И работники УКГБ пошли с прутом по конторам, бригадам, участкам Всесвятской, Половинки, Скального, других окрестных селений. Зашли и во Всесвятскую начальную школу, в надежде: ребятишки народ любопытный, вездесущий, вдруг кто-нибудь что-нибудь видел? И вот в третьем классе девчушка Таня Токарева крикнула из-за парты:

— Да у нас дома таких железяк навалом лежит!

— Прямо навалом?

— Ага, полно!

— Ну-ну... Где, говоришь, ты живешь-то?

По указанному адресу жили братья Токаревы, известные в поселке пьяницы и дебоширы. Они уже фигурировали в материалах дела как личности дерзкие, недовольные порядками. Оба Токаревы, Петр и Николай, работали в леспромхозе, были судимы за хулиганство. Но конкретных материалов, свидетельствующих о том, что они причастны к крушению, не было. А теперь? Из школы оперативные работники, разговаривавшие с Таней, отправились к следователю. Павел Иванович выслушал их, подумал и сказал:

— Надо идти к этим Токаревым, разбираться. Вопрос серьезный. Я думаю, у нас даже есть основания на производство обыска. Ведь по данным дела, Токаревы в ту ночь не ночевали дома. Сами они говорят, что были на рыбалке, — а подтвердить, что они были именно там, никто больше не может. Надо идти...

Дверь токаревского дома открыла угрюмоватая старуха — судя по всему, их мать,

— Здравствуйте. Вы ведь Анна Михайловна, верно? А я майор Розанов, следователь госбезопасности. Сыновья ваши дома?

— Нету, на работе оба... Вы по какому делу-то?

— Вот посмотрите на этот прут. Ваша внучка Таня сказала, что видела такие в доме. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Ну-ко дайте, огляжу. Нет... вроде не встречалось таких... Не знаю, не знаю.

— А сама Таня где?

— Шут знает, прибежала из школы да опять усвистала куда-то.

— Значит, не видели... Ну что ж, в таком случае, Анна Михайловна, мы обязаны будем осмотреть ваш дом. Вот постановление на обыск, ознакомьтесь.

— Ищите, мне-то что... Я ведь все не знаю. Может, где-нибудь и валяются.

Но, сколько ни искали следователь с оперативными работниками, — так и не нашли чего-нибудь похожего на то, что в документах значилось теперь как «веретено от початочной машины». Зато обнаружили стальной, обоюдоострый, кинжального типа нож, самодельного изготовления.

— Разве ваши сыновья не знают, — спросил Павел Иванович, заполняя протокол, — что за изготовление и хранение холодного оружия предусмотрена уголовная ответственность? Плохо вы за ними смотрите, Анна Михайловна.

— Усмотришь за имя, за варнаками! Четвертый десяток обоим, а хоть кол на башках теши, что одному, что другому, одно озорство на уме! Ох, эко дело, вот беда-то где! Ну, вот и Танька явилась. Иди давай сюда, сказывай, где ты экую штуку у нас видела?

— А в ограде, — девочка выбежала и через мгновение явилась с пучком велосипедных спиц. — Я про них говорила.

— С ума сошла! — зашипела бабка. — Да ведь они нисколь даже не похожи. Ох, что же ты наделала, неслух поганой! Болтушка! Нашто дяденькам неправду сказала?

— А я их, бауш, обмануть хотела!

— У, воробьиный твой ум!..

— Ну что, — сказал Розанов товарищам. — Наша работа тут кончена, пускай с этим ножом милиция разбирается.

После этого Павел Иванович занялся инвентаризацией костыльных лап в путевом хозяйстве. И тут не было пропаж — все лапы оказывались на местах, при деле.

А пока он метался по околотку, во Всесвятской происходили такие события.

Через несколько дней после обыска к вагону опергруппы пришла мать братьев Токаревых и попросила вызвать ей какого-нибудь начальника. Вышел оперативный работник — из тех, кто присутствовал при обыске.

— А, Анна Михайловна! Здравствуйте. Вы к нам? По какому делу?

— Здрастуешь, голубок. Дак вахламонов-то моих забрали! Уж третьи сутки нонче пойдут, как сидят. Ну-ко скажи мне, чего они натворили? Неуж за нож тот проклятой?

— Конечно. Мы же сказали вам, что это противозаконное действие.

— Ты мне-ка не ври! — старуха затрясла кулаком. — Оне, Колька-то с Петькой, хоть и варнаки, а сыны мне, я их люблю. Дак вот что: вы зачем тогда в наш дом приходили? Зачем все перешуродили? Не нож ведь искали, верно?

— Верно. Мы же сказали тогда: ищем железный прут.

— А зачем искали? От меня ничего не скроешь, у нас здесь всё знают! Вы тут пытаете, кто летось поезд с рельсов свел?

— Ну, допустим.

— И на моих ребят подумали. Оне у меня, правда, пьяницы, драчуны, матькуны — но чтобы уж такое-то душегубство затеять — это не подумайте. Я ведь их знаю. Иди-ко сюды! — Токарева махнула рукой, подзывая. Наклонилась к уху офицера:

— С экой-то железякой мой племянник, слышь, ходил. Он в те времена, как поезду-то нарушиться, на станции появлялся. И ко мне заходил, посидел немного. Днем, ребята на работе были. «Ты что, — спрашиваю, — Сано, с подпоркой ходишь?» — «Да, тета Аня, ногу подвернул». Он к Кате Волковой тогда заходил, к Токаревой Шуре. Я ее сейчас в магазине видела, Шуру-то. «Эко дело, — говорю, — обыск у нас делали, ребят забрали, бадог какой-то железный ищут». — «Я слышала. Дак не тот ли, Аня, бадог-от, с каким Сано ходил?» Тут я и вспомнила про него.

— Как, говорите, фамилия у него, у племянника-то?

— А Штейников. Сано Штейников.

Но — продолжим рассказ о нашем герое, Павле Ивановиче Розанове. Родился он в далекой деревушке на Вологодчине, в крестьянской семье, окончил в райцентре школу-десятилетку. Выпускной бал пришелся как раз на 22 июня 1941 года, после — война, служба в саперных частях, в органах госбезопасности. В 1949 году его направили из Белоруссии в Москву, в школу следственных работников, а после нее в центральный аппарат КГБ СССР. Но работа там не устраивала Розанова, хотелось большей самостоятельности, и он запросился на периферию. Добился перевода в Пермь. Здесь к нему приглядывались какое-то время, однако оценив его знания, подготовку, дотошность и добросовестность, утвердили в должности следователя управления.

В то время на территории области осело изрядное количество бежавших из мест, где они совершали преступления, и осевших по дальним городкам, глухим лесным поселкам, на шахтах и нефтепромыслах бывших полицаев, иных немецких пособников, карателей, власовцев. Следствие по делам этих лиц вели органы госбезопасности областей, где вершились некогда их злодеяния, и роль Розанова в этих делах была сравнительно невелика: предварительные допросы задержанных, иные первоначальные следственные действия. И самостоятельных дел поначалу было немного — больше помощь другим, более опытным работникам. Свои дела пошли потом, когда появились умение, квалификация, когда он уже крепко встал на ноги как знаток и практик следственного дела. Приходилось расследовать и аварии в шахтах, и железнодорожные происшествия — много, много разных случаев, входящих, что называется, «в орбиту» следователя госбезопасности.

Когда в опергруппе всплыла вдруг и начала «раскручиваться» личность Штейникова, сам Штейников Александр Иванович, 34 лет, образование 6 классов, без определенного места жительства и работы, отбывал уже срок наказания за кражу личного имущества. Это была у него третья судимость, и получил он по ней пять лет.

Из показаний Петра Токарева:

«Штейников — мой двоюродный брат, его теперь третий раз посадили за кражу. А еще когда он первый раз освободился из заключения, то приехал к нам, мы его встретили по-родственному, купили вина. Когда он выпил, то стал говорить на блатном языке, называть себя «уркой», вроде как хвастался, что он теперь «в законе», и предлагал мне стать у него «шестеркой», то есть прислуживать ему и помогать в воровских делах. А я никогда в жизни не воровал, только задиристый по характеру, и, возмутившись таким предложением, стал его тут же бить, и после он подобных разговоров не заводил.

Второй раз он осужден был тоже за кражу, наказание отбывал неподалеку, но заходил ли к нам после освобождения, не знаю, так как сам в это время отбывал срок за драку. Перед крушением поезда я его не встречал, мы тогда с братом исключительно занимались рыбалкой и пьянством...»