лава — рассыплются в пыль и прах.

Люди мгновенно лишились всего человеческого: они несли только смерть и сами мчались навстречу смерти.

Все ближе и ближе к цели сотня Назарова. Вот уже мост и сверкающий Дон. Почти рядом с Назаровым скачет Вася Несмеянов, размахивая клинком. Его тонкий мальчишеский голос тонет в криках и топоте. На мгновение дернулась его лошадь. Он отстает.

«Ранен», — мелькнуло у Назарова.

«Его убьют не сегодня, так завтра», — вспомнилась вчерашняя мысль.

И всюду, везде поднимается сплошное «ура». С одной и другой стороны люди бегут друг на друга. Одни атакуют, другие контратакуют.

На восточной стороне Дона, вправо от моста, в ложбине расположилась замаскированная батарея из трех орудий 607-го полка. Здесь все застыло в напряженном ожидании. Наводчики замерли, прижавшись к панорамам. Командир батареи не шелохнется, приставив к глазам бинокль. Он в черном бушлате, опоясан портупеями. На широком армейском поясе висит в черной раскрытой деревянной кобуре маузер. На затылок сдвинута бескозырка. На ленте — золотая надпись: «Три святителя».

— Кавалерия, товарищ командир! — сипловато вскрикнул молодой боец, завидев мчавшихся конников.

— Вижу, дорогой, вижу! —.Он медленно поднимает руку и спокойно произносит: — Батарея, огонь! — Затем мгновенно опускает руку и резко командует: — Пер-рвое!.. Втор-рое!.. Тр-ретье!

Раскалывая воздух, со звоном и клекотом пронеслись снаряды.

— Шрапнелью... — не отрывая от глаз бинокля, командует командир батареи.

— О! — вскрикнул боец, увидев, как взорвались снаряды. — Ловко!

— Ого-го, — смеется командир, наблюдая за взрывами, — спокойненько... Батарея, огонь! — И снова резкий взмах руки: «Пер-рвое!»

Яростно зататакали замолкнувшие на время пулеметы, затрещали ружейные залпы по вражеской коннице, по поднявшимся пехотным цепям.

Командир батареи видел на мосту смятение, видел, как шарахаются и падают на всем скаку вздыбленные кони, как бегут обратно спешившиеся казаки, как уносятся всадники, оставляя убитых.

В то мгновение, как сотня Назарова вымахнула на мост и копыта коней дробным топотом обрушились на деревянный настил, сбоку Назарова вспыхнул яркий огонь. И в тот же миг сотник почувствовал, как что-то горячее полоснуло по животу... Все закружилось, затянулось розовым туманом. Сотня промчалась вперед. Назаров упал к ногам лошади. Словно пьяный, силясь подняться, он схватился похолодевшими руками за мокрый от крови живот и встал на колени. С большим усилием ему удалось подняться на одну ногу, затем на другую и пройти несколько шагов, но, хватая перекошенным ртом воздух, он повалился снова. Смутно видел он, как к нему подбежал мальчик-казачонок и взглянул на него со страхом и состраданием. Это был Вася Несмеянов.

*— Станишник, — простонал Назаров, — пристрели. .. меня. О-ох, то-ошно...

Василий нерешительно стал снимать карабин, но, увидев страшную рану Назарова, содрогнулся. Поспешным движением он снова перекинул за плечо карабин и, сведя лицо в страдальческую гримасу, остановился. На него смотрели тусклые, угасавшие глаза сотника, беззвучно шевелившего губами. Василий не в состоянии был выполнить его просьбу, но понимал, что смерть Назарова неотвратима и нужно что-то делать. И вдруг, повинуясь мгновенно возникшей мысли, он нагнулся, схватил Назарова за ноги и потащил к краю'моста. С головы сотника свалилась в пыль голубая кубанка, обнажив коротко остриженную голову, со щеки соскочила черная повязка, и Василий увидел на лице его иссиня-багровый шрам от виска до подбородка. Назаров стал неузнаваем.

Когда казаки, потеряв половину своих людей, хлынули обратно, Несмеянов, напрягая все силы, обеими руками столкнул Назарова в Дон.

В панике отступали за Дон пешие и конные белоказаки, оставив на мосту растоптанную кубанку Назарова, превратившуюся в грязный ошметок овчины.

Попытки с ходу прорваться через Дон и выйти на ближние подступы к Воронежу белым не удались. Все их атаки оказались отбитыми. Но сил у корпуса Мамонтова было несравненно больше, чем у красных защитников Воронежа. Обозленный неудачами, генерал Постовский приказал своему бронепоезду выйти со станции Латная к железнодорожному мосту через Дон и во что бы то ни стало форсировать реку. Белоказаки стали готовиться к новым атакам.

V

Быльников искусно вел свой отряд, огибая деревни и села, пряча его в лощинах и оврагах. Он к вечеру второго дня вошел в леса близ Воронежа.

Проголодавшиеся лошади искали траву. Казаки подсыпали им захваченный с собой овес. Вокруг отряда встали дозорными Кучумов, Додонов и старый казак Стрельников.

Быльников слез с лошади и растянулся на земле около молодой березки. Ему был виден кусочек вечернего неба, меняющего окраску. Кверху тянулись высокие стволы берез, осин, дубов; ветвясь, они протягивали к небу свои оголяемые осенью черные руки. Вместе с бесшумно опускающимися на землю листьями, как камешки, стуча, падали желуди. В лесу было сумрачно, пахло грибной сыростью, прелью.

«Ну, вот и привел в лес. Но что представляет теперь отряд?» — подумал он и не ответил.

Быльников давно убедился, что люди, которых он считал «своими», давно стали для него чужими. Глубоко ли чувство презрения и вражды к ним, появившееся у него в начале похода, хорошо ли он все обдумал, так ли решил, — об этом сейчас было уже поздно размышлять. Пути назад отрезаны. Было бы смешно, бросившись в реку и достигнув середины, вдруг подумать: а не вернуться ли обратно? Нет, плыви. Барахтайся, щенок. Бей лапами, выплывай. Интересно, черт возьми, что получится и как получится.

В основе плана Быльникова лежал прорыв. Надо отыскать наиболее слабое место и пересечь линию фронта без потерь или с наименьшими потерями. Он может оказаться между двух огней, а это весьма неприятно. Необходимо потолковать с Кучумовым и Додоновым, которым можно доверить разведку и наблюдение. Интересно, что они думают сейчас? Не похоже, чтобы они колебались. Нет, видимо, не только усталостью от войны объясняется их стремление в тот, другой лагерь. Он подозвал Кучумова и сказал, чтобы тот через час выстроил отряд.