Гилев, работавший на раскряжевке хлыстов, отставил заглохшую мотопилу, отошел в сторону, на ветерок. Несмотря на первые дни осени, погода стояла жаркая, рубаха промокла от пота. Работать на нижнем складе было трудно, пачки хлыстов сваливались с лесовозов как попало. Не мастера ли дело навести порядок, дать кому следует указания? А Борисенко спокоен. Гилев с досадой сплюнул на бревно.

Невозможно понять, что за человек этот Борисенко. Ничем его не прошибешь. Говорят, тридцать лет работает он в леспромхозе, а спроси о нем у людей — никто ничего определенного не скажет. Скрытный какой-то.

За двадцать с лишним лет, которые он знал Борисенко, Гилев не помнил, чтобы тот хоть раз с кем-нибудь поскандалил. Не лезет он на рожон. Все в уединении ходит, молчит. «Черт знает...» — пробормотал Гилев, припал к зеленому пятилитровому чайнику с водой. Утолив жажду, пошел заводить мотопилу, которую помощник заправлял бензином. Еще одна запалка — и домой, конец смены.

После работы, не заглянув в избу, Борисенко прошел в огород. Жена и младший сын-школьник (четверо старших детей жили отдельно: трое работали, один учился в институте) копали картошку, складывали клубни в мешки. Не обмолвившись с семьей ни словом, Борисенко с ходу ухватил мешок за устье одной рукой и, подсобив другою, легко закинул его на плечо, понес.

В этот момент он увидел остановившийся возле ограды «уазик», из которого вышел человек.

— Борисенко Григорий Иванович? — спросил незнакомец, подойдя к хозяину.

— Ну, — нахмурясь, неуверенно произнес Борисенко.

— Следователь отделения госбезопасности Климов, — представился приехавший. — Мне необходимо с вами переговорить.

Климов вручил Борисенко вызов в Минск. Успокоил, что в этом нет ничего особенного, вызывают многих уроженцев Белоруссии, побывавших в оккупации, возьмут обычные свидетельские показания.

Озадаченный Борисенко глядел вслед «уазику» и безжалостно кусал нижнюю губу. Наконец, теряясь в предположениях, направился снова в огород.

— Гриш, кто это приезжал? — спросила жена, поднимаясь с четверенек и придерживая руками затекшую поясницу.

— Да так, товарищи, — процедил он сквозь зубы. — Вызов преподнесли.

— Куда? — удивилась она.

— На выставку.

Борисенко подхватил мешок, повернулся и зашагал ко двору. Жена хмыкнула, принялась за работу. Сердце ее внезапно сжалось от нехорошего предчувствия. Ни тон мужа, ни вид его не понравились ей.

Что же это такое случилось? Без малого три десятка лет прожили они вместе. Гриша приехал в леспромхоз в 46-м году, а в 47-м она познакомилась с ним, поженились осенью. Через два года юбилей будет, тридцать лет.

В этот вечер все шло по давно устоявшемуся в семье порядку, но Варвара Никодимовна не узнавала сегодня мужа. Он был угрюм, о чем-то думал, забывая про еду, и вздрагивал, когда она начинала говорить, тянулся ложкой к тарелке.

После ужина по привычке уселся перед телевизором, однако было заметно, что-то гложет его.

Ночью Борисенко не сомкнул глаз, а утром ни свет ни заря пошел копать картошку, хотя была суббота, а он в выходной любил поспать лишний часок. Выворачивая из земли огородными вилами картофельные гнезда, время от времени повторял почти неподвижными губами скошенного чуть вправо рта: «Для дачи свидетельских показаний, для дачи показаний». А ведь он ждал этого вызова. Кагэбэшники просто так не побеспокоят, думалось ему. Что они там разнюхали в Минске, как вышли на него? Раскололся, что ли, кто-то? Тревогой отзывался вопрос — что они знают?

Борисенко остановился и огляделся. Тишиной и неподвижностью еще объят поселок, но кое-где уже поплыли из труб первые дымки. Небо ровно и чисто раскрашено синевой, вот-вот должно показаться солнышко. Он жадно втянул струю бодрящего воздуха, настоянного на полыни соседнего пустыря. Нда-а, жизнь. А он к ней так и не привык, как тот крот к свету, которого несколько минут назад насадил на вилы... Не на ту карту он тогда поставил, не на ту-у, ошибся. Ничего себе ошибочка — жизнь цена ей. Но кто тогда знал, чья выиграет. Кто? Неужто они его на удавку взяли? Тогда прощай, свет белый! А ведь думал, теперь-то уж все, проживет спокойно... Смотаться?.. Да не-ет, не могли. Не-ет, — старался Борисенко успокоить себя. Он чистый: нигде не был, ничего не знает. Борисенко не забыл свою легенду, которая в 1945 году в проверочно-фильтрационном лагере спасла его: был угнан на работы в Германию, работал на заводе, освобожден союзниками, немцам не служил. Кто может подтвердить? Такой-то и такой, вместе работали. Попробуй докопайся, что они, несколько человек, служившие вместе, сговорились и поклялись, что от легенды не отступят, никого не назовут. На этом он и будет стоять.

Ход мыслей Степанова был на время прерван появлением в кабинете Николая Андреевича Хохрякова, которого в шутку называл он не раз «крестным отцом». Хохряков давал ему рекомендацию при вступлении в партию, да и в общем-то теперешней своей работой Степанов был обязан ему.

— Поздравляю! — сказал Николай Андреевич бодрым голосом. — Говорят, крупную рыбину поймал, а?

— Ну, наговорят, — усмехнулся Степанов.

— Не скромничай.

— Моя заслуга тут маленькая, Николай Андреевич. Сообща решали задачу.

— Ну как! — возразил Хохряков. — Ты ведь организовал людей. — Немного задумавшись, он добавил: — Хотя да: в нашем деле без опоры на людей — ничего не сделаешь. — Он встрепенулся: — Так я ведь тебе сколько раз об этом говорил-твердил. Помнишь?

— Как же, помню.

— Везде, Андрей Михайлыч, есть люди, которые идут нам на помощь. Везде, — проговорил убежденно Хохряков. — Но вот найти такого человека, которому можно довериться в деле, — искусство! Да. Овладел сей наукой?

— Не знаю, — развел руками Степанов и рассмеялся.

Николай Андреевич посмотрел на него пристально. Нравился ему этот капитан. Сколько он в управлении? Четыре года? А дела ведет такой сложности, которые иному и с десятилетним стажем не скоро поддадутся. «Нет, не ошибся ты, старина, в выборе», — польстил себе в мыслях Хохряков без всякого самодовольства.

— Я в органах с войны и скажу тебе, друг мой Андрей Михайлович, народ сейчас стал разный, очень разный. Потому и должны мы уметь работать с людьми как никогда прежде. Потому и важно не ошибиться в человеке, на которого делаешь опору. Если отношения сложились, значит, будет и отдача.

Лично у него отношения с Андреем Степановым сложились легко и сразу. Познакомились они и подружились шесть лет назад, в августе 1969 года. Тогда Хохряков выезжал по делам службы в Кунгур, где в прежние годы работал оперуполномоченным. Дела закончил в последний рабочий день недели, как и рассчитывал, впереди было почти полдня свободного времени и выходной. Редкое стечение обстоятельств, что спешить некуда.

Пообедав, Николай Андреевич вышел на знойную улицу. В воздухе висела прокаленная солнцем пыль, поднятая потоком машин. На берегу реки он присел в тени на скамейку. Здесь было посвежее. «На рыбалку бы», — мечтательно встрепенулось сердце. Рыбаком Хохряков был азартным, хотя и нечасто выпадало ему это удовольствие. «А что, это не из области недосягаемого», — подумал он и решил, что можно завернуть в Серьгу, где у него живет товарищ по прежней работе, теперь пенсионер Виктор Николаевич Рябов. Давно не виделись.

Через два часа Хохряков был уже в Серьге, а еще немного времени спустя они с Рябовым принялись готовить удочки, чтоб выйти на Сылву к вечерней зорьке.

Рябов заметно постарел, но не болел и был по-прежнему бодр и весел. Вдруг он нахмурился и заговорил извиняющимся тоном:

— Знаешь, Андреич, сосед уж не один день напрашивается со мной на рыбалку, а я обещал, неудобно получится. Может, взять его, а?

— Конечно, — согласился Хохряков.

— Видишь, у нас тут врач живет, молодой, после института отрабатывает, — пояснил Рябов, — а у него братишка, инженер, в отпуске гостит, так вот его. Он парень мировой, весельчак. Тебе понравится, вот увидишь.