Я зажег спичку. В коробке осталось еще две. Порох вспыхнул. Огонь охватил письмо. Письмо моей отрады. Лучинки загорелись. Я не давал им потухнуть и подбра­сывал новые — все толще и толще. Они горели. Тол­стые лучинки начали гореть. Я смотрел, как пламя ласкалось к дровам, обтекало их, и вырывалось, и ли­зало боковые ледяные стенки, и по ним вновь побежали капельки, а пламя уже добиралось к шинели.

Вновь в небе загудел мотор, и я поднял голову и увидел, как с немецкой стороны взметнулись прожек­торные лучи и лихорадочно зашарили по небу, а са­молет прошел где-то надо мной.

Я сидел над костром без шапки, в одной гимнастерке, и холодный ветер резал мне спину, и ныли ноги в за­стывших валенках, и жаль было товарища, и последних патронов, и письма, но костер горел.

Где-то далеко раздалось ровное гудение. Я встал и отошел от костра и поднял голову кверху. Напрасно метались в лихорадке прожекторные лучи с немецкой стороны, гул нарастал и нарастал. Я замахал рукой, стоя над костром, и самолеты проходили на высоте, идя ровно и спокойно. Я стоял и смотрел ввысь, и костер горел рядом со мной.

1945.

Наступила ночь.

Курбатов лежал на нарах. Заснуть он не мог. Рядом с ним был командир взвода, лейтенант, израненный осколками, с перебитой рукой. Вдвоем с Денисенко они вынесли его из боя. Лейтенант крепился весь вечер и не проронил ни слова, но сейчас, видимо, заснул и стонал во сне, скрипя зубами. Курбатов лежал на спине с открытыми глазами, закинув руки за голову. Он думал о том, что не удалась их разведка, что они вынуждены были вступить в бой с немецким десантом и в бою потеряли двух товарищей.

Отстреливаясь из автоматов, разведчики отходили к реке, неся лейтенанта на руках, но вышли в полукило­метре от моста и продвигались к нему по песчаной от­мели. Лейтенант очнулся на полпути и приказал закре­питься в доте у моста. Денисенко пробрался вперед и встретил группу немцев огнем из автомата. Немцы по­вернули, оставив одного в канаве. Денисенко вел с ним перестрелку, а Курбатов на спине тащил лейтенанта в гору. Когда он пополз к доту, немец из канавы стал по нему стрелять, но тут-то Денисенко и ухлопал немца, подобрал его автомат с двумя магазинами и две гра­наты с длинными деревянными ручками. Немцы потом долго не появлялись, и Курбатов, дежуривший у амбра­зуры, начал тревожиться, ожидая какого-нибудь под­воха. Наконец, он увидел их. Курбатов обернулся к Денисенко, который сидел возле лейтенанта, и сказал ему об этом. Они решили подпустить немцев ближе, чтоб расстрелять в упор; но те залегли в канаве, не делая ни одного выстрела по доту.

Подошел вечер. Курбатов и Денисенко посовеща­лись, но не остановились ни на чем — лейтенант был плох, он не слушал их и лежал, закрыв глаза. Солнце закатывалось, порозовели вершины елок, последний луч прошел от горизонта через опушку, переломился на шоссе и лег на дот. Курбатов видел, как в канаве блес­нул штык полуавтомата, в одном месте сверкнуло стек­лышко очков или прибор снайперской винтовки. Курба­тов засек это место и показал его Денисенко. Потом, уже в сумерки, Денисенко сменил Курбатова у амбра­зуры, и он лег рядом с заснувшим лейтенантом. Голода и жажды Курбатов не чувствовал и хотел спать, но заснуть не мог, думая о происшедшем.

Когда он заснул, его сразу же разбудили. Так ему, по крайней мере, показалось. Он не мог понять, где он и зачем его разбудили ночью. Подняв левую руку, он взглянул на свои часы со светящимся циферблатом. Было около трех часов.

— Курбатов, Саша!— говорил шепотом Денисенко, склонившись над ним, горячо дыша ему в лицо.— Ну, проснись, Саша!

Курбатов, все еще соображая, где они, не отвечал.

Денисенко тряс его за плечо.

— Что?— испуганно спросил Курбатов, припомнив все сразу.— Что случилось?— он пригляделся уже в темноте и увидел, как Денисенко шагнул к амбра­зуре.

Курбатов уселся на нарах, посмотрел на лейтенанта и почувствовал, что лейтенант смотрит на него.

— Так вот что я говорю...— начал тихо лейтенант, но, не договорив, замолчал. Они ждали.— Один из вас должен вырваться отсюда... Ждут ведь нас там... И до­ложить, что мост пока цел, что, кроме десанта, частей регулярных нет. В общем все расскажите... И о нас рас­скажите...

Он снова замолчал, дыша с трудом. Ему хотелось сказать, что он уж, вероятно, не выйдет отсюда, что тя­жело ему и как он любил их, своих товарищей. Но он ничего не сказал.

Курбатов осторожно сел и, сняв сапоги, принялся растирать затекшие ноги. Потом надел сапоги, встал, потянулся и расправил плечи.

— Ну, вот, ты и пойдешь, Саша,— проговорил лей­тенант тихо.

Курбатов хотел сказать ему что-нибудь хорошее, но, так же, как и лейтенант, постеснялся и ответил только:

—- Я готов, товарищ лейтенант.

Лейтенант приподнял левую руку, белевшую в тем­ноте дота бинтами, и Курбатов, осторожно придержав ее своей рукой, наклонился над ним.

— Скажи ротному...— начал лейтенант.— Скажи ротному, пусть доложит генералу: мост пока свободен, пусть не дожидаются общего наступления...

Курбатов знал, что неуместно сейчас говорить «есть», «будет исполнено», когда командир называет его Сашей, но других слов не мог подыскать и ничего не сказал, а прикоснулся щекой к забинтованному лицу лейтенанта.

— Бывай здоров, Петро,— сказал Курбатов, подойдя к Денисенко.

Он посмотрел в амбразуру. Было так темно, что ничего не удалось разглядеть.

— Только бы до реки тебе добраться,— напутствовал его Денисенко.— Я прикрою, в случае чего...

Курбатов осторожно приоткрыл дверь. На него пах­нуло сыростью реки. Медленно затворив дверь, он при­жался спиной к ней и долго стоял так, потом прошел по маленькой траншейке, лег на землю и пополз, оги­бая дот.

Сошло все благополучнее, чем думал Курбатов. Те­чением отнесло его далеко; за поворотом, на фоне свет­леющего неба, он увидел другой мост, около которого в прошлом году шли бои. Мост был взорван. Из воды торчали два бетонных быка, конец одного пролета ле­жал в воде.

Курбатов оглянулся в сторону «своего» моста — так он в мыслях называл тот мост, деревянный, у которого остались товарищи,— его отсюда не было видно.

Вылив воду из сапог, Курбатов пошел, не останав­ливаясь и проваливаясь пятками в сырой песок...

Когда командиру роты доложили, что пришел Курбатов, он так рванул плащ-палатку, завешивавшую дверь в его половину землянки, что сорвал ее.

— Ну?— спросил командир роты, входя в землянку, где на ящике из-под консервов сидел Курбатов, присло­нившись к стене.

— Товарищ капитан...— Курбатов вскочил, оправляя мокрую гимнастерку.

Капитан обернулся к людям, бывшим в землянке, и те вышли, а он сел к столу, глядя на вытянувшегося перед ним Курбатова.

— Докладывай.

Курбатов доложил обо всем. Капитан склонился над столом, подперев рукой голову и закрыв глаза. Он долго сидел молча, барабаня пальцами по столу, потом вздох­нул, поднялся и сказал отрывисто:

— Хорошо!— и посмотрел на часы.— Так вот, Кур­батов, до шестнадцать ноль-ноль можешь отдыхать. Можешь выпить, поесть, переодеться, выспаться. В шест­надцать ноль-ноль тебя разбудят, придешь ко мне.

Когда Курбатов, сытый, вымывшийся, остался на­конец один в землянке, он был почти счастлив; он лег на сено, покрытое плащ-палаткой, и быстро заснул.

Вечером Курбатов пошел обратно — к Денисенко и лейтенанту. Еще засветло он вышел к реке и спрятался в кустах. Вещевой мешок, в котором было его имущест­во, завернутое в непромокаемую противоипритную на­кидку, он положил рядом и стал наблюдать за проти­воположным берегом. Отсюда был хорошо виден дере­вянный мост, посеревший от воды, ветров и времени. Курбатов перевел взгляд на дот. Дот не подавал при­знаков жизни. На берегу было спокойно.

Еще до наступления темноты Курбатов поднялся вверх по реке. Кусты ивняка росли на берегу и спуска­лись к самой воде. Здесь тоже было спокойно. Он сел на берег, положив автомат на мешок, закурил и стал ждать, когда зайдет солнце. Оно опускалось медленно за дот, за лес. Курбатов знал, что нужно быть терпели­вым. Его клонило ко сну, от выпитой на дорогу водки было тепло. Он думал о том, как сейчас переправится на тот берег, как выложит перед Денисенко сало, хлеб, водку, табак. Он знал, что Денисенко обрадуется его приходу, и Курбатову было хорошо от этой мысли.